В столовой было тихо. Дворяне уже не так оживленно стучали ложками и вилками, как накануне. Вино и наливки употреблялись умеренно, как на поминках. Не было сомнений в том, что после всего случившегося вместе с настроением улетучился и аппетит. Каждый хорошо понимал, что убийца находится здесь, в Отраде.
Хитрово-Квашнин подошел к штаб-лекарю Вайнгарту и обменялся с ним рукопожатием.
— Евстигней Харитоныч, рад вашему возвращению! — сказал врач с едва заметным акцентом. — Присаживайтесь возле, потолкуем.
— Спасибо, Осип Петрович! С удовольствием!
Вайнгарт был уроженцем небольшого немецкого городка, перешедшего в конце прошлого века под юрисдикцию Франции. Служил медиком в австрийско-русской армии, в 1806 году приехал в Россию, в следующем году принял православие. Петродарским штаб-лекарем стал в 1811 году и с тех пор бессменно служил на этом ответственном посту.
— По-прежнему помогаете страждущим? — спросил Хитрово-Квашнин, положив в тарелку кусочек жаренного на вертеле барашка.
— Призвание, дорогой Евстигней Харитоныч. А вот сам стал сдавать… После смерти дочери досаждают боли в ногах, особенно в зимнее время. Думаю, съездить в Пирмонт, где практикуют отличные специалисты… Кстати, как ваша нога?
— Побаливает, когда меняется погода… Говорят, в Петродаре на Дворянской улице вы недавно выгодно приобрели несколько усадебных мест.
— Четыре места с деревянным домом и надворными постройками, действительно, находятся на Дворянской. А на четырех местах по Монастырской улице роща произрастает. Досталось мне все это хозяйство по закладной от купца Гранина. В свое время занял ему семь тысяч рублей, а он обанкротился.
— У меня тоже был дом на Дворянской. Помните, в тридцать девятом квартале?
— Как же, и по сей день стоит. Только теперь в нем живут не Снежковы, которые его купили у вас, а Беклемишевы.
Хитрово-Квашнину вспомнилась главная улица Петродара с ее красивыми особняками и тенистыми тротуарами. Как местные, так и приезжие любили в вечерние часы кататься по ней в открытых экипажах и гулять в Верхнем или Дворянском саду, с коего открывались великолепные виды лесного массива на левом берегу реки. Приятно проводили время и Хитрово-Квашнины — они также разъезжали на тройке, гуляли в парке и катались на лодочке по широкой глади Петровского пруда. Однажды во время поездки на тройке с головы Ирины Григорьевны слетела новая соломенная шляпка и подхваченная шквалом ветра унеслась ввысь. Завихрилась и пропала из виду! Что и говорить, жаль было вещицы. У супруги даже набежали слезы на глаза. Ведь в тот день она так хотела пощеголять в обновке! И вдруг откуда-то сверху исчезнувшая и уже оплаканная шляпка, как какой-нибудь прирученный голубок, тихо опустилась ей на колени. Вот было радости! Ирина Григорьевна надела шляпку на голову и, во избежание неприятных сюрпризов, всю дорогу придерживала ее рукой.
Штабc-ротмистр глубоко вздохнул и, повернувшись к врачу, тихо спросил:
— Осип Петрович, вы осмотрели Клавдию Юрьевну?
Вайнгарт приложил к губам салфетку и поправил круглые небольшие очки.
— Да, удар нанесли по голове топором сверху вниз. Шансов выжить у Клавдии Юрьевны не было, умерла сразу. Случилось это где-то в половине девятого.
Хитрово-Квашнин наклонился к самому его уху и спросил шепотом:
— Что скажете о состоянии служанки?
— И ее хватили топором по голове, — Вайнгарт также понизил голос до шепота. — Удар был сильным, но пришелся вскользь. Есть надежда, что молодая и здоровая девица выкарабкается.
— Знаете, пусть все думают, что жить ей осталось недолго. Это для ее же безопасности.
Вайнгарт поступил так, как ему сказали. Спустя минуту, он уверил общество, что жизнь Феклуши держится на волоске и ей не дотянуть до следующего утра. Дворяне повздыхали, послали в адрес убийцы несколько проклятий, и вскоре о служанке уже никто не вспоминал.
Принятое спиртное стало сказываться на присутствующих только в конце обеда. Вследствие этого и атмосфера за столом начала меняться. Послышались реплики, разговоры, даже непринужденный смех.
Щеглова и Доможирова, пользуясь случаем, попытались вызнать у штабс-ротмистра о ходе расследования и его умозаключениях, но остались ни с чем.
— Не могу, сударыни, тайна следствия, — развел он руками.
— Евстигней Харитоныч, а следствие это не зайдет в тупик? — cпросила Доможирова.
— В самом деле, убийство-то непростое? — поддержала ее Щеглова.
— Ну, это навряд ли.
— Андрей Василич, что там слышно о нашем бравом исправнике? — обратился к хозяину дома Бершов. — Не присылал ли гонца в Отраду? Вдруг уже напал на след злодеев.
— Шайку пока не обнаружил, — отвечал Извольский. — Собрал десятских и пятидесятских по ближним селениям и рыщет с ними по лесу. Откуда только силы берутся?.. Видно, здорово я его взгрел в кабинете! С такими иначе нельзя. Напустят на себя важности, и плевать им на все!
— И раньше, эдак, езживал, только что с того?
— Ну, нет, раньше он лишь прохлаждался, делал вид, что служит. Одна охота была на уме. Теперь все не так. Шутки кончились.
— Надо отдать должное, исправник наш один из самых азартных охотников в уезде, — сказал Потулов. — Собак у него в два раза больше, чем у меня. Доезжачий, три выжлятника, четыре борзятника!
— Да, Селиверстов в этом деле силен, — согласился младший Петин.
— Нашли охотника! — махнул рукой Извольский. — Таких, как он, черт на печку не вскинет! Их везде без счета. Выручат деньги на продаже людей и зерна, накупят собак, нарядят своих дворовых выжлятниками да борзятниками и думают, что у них настоящая псовая охота. Если уж говорить об этом, то лучшей охоты, чем у князя Волконского, я не видал. Сам он страстный собачник. Как-то за двух борзых отдал двух дворовых людей. Я охотился с ним в отъезжих полях и по чернотропу, и по белой тропе, и в брызги, то есть ранней весной. Лошади у князя смирные, слушаются повода, собак ничуть не боятся. Доезжачие, стремянные, ловчие, выжлятники и борзятники — все в шароварах, высоких сапогах, кафтанах и фуражках с козырьком. Выезжаешь из усадьбы, обернешься — позади целая армия, точно ты в военном походе! В обозе телеги, фуры, фургоны с палатками, провизией и ящиками вина. У охотников глаза горят, все в предвкушении начала охоты. У одного дворянина две своры, у другого три. И вот гончие выгоняют зверя из леса или оврага на открытое место! Спускай, не мешкая, со сворки борзых, а сам в галоп. В азарте погони слышишь лишь лай собак, крики доезжачих да свист ветра в ушах. В конце охоты затравленных волков, лисиц и зайцев и не счесть!.. А вы — Селиверстов. С брюхом-то его на лошади только шагом ездить… Ну, глядишь, и похудеет в поисках Колуна… Евстигней Харитоныч, а как продвигается твое расследование?
— Все идет, как нужно, разбираемся… Андрей Василич, не обессудь, спрошу и тебя: в котором часу встал сегодня?
— Это ничего, надо, так, надо… Спал я утром долго, пока в половине десятого камердинер не разбудил… Эх, скорей бы изобличить убийцу! В моем доме такие дела натворил! Ей Богу, покажи мне сейчас эту сволочь, я бы его кулачищем-то отделал!.. На душе тяжесть, кусок в горло не лезет… Не сходить ли нам, душенька, в парк, — наклонился он к супруге. — Подышим воздухом, постоим у пруда, отдохнем в беседке.
Елена Пантелеевна была не против. Извольские встали и вышли из столовой.
— Ишь, как Андрей Василич сердится, кулаком грозит супостату! — произнес Ларин и непроизвольно дотронулся до своего синяка.
— Анисим Агапыч, в какую же, все-таки, передрягу ты попал? — cпросил у него Бершов. — Поведай, а, не то к Яковлеву обратимся. Тот в курсе всех дел. Не правда ли, Михаил Иваныч?
— Да тайна небольшая, — пожал широкими плечами купец. — С неделю назад все приключилось. Дело было под вечер. Сижу я на завалинке со своим соседями, купцами Терпуговым и Раковым и их женами. Вечер теплый, настроение хорошее, отдыхай и лясы точи. Так нет же. Слышим, повозка громыхает по улице со стороны реки. Глядь, останавливается возле моего дома. Спрыгивает с нее какой-то мужчина и шагает к нам. «Кто такие? — спрашивает. — А что за женщины с вами?» Я ему: купец Ларин, а это мои соседи с женами. «Какие жены? — ухмыляется он. — Это не жены, а…» и сказал непотребное слово. Ну, Терпугов и толкнул его. Тот тут же размахнулся и вместо того, чтобы дать сдачи Терпугову, так саданул мне в левый глаз, что искры посыпались! И кричит, что, мол, он дворянин и не таких учивал! А Раков говорит ему: «Какой ты, к чертям собачьим, дворянин?! Дворяне не носят таких шляп…» И впрямь, на голове у проезжего какая-то круглая никчемная шляпчонка. Смех один! Лучше бы ты, толкует ему Раков, ехал, куда тебе надобно… Кое-как разошлись. И что ж вы думаете? Действительно, из дворян он мелкопоместных. Может, знаете, Гугнин Яков Петрович. Деревня у него своя недалеко от Петродара, Анисьевской называется… В суд на всех нас подал, анафема. Написал, что де напали на него такие-то горожане в пьяном образе, бранили всякими скверными словами, а он, видя таковое напрасное нападение, бежал от нас, но близ двора мещанина Ивана Неверова мы де его догнали, били палками, пинками и кулачьим немилостивым боем, пока не вышел из своего дому Неверов. И чувствует теперь он от того бою великий в голове шум. Вот как все перевернул! Ну, и мы не лыком шиты, тоже подали бумагу в суд! Теперь-то разбирательство затянется. Уж будьте уверены. Года два-три уйдет на это.
Младший Петин, краем уха слушая Ларина, активно водил карандашом в своем альбоме. По тому, как он украдкой посматривал на поручицу Зацепину, можно было заключить, что рисовал он именно ее. Так оно и вышло.
— Антонина Герасимовна, ваш портретик в профиль, — сказал он немного погодя и протянул ей альбомный лист. — Очень похоже, не правда ли?.. Дарю в знак нашего примирения. Рад, что мои мужики теперь могут смело косить сено в Вислой пустоши. А оно там такое сочное!
Зацепина посмотрела на рисунок, скривила губы и дар отвергла.