— Григорий Александрыч, все-таки, сколько раз вы посылали камердинера за шампанским? Не спешите с ответом.
— Кажется… нет, точно три раза.
— Позовите сюда Пафнутия.
Камердинер крутился поблизости и возник передо мной спустя мгновение.
— Скажи-ка, милейший, — обратился я к нему. — Cколько раз барин посылал тебя за вином?
— Четыре раза.
— Не ошибаешься?
— Как можно, Харитон Авксентьич? Точно говорю.
— Ну, ступай себе.
— А, может, и впрямь посылал Пафнутия четыре раза, — пробормотал хозяин дома, почесывая затылок. — Черт его знает!.. Ведь столько было выпито!
Я разжег свою трубку и снова обратился к Похвисневу:
— И еще, Григорий Александрыч, когда камердинер бегал в ледник, вы стояли у дверей кабинета или заходили в него?
— Помнится, разок вошел, чтобы наполнить кисет табаком.
— Все ясно… А теперь слушайте и не перебивайте. Шкатулку стащил лейтенант Шишкин. Да, да, это сделал он. Когда вы достали рубин из шкатулки, он и решил прибрать камень к рукам. План кражи в голове Шишкина созрел быстро. Во время разговоров в кабинете он незаметно срезает перочинным складным ножом с чубука своей трубки продолговатую щепку и по выходе из кабинета сует ее в замочную скважину — на это ушли считанные секунды, потому вы ничего и не заметили. Началась игра в вист. Всю ночь он ждал случая проникнуть в гримерную. Но как туда попасть, если в конце освещенного канделябрами коридора у двери кабинета маячат либо Пафнутий, либо хозяин дома. И вот удача! Когда вы, Григорий Александрыч, послали камердинера за шампанским в очередной раз и зашли в кабинет, настал его час. Юркнув в гримерную, он отодвигает засов на террасной двери и, как ни в чем не бывало, коридором возвращается в гостиную. Потом, оказавшись с Замятиным на террасе и дождавшись его ухода, проникает в гримерную. При свете луны находит на столе черноволосый парик с накладными усами, прячет их под мундиром и террасой идет в гостиную. Теперь ему остается только преобразиться с помощью театрального реквизита в хозяина дома и послать Пафнутия в четвертый раз на ледник за шампанским. Что он и делает, пока другие режутся в карты. И вот камердинер благополучно спроважен! Шишкин направляется в кабинет, быстро вскрывает ножом ящик, берет шкатулку и выходит в коридор. Умельцу даже хватило времени вернуть парик с усами на место и закрыть террасную дверь на засов. Правда, парик в спешке был положен на край стола, с которого и свалился на пол… Когда Пафнутий выполнил поручение, Шишкин, уже в собственном обличии, взял у него бутылку и, выйдя на парадное крыльцо подымить трубкой, выбросил ее в кусты…
— Экий пройдоха! — воскликнул Похвиснев. — Но куда, куда он спрятал шкатулку?
— Вор прекрасно знал, что в доме будет обыск, — произнес я. — Поэтому и решил спрятать похищенное снаружи.
— Но где?
— Следуйте за мной.
Выйдя на парадное крыльцо, я спустился к кусту сирени и достал из-под него бутылку шампанского. Затем внимательно осмотрел мраморные вазоны, возвышавшиеся на углах крыльца. В одном из них почва была взрыхлена совсем недавно.
— В гостиной я обратил внимание на грязные ногти лейтенанта, — проговорил я, глядя на хозяина дома. — Запачкал он их именно здесь… Ваша шкатулка в этом вазоне, Григорий Александрыч!
Не говоря ни слова, Похвиснев засунул руку в черную землю и спустя секунду, торжествуя, достал из нее свои украденные сокровища.
— Как поступите? — спросил я у него чуть погодя.
— Объявлю Шишкина вором. На господина этого я никогда вполне не полагался.
— Решение не из лучших. Шишкин попросту не признается.
Похвиснев задумался, приглаживая темные волосы.
— Что ж, после кражи гости горят желанием разъехаться по домам. Не стоит их задерживать. Скажем им, что расследование ни к чему не привело… А Шишкин, в этом нет никаких сомнений, вернется в усадьбу ночью. Как только он сунется к вазону, тут-то его и накроют!
Когда гости разъехались, Похвиснев поведал мне в кабинете удивительную историю о том, как шкатулка с драгоценностями оказалась в его собственности.
— В прошлом году я побывал во Франции, — начал он, попыхивая трубкой. — Вы, верно, знаете, что моя сестра вышла замуж за французского дворянина, приехавшего в Москву поглазеть на Кремль и царские палаты. Обходительный такой, учтивый и танцор, каких мало. На балах равных ему не было. Всех наших красавиц покорил, а всерьез увлекся сестрой моей. Ну, и увез ее после свадьбы к себе на родину… Я навещал Анну прежде и рассчитывал, что и на этот раз она обрадуется моему приезду, и мы всласть потолкуем о былом, покойных родителях, друзьях детства. Честно говоря, ехал я с тяжелым сердцем. Сестра была милым созданием, но супружеская жизнь ее не задалась едва ли не с самого начала. Жан-Арно де Таг, муженек Анны, как выяснилось, оказывал больше знаков внимания молоденькому повару, выписанному из Парижа, чем ей. К тому же, он имел отвратительную привычку делать визиты и отдыхать вне дома без жены. Вдобавок ко всему, детей они так и не нажили. Словом, бедняжке приходилось влачить скучное и безрадостное существование. Я много думал о бедственном положении родного мне человека и, в конце концов, пришел к мнению, что сестру надо спасать. «Если француз откажется дать развод, я отыщу способ вернуть ее домой», — говорил я себе на палубе русского корабля, вышедшего из Санкт-Петербурга в плаванье вдоль берегов Европы к Средиземному морю.
Меня высадили у небольшой рыбацкой деревушки Биарриц близ атлантических Пиренеев. До поместья де Тагов я добирался на повозке местного баска, голову которого покрывал живописный берет. Мы с ним разговорились. Посудачили о торговле и местных сплетнях. Когда я сказал, что супруга барона де Тага доводится мне родной сестрой, он натянул поводья и расстроено покачал головой.
— Мне очень жаль, но вашей сестры больше нет. С неделю назад она выпала из окна замка и расшиблась насмерть.
Ошарашенный страшной новостью, я в молчании уставился на баска. Он развел руками и тронул лошадей. Подавленное настроение не покидало меня всю дорогу. На тамарисковые рощицы и жилища рыбаков я смотрел без интереса, пустыми глазами. Не сумел облегчить мои душевные страдания и барон, с порога заведший речь о том, что он не повинен в смерти жены, что в последнее время они с ней жили мирно и счастливо, что смерть ее — чистая случайность. Кормя голубей, она якобы не достаточно прочно держалась за оконную раму. Но я почему-то не верил щуплому французу с длинным подвижным лицом и тонкими бескровными губами. Так или иначе, гибель сестры на его совести. Зачем было увозить Анну за тридевять земель, если уже в медовый месяц она проплакала все глаза?..
По моей просьбе барон отвел меня в усыпальницу де Тагов. Я постоял у гранитной надгробной плиты, под которой лежала Анна, всплакнул и вышел вон. В гостиной барон предложил мне выпить коньяку. Я опорожнил три рюмки подряд, чтобы смягчить боль утраты. Де Таг, потягивая шампанское, говорил о судьбе, предначертании, Божьем промысле. Затем вдруг разговорился об испанских галеонах, пиратских кладах, кораблекрушениях. Долго он бубнил об этом и, наконец, не то спьяну, не то намеренно, брякнул:
— Я знаю, где в здешних водах затонул корабль английского капера. Он сбился с пути и разбился о рифы. Можно поживиться его содержимым… Грегори, сестру не вернуть, а золото есть золото. Вы ведь, помнится, говорили, что служили во флоте, умеете хорошо плавать и глубоко нырять.
Поначалу я не придавал значения словам барона, но мало-помалу заразился его азартом. Оно и понятно, золото издревле манит человека, тяге его сопротивляться трудно. Без лишних слов мы договорились с ним выйти на лодке в море рано утром… Рассвет нас застал примерно в кабельтове от того места, где возвышалась скала, с которой китобои высматривают китов. Затонувший корабль был обнаружен мной при третьем погружении. В капитанской каюте я и отыскал шкатулку, покрытую бархатом. Уже в лодке открыл ее. Боже, блеск драгоценностей так и ударил в глаза!
Смотрю на барона, а он в упор целит в меня из пистолета! Выстрел прозвучал незамедлительно. Хвала небесам, лодка сильно накренилась, и пуля просвистела мимо! Сам подлец, не удержавшись, упал за борт. Плавать он не умел и, побарахтавшись на волнах, камнем ушел под воду. Я оделся, спрятал шкатулку под камзол и пригнал лодку к берегу. В то же утро я исчез с побережья… До Руси-матушки, Харитон Авксентьич, ваш покорный слуга добирался сушей — через юг Франции, северную Италию, Балканы и Венгрию… Шел пешком, ехал верхом на ослах и мулах, скакал на лошадях, переправлялся через реки на лодках. Дважды едва не попал в плен к бандитам… Такая вышла эпопея… Вот тот cамый рубин. — Похвиснев достал из шкатулки драгоценный камень. — Красив, не правда ли? По прочности уступит только алмазу.
— Хорош! — заметил я. — И впрямь, похож на маленькое человеческое сердце.
Подержав камень в руке и посмотрев на него со всех сторон, я вернул его владельцу.
— А это вам, Харитон Авксентьич. — Похвиснев вынул из шкатулки красивого плетения золотой браслет со звеньями ромбовидной формы и тяжелую золотую цепочку с крестиком и протянул мне. — За успешное расследование!
— Благодарствую!.. Но вот что не идет из моей головы, Григорий Александрыч. Вы убежденный холостяк, у вас, насколько мне известно, нет близких родственников. Кому ж достанутся сокровища, когда Господь призовет вас?
— Я много грешил в своей жизни, дорогой сосед. Сокровища потрачу на возведение храмов и призрение сирот.
Мы тепло попрощались, и Пафнутий повез меня на бричке обратно в Нескучное.
Писал отставной секунд-майор Харитон Авксентьев сын Хитрово-Квашнин. 1805 года июня 20 дня, Петродарский уезд, сельцо Харитоновка.
ГЛАВА 15
Ночью Хитрово-Квашнин спал неважно, ему снились странные, обрывочные сны, связанные с поисками сокровищ и привидениями. Он бился абордажной саблей на палубе пиратского корабля, бродил по каменистому морскому берегу, лицезрел призраков. Только под утро пришел крепкий сон, но спустя несколько часов его безжалостно прервал настойчивый стук в дверь. В нее не то чтобы стучали, а молотили, что есть мочи. Заснуть под таким градом ударов было решительно невозможно.