тривали две птичницы, возле которых держались ручные цапля и журавль.
Сходили к голубятне, деревянному строению в форме цилиндра с лестницей и летком, забранным решеткой. На летке, крыше и высокой крестовине сидела, обираясь, масса разномастных голубей.
— Жаль, нет времени, Евстигней Харитоныч, — сказал Извольский. — А то я поднял бы своих чистых. Знаю, ты не охотник до голубей, но, право, стоило бы посмотреть, как они поднимаются в небо. Уйдут эдак ввысь и плывут на гладких, крылом не взмахнут! Правики, опускаясь, делают размашистые круги вправо, а левики кружат влево. Загляденье!.. Мои самые любимые — воронежские зоревые, выведенные крепостными графа Орлова. Гоню их обычно на утренней заре, бывает, на вечерней. Птица умная, преданная, но не любит, понимаешь, cивушного запаха. Недавно улетели два чернохвостых красавца. Вот этот подлец по пьянке их в руки брал!
Голубятник Архип, высокий мужик с рыжими космами и бородой, стоял у крестовины навытяжку, опустив глаза долу.
— Что голову повесил? — обратился к нему со строгостью в голосе Извольский. — Говорил я тебе пьяным к голубям не соваться?
— Говорили, — пробурчал голубятник, не поднимая головы.
— Говорили! — передразнил слугу хозяин. — Берегись!.. Если это повторится, задам такую трепку, что предыдущая порка на конюшне покажется тебе забавой! Ибо в следующий раз псарь со своим витым ременным арапником возьмется за дело, а не конюх.
Насмотревшись на воронежских зоревых, чистых космачей, тульских чеграшей и старорусских кружастых, Извольский с Хитрово-Квашниным вернулись к парадному крыльцу. Анфия Филимоновна, Елена Пантелеевна, девушки и француз никуда с него не уходили.
— Ну, теперь-то твоя душенька покойна? — спросила Извольская, глядя с улыбкой на мужа.
— Показал все, что хотел, — довольным голосом произнес тот и посмотрел на иностранца. — Значит, мсье, дружить должны русские и французы?
— Да, да, я за дружьба, — уверил Извольского Деверье. — Война это не есть хорошо.
— То-то же. Не тревожьте нас, иначе опять получите по всей форме!.. Не оскудевает земля русская! Вот, хоть взять Евстигнея Харитоныча. Герой, кавалер! Да к тому же умеет забивать гвозди руками! Право, такая необычная способность!.. Как вспомню, так мурашки по телу!.. Не разучился, Евстигней Харитоныч?
— Как можно?
— Порфирий!.. Доску и большой гвоздь сюда, живо!
Старый камердинер с коротко подстриженными волосами и чисто выбритым лицом кивнул и скрылся в доме.
— Андрюшенька, ну к чему это? — Елена Пантелеевна с укоризной посмотрела на мужа. — Идите в дом, переодеваться пора.
— Минутку, моя дорогая…
— Будь покойна, сестра, — сказал Хитрово-Квашнин, вручив трость седовласому дворецкому Терентию. — Это не займет много времени.
Когда сухопарый камердинер принес требуемые предметы, отставной штабс-ротмистр взял гвоздь в левую руку, положил на его шляпку свернутый носовой платок и с пяти раз вогнал его правой ладонью в доску. Извольский передернул плечами и воскликнул:
— Ну, брат, у тебя не рука, а кувалда! Не поздоровится той шее, на которую она опустится в минуту гнева.
Елена Пантелеевна с улыбкой покачивала головой, дети ее от души смеялись, а дворовые Извольских, шушукаясь между собой, во все глаза таращились на барина, который только что голой рукой, как молотком, вбил порядочный гвоздь в достаточно толстую деревяшку. Щуплый француз также был под впечатлением.
— Мсье, североамериканские индейцы, которых я неплохо знаю, прозвали бы вас Железным Кулаком…
— Слушай, Евстигней Харитоныч, — перебил француза хозяин имения. — Что скажешь о Вальтере Скотте?.. Россияне без ума от занимательного шотландца. «Уэверли», «Пуритане», «Роб Рой» читают и молодые, и старые.
— Романы его и мне по душе, — признался Хитрово-Квашнин. — Хорошее чтение.
— Еще бы!.. Речь, вообще-то, не о нем. Анри привез нам в подарок книги американского писателя Фенимора Купера. Не читал?.. Право, ничуть не хуже Вальтера Скотта!.. Настоятельно советую ознакомиться, не пожалеешь. «Последний из могикан» — чудо как хорош!.. Туземцы у него, гуроны с делаварами, парни не промах, снимают скальпы запросто, словно кожуру с картошки!.. А как метают, подлецы, томагавки, то есть топорики по-нашему — фантасмагория!.. Книги у меня в кабинете, если что.
В этот момент откуда-то сверху раздался громкий голос:
— Барыни Доможирова, Матякина и Щеглова едут!
— А вот и первые гости, — cказал штабс-ротмистр, взяв у слуги трость и саквояж. — И где же будут мои апартаменты, сестра? Как всегда, в барском флигеле?
— Нет, нет, братец, — спохватилась Извольская, взяв его за руку. — Попрошу в мезонин. Одних гостей расселю в нем, других — в северном флигеле.
— Ремонт, что ли, в барском флигеле? И, помню, в северном флигеле была ковровая.
Извольская вздохнула и, поправив прическу, объяснила:
— В барском флигеле пришлось склад устроить, а коверщиц переместили в пристройку за домом… Тут у нас такое… хм-м… дело случилось… Собиралась написать тебе обо всем, да все недосуг… Расскажу, братец, после. Тут двумя словами не отделаешься… Терентий, отведи барина в мезонин и отопри его комнату.
ГЛАВА 3
Хитрово-Квашнину отвели комнату с окном, обращенным на часть заднего двора с конюшней, псарней и каретным сараем. Бросив саквояж на кровать, застеленную светло-зеленым атласным одеялом, он посмотрел в оконное стекло: cлева виднелись высокие деревья парка, справа — садовые вишни, яблони и сливы. На дворе доезжачий что-то втолковывал сыну борзятника. Псарь сидел на колоде и равнодушно посматривал на возню собак. Прислонившись к воротам конюшни и залихватски заломив картуз, Прохор заигрывал с хорошенькой дворовой девушкой, несшей с ледника на плече большую бутыль.
Штабс-ротмистр прошелся по комнате, пахнущей лавандой и свежевыстиранным бельем. Приятный запах оживил воспоминания детства, связанные с покойной матерью. Каждый вечер, после того, когда он забирался в чистую постель, она приходила в детскую, чтобы прочитать ему какую-нибудь интересную сказку, и, засыпая, чувствовал на своем лбу нежный поцелуй. Взглянув мельком на портреты Кутузова и Барклая де Толли в декорированных рамах, он наклонился над тазом и ополоснулся водой из кувшина. Затем привел в порядок короткой расческой волосы, бакенбарды и усы. Закрыв дверь на ключ, спустился по лестнице в длинный коридор, разделявший парадную и повседневную анфилады дома.
Встречать прибывших дам решили в гостиной, расположенной рядом с парадным залом и обставленной мебелью из черного лакированного дерева. Это была светлая комната с большим количеством бра, жирандолей, канделябров и торшеров. По углам в кадках стояли фикусы, араукария и другие комнатные деревца.
Хозяин успел одеться в полковничий мундир конной артиллерии темно-зеленого цвета с воротником-стоечкой и разрезанными обшлагами. Белые облегающие панталоны выгодно подчеркивали его крепкие и мускулистые ноги. Он напомадился и вспрыснулся духами. Елена Пантелеевна, Аглая с Анастасией и Анфия Филимоновна нарядились еще с утра и выглядели безупречно.
Первой из подпоручиц в гостиную впорхнула Щеглова, за ней последовала Доможирова, последней вошла Матякина, приятного вида дама с большими голубыми глазами. Первая и вторая привезли с собой взрослых дочерей. Комнату с зеркалами в простенках между окнами наполнили шелест платьев из камлота и головокружительный аромат тонких духов. Заметив штабс-ротмистра, вдовы округлили глаза от приятного сюрприза, но не проронили ни слова. Как и подобает в таких случаях, каждая из них подала ручку хозяину и, запечатлев на его щеке поцелуй, нежно расцеловалась с именинницей с вручением подарков. И только после этого они дали, наконец, волю чувствам, протягивая руки к губам Хитрово-Квашнина и целуя его в щеку:
— Евстигней Харитонович!.. Какая приятная неожиданность!.. Когда же вы прибыли в наши палестины?
Поцеловав ручки юных барышень, штабс-ротмистр, обратившись к подпоручицам, рассказал им тоже, что поведал хозяевам на пороге дома. В это время в гостиную слуги внесли подносы с легкой закуской — свежей икрой, копченой рыбой, сыром, печеньем. Подали также бокалы с легким вином и сладкими ликерами. Стройная и белокурая Матякина, на шее которой блистало бриллиантовое ожерелье, предпочла общество Андрея Васильевича и Елены Пантелеевны, а Щеглова и Доможирова со чады как встали подле штабс-ротмистра, так больше от него не отходили.
Щеглова была худа, остроноса, голос имела тонкий, переходивший в минуты волнения в нечто похожее на детский плач. Когда она нервничала, окружающие нередко в недоумении оборачивались, ища глазами девочку-подростка. Доможирова, напротив, отличалась внушительными формами и низким голосом с хрипотцой. Часто казалось, что вместо нее речь держит основательно прокуренный мужчина.
— Евстигней Харитонович, мы так рады вас видеть! — Доможирова уставила на Хитрово-Квашнина зеленые, несколько навыкате, глаза, расправляясь с куском копченой рыбы. — Дайте слово, что никуда больше отсюда не уедете. Что ж это такое, жить вдали от малой родины, не видя друзей?!
— Ираида Гурьевна, cпешу вас утешить: я вернулся навсегда… Ваша правда, всюду хорошо, а дома лучше.
— Прекрасно! — пробасила толстушка, высматривая, что бы еще положить в рот. — Как освоитесь в Харитоновке, зовите нас в гости. Мы непременно должны побывать у вас. Ведь так, Клепочка?
Тощая дворянка пригубила вино и закивала головой, игриво заглядывая в глаза штабс-ротмистру.
— Вы нас пригласите?.. Отвечайте же!
— Как можно отказать таким красавицам! — улыбнулся Хитрово-Квашнин. — Приглашу!.. Дайте только отстроить новый дом. Управляющий, бестия, за шесть лет так запустил родовое гнездо, что просто беда! Принимать гостей в нем решительно невозможно.
— Пожурили его?
— Какое пожурил?.. Вышвырнул паршивца вон из имения!
Тем временем экипажи гостей один за другим прибывали в усадьбу. Приехали Нестеровы, причем, хранительница очага в коляске, а глава семьи верхом на необыкновенно красивом жеребце. Через некоторое время пожаловали Бершовы и Зацепины, за ними Измайловы и Петины. Последних возглавлял Игнатий Леонидович, старик лет семидесяти пяти с седой головой, слезящимися глазами и бородавкой на кончике носа. Ни на кого не глядя, он сразу засеменил к матери Извольского.