— Сосуд изготовлен в Германии, — сказал Кассуто будничным уверенным тоном. — Здесь концентрат. Для применения в сельском хозяйстве его разводят в специальном растворителе, поскольку в воде он не растворяется. В Израиле торговля им без специальной лицензии запрещена.
— Ерунда! — воскликнул Кестенбаум из своего угла. — На территориях его можно достать где угодно!
— Да, — согласился Кассуто, — там его полно, и пользуются им часто не по назначению. Но я говорю о том, что он относится к запрещенным препаратам.
— И это не совсем так, — запротестовал Кестенбаум. — Ты не забыл о девушке с керосином?
Он повернулся к Кассуто и посмотрел на него с явным укором. Тот, почувствовав свое поражение, сказал:
— Да, это было ужасно — девушка помыла голову керосином, чтобы избавиться от вшей, а в керосине оказался растворенный паратион. Она не смогла даже выбраться из ванны, так и умерла в ней.
— А бабушка? Что было с бабушкой? — не унимался Кестенбаум.
— Была одна бабуля, которая решила вывести вшей у своего внука, и тоже керосином, в котором был паратион. Вот вам и мгновенная смерть.
— Таких случаев множество, — проговорил Кестенбаум. — Только вчера коллега рассказал мне, что ему нужен был спрей от… ну, не важно от чего, и его жена принесла ему спрей из аптеки, а когда он прочел на этикетке, что в этот спрей входит, то обнаружил паратион. И что — разве это тоже нарушение закона? — В его голосе чувствовался триумф.
— Я не говорил, что паратион вне закона. Я не говорил, что паратион запрещен в Израиле. Я сказал, что министерство сельского хозяйства больше его не использует, — спокойно ответил Кассуто.
— Не обращайтесь с ним так легкомысленно! — закричал вдруг Кестенбаум и вырвал бутылочку из рук Михаэля.
— Неужели такая бутылочка может представлять опасность? Она же герметически закрыта, разве не так? — спросил Михаэль, и оба врача посмотрели на него с явным сожалением.
Кестенбаум поставил сосуд на место в металлическом шкафу и сказал с явным неодобрением:
— Знаете, какой это сильный яд? Попадание трех капель на кожу достаточно, чтобы отправиться в мир иной.
— У нас он в концентрированной форме. Видите, концентрация почти пятьдесят процентов. Для использования его нужно растворить.
— Помнишь, я рассказывал тебе историю с одеялом? Расскажи ему! — предложил Кестенбаум, обращаясь к Кассуто.
— Помню, — подтвердил Кассуто со скучающим видом. — Человек умер, накрывшись одеялом, которым до этого накрывали лошадь, у которой паратионом выводили блох.
— Двадцать миллиграммов на шестьдесят килограммов — смертельная доза, — торжественно объявил Кестенбаум.
Михаэль посмотрел на часы. Было шесть часов вечера. Идя в сопровождении Кестенбаума к парковке, где в это время стояло всего два автомобиля, он поинтересовался:
— В кибуцах что — до сих пор используют паратион?
— Неофициально, — ответил врач, — потому что агрономы старого поколения любят пользоваться этим ядом для опрыскивания. Может, у них и сохранился паратион — его легко можно заказать в Германии.
Прежде чем завести машину, Михаэль еще раз пожал руку Кестенбауму, и тот тихим голосом произнес:
— Если у вас будет возможность, пожалуйста, не забудьте отметить, что именно я обнаружил паратион.
— Не забуду, — пообещал Михаэль, — все лавры будут ваши! — И его «форд-фиеста» покатился к воротам.
Глава 7
— Сколько времени ты работаешь в УРООП? — спросил Махлуф Леви у Михаэля, когда они сворачивали с шоссе на дорогу, ведущую к кибуцу.
— Всего два месяца, — испытывая внутреннюю неловкость, ответил Михаэль.
— Все говорят, что ты быстро этого добился. — Локоть инспектора Леви высунулся из открытого окна автомобиля. Михаэль ничего не ответил. — Они могли бы тебя назначить и начальником отдела в Лахише, — задумчиво произнес Леви.
— Могли, — сказал Михаэль, глядя на поля, простиравшиеся по обе стороны узкой дороги, — но решили, что мне будет лучше в подразделении, расследующем сложные преступления. — Ему почему-то вспомнился Ами, муж его старшей сестры, который, как резервист, в Ливанскую войну служил в региональном штабе.
В его группу входили еще один офицер и один врач, которые со времен войны Судного дня[4] именовались не иначе как «эскадрон смерти», потому что в обязанности группы входило составление списков погибших. Все это время он приходил домой поздно и валился в кровать, не говоря никому ни слова, не принимая душ и не ужиная. В кровати он лежал часами, глядя в потолок. Когда служба закончилась, он больше не смог работать. Просто ходил в автомастерские, которыми владел на паях с братом, и просиживал там целые дни, тупо глядя на счета и платежки.
Совсем отчаявшись, Иветта оставила детей на попечение свекрови и отправилась в Иерусалим, чтобы встретиться с Михаэлем. Когда наконец они оказались за столиком китайского ресторанчика, она, захлебываясь слезами, рассказала, каким ужасным для нее оказался последний год семейной жизни. Она говорила о кошмарах, преследующих ее мужа, о его черном юморе и жутких шуточках, о том, что у него пропал интерес к ней и детям, и, смущаясь, поведала, что они больше не спят вместе.
— Поговори с ним, — умоляла она. — Кто-то же должен с ним поговорить. Хоть ты и на десять лет моложе, но он тебя уважает. Не знаю почему, но, мне кажется, ты должен с ним поговорить. — И она снова залилась слезами.
Михаэль, у которого полностью пропал аппетит, оплатил счет и пошел прогулять ее по улицам в сторону Меа-Шеарим[5]. Она говорила, не переставая, а он терпеливо ее слушал. Иногда, чтобы утешить сестру, он клал ей на плечо руку, а когда она выговорилась, они сели в кафе, и он сказал:
— Конечно, я поговорю с ним, если ты просишь. Но ему нужна профессиональная помощь. Ты же понимаешь, что в таком случае одного разговора будет мало.
— Ты не знаешь, как это было, — сказал Ами, когда они встретились на следующий день. — Хуже всего — это ашкенази. Они не стонут, ничего не говорят. Однажды ночью я сидел в машине с доктором и ждал рассвета, ждал, когда дадут объявление в новостях. Ты сидишь в машине и смотришь на дом, и ждешь, когда станет светло, когда наступят эти пять часов утра. В этом доме люди мирно спят, а ты — ангел смерти, и вот-вот уничтожишь их жизни. — Ами закрыл лицо своими огромными ладонями.
Махлуф Леви нарушил мысли Михаэля.
— Ну и как у тебя идут дела?
— Да нормально, — ответил Михаэль, резко дернув рулем, чтобы объехать булыжник на дороге. — Это что такое? Неужели и сюда добралась интифада? — спросил он, чтобы переменить тему.
— Отсюда до Газы рукой подать. Да еще поиски похищенного солдата. Тут всем работы хватит, помяни мое слово.
— У меня сын сейчас служит, — неизвестно почему вдруг произнес Михаэль.
— Правда? — с интересом переспросил Леви. — А где?
— В Нахале. Его подразделение сейчас перевели на территории, в Вифлеем. Ему еще придется послужить, поскольку он и так призывался на год позже.
— Почему позже? — В голосе Леви прозвучало подозрение.
— Потому что он сначала год провел со своим классом в Бейт-Шеане, потом подписал контракт на службу в армии. Так что служить еще долго. Ему недавно исполнилось двадцать.
— У меня двое сыновей в армии, — сказал со вздохом Махлуф Леви, — один в бригаде «Голани»[6], а другой здесь, недалеко от дома. У тебя есть еще дети?
Михаэль покачал головой:
— Только один.
— Плохо, когда один ребенок. И ему плохо. У меня пятеро — полный дом!
— Все мальчики? — спросил Михаэль, когда они подъезжали к большим металлическим воротам.
— Четыре мальчика и девочка, — ответил Махлуф Леви, выглядывая из окна машины, пока Михаэль подъезжал к охраннику. — Мы приехали, чтобы повидаться с генеральным директором, — сказал он, протягивая удостоверение. Охранник в синем комбинезоне и солдатских ботинках посмотрел на машину и молча кивнул. Он нажал кнопку, и электрические ворота стали медленно открываться.
— Здесь всегда охрана? — спросил Михаэль.
— Всегда, — рассеянно ответил Леви, — но они обычно не закрывают ворота, когда светло. Только ночью. А сейчас… а сейчас охрана строже, потому что такая ситуация. — И он вздохнул.
Когда они входили в офис, им навстречу поднялся человек и спросил, не хотят ли они кофе или чего-нибудь холодненького. Он посмотрел на Леви, с которым уже встречался.
— Лучше холодного, — ответил Махлуф. — Где остальные? Мы хотим и с родственниками поговорить.
— Я их уже предупредил. Они придут через пару минут, — ответил встретивший их мужчина. Только после этого Леви вспомнил, что нужно представить Михаэля:
— Это старший следователь по особо важным делам, который возглавляет ОСГ.
— ОСГ?
— Особая следственная группа. Потребовалось подкрепление… — Леви решил теперь представить Михаэлю собеседника: — Это Моше Айал, генеральный директор кибуца. Правда, все зовут его просто Моше, — добавил он с улыбкой, и Михаэль пожал протянутую ему руку. После этого Моше уселся за столом, заваленным бумагами, и указал рукой на кресла, стоявшие напротив него.
— Садитесь, — произнес он безжизненным голосом. — И что это за подразделение, которое занимается особо опасными преступлениями?
— Оно расположено в Петах-Тикве, — без особого желания процедил Леви.
— УРООП расследует преступления, имеющие общественное звучание, — заговорил Михаэль, поймав себя на том, что копирует Нахари.
— Да? — переспросил Моше. — Какое общественное звучание? И почему вы говорите о расследовании? — В последнем вопросе послышалась неподдельная тревога.
— Общественное звучание появилось в связи с тем, что в этом деле фигурирует депутат кнессета Аарон Мероз, — отвечал Михаэль. — О расследовании мы говорим потому, что оно всегда проводится, если есть вероятность насильственной смерти. А результаты вскрытия дают нам много поводов думать так.