— Почему вы не исключаете женщину? — спросил Михаэль.
— Не знаю, — ответил Аарон, встал, вышел из комнаты, потом вернулся со стаканом воды, открыл окно и глубоко вздохнул. Только теперь Михаэль понял, что все, что Мероз говорил и делал во время беседы, должно было подвести его к этой фразе. — Сейчас, когда я думаю об этом, — неожиданно заговорил Аарон, — я начинаю понимать, что все зло идет от женщин. Мужчины либо молчат, либо говорят о принципах, как Зив а-Коэн, либо живут своей внутренней жизнью, как, например, Феликс или Алекс, либо, как Захария, не от мира сего, либо, как Моше, вкалывают, не задумываясь и ни во что не вникая. В сущности, это полностью матриархальный уклад. Эта общинная система, когда дети живут и спят в отдельном доме для детей, была придумана для того, чтобы освободить женщину для работы, приравнять ее к мужчине. В кибуце это особенно видно. Вот Оснат, она была секретарем много лет и отвечала за вопросы образования. Это так напоминает улей… — Он стал тяжелее дышать. — А если еще вспомнить о Фане, матери Янкеле, и о ее сестре Гуте, то все это вместе…
— Что все это вместе? — спросил Михаэль.
— Это самые ужасные люди, с которыми меня столкнула жизнь, — сказал с грустью Мероз. — Вы даже представить себе не можете, каково с ними работать. Есть люди, которые до сих пор не ездят в кибуц, чтобы только не видеться с ними.
— А что в них такого страшного? — удивился Михаэль.
— Во-первых, они пережили Холокост. Я не знаю, сможете ли вы это понять, но дело в том, что все, кто к ним только приближается, начинают на себе чувствовать вину за их ужасную судьбу. Во-вторых, они установили такие рабочие нормы, что даже Дворка, когда работала рядом с ними, становилась бледной. Даже в двадцатых люди такого не знали. Они тогда хоть пели, а эти даже не поют, а только работают. Помнится… — Голос его затих, а на лице появилась гримаса боли. — Помню, как я опоздал на работу. Я был дежурным, но кто-то забыл меня разбудить, потому что я спал не в своей комнате. Когда я появился, то одного ее взгляда хватило, чтобы я понял, что любые мои объяснения не будут услышаны. Но если вы не жили в кибуце, — продолжил Мероз, — вы ничего не сможете понять. Вы не поймете святость работы. Работа — это высшая ценность. Ты можешь быть самым жалким ничтожеством, но если ты хорошо работаешь, то тебе все простится.
— А если человек, которого вы не разглядели, не Янкеле, то кто им может еще быть? — спросил Михаэль, пока Мероз молчал.
— Това говорила, что ее муж Боаз влюбился в Оснат и стал ошиваться около ее дома, когда она стала вдовой. — Михаэль вновь услышал про скандал, который приключился в столовой.
— Кто еще вам приходит на ум? С кем мне еще стоит поговорить?
— С Алексом. Он дружил с Оснат даже тогда, когда была жива Рива. Конечно, с Дворкой. Да с кем угодно. С Моше, например. Ну, на Хавале время можно не тратить, хотя она самая большая сплетница. Поговорите с Джоджо, с Матильдой, если вытерпите столько злобы и зависти. Все эти разговоры об обществе, в котором будут все равны, в котором от каждого по способностям, а каждому по потребностям — такая чушь! На самом деле — каждому по его способностям, по тому, насколько у него крепкие локти и громкий голос. А эти дома для детей! Дети не любят их даже тогда, когда им стукнет двенадцать. Некоторые из них мочатся в постель даже в таком возрасте. Вечные споры, кто из родителей должен присматривать за детьми. А с мнением самих родителей никто не считается. Помню, как построили бассейн. Тогда комитет по образованию решал, в каком возрасте дети могут посещать бассейн без сопровождающих. Я был спасателем. Не удивляйтесь — я закончил специальные курсы. Однажды я присутствовал при выволочке, которую устроила тогдашний председатель комитета по образованию двум маленьким девочкам — они пришли в бассейн одни. А что думали на этот счет родители этих девочек, никого не интересовало. Важно было только то, что скажет Дворка и еще несколько таких же авторитетов. А мне претит эта мысль, что между людьми можно достичь хоть какого-то равенства. Да еще между евреями. Что ж тут удивительного, что Оснат дралась, как лев. Будь у нее побольше сил, она никогда бы там не осталась. История с Оснат — это трагедия, как на нее ни посмотри. Вышла замуж за Ювика — лучшее творение Дворки. Он ни разу не взглянул на себя критически. Да и я тоже стал что-то понимать только тогда, когда не стало Срулке и Оснат. Может, потому, что я вдруг ощутил, как мало нам отпущено.
И вот когда Михаэль хотел завалить его вопросами о том, кого следует подозревать и о чем нужно говорить с Дворкой и Моше, Аарон вдруг произнес:
— Мне нехорошо.
Он откинулся на спинку кресла и вдруг потерял сознание. Михаэль кинулся к телефону и вызвал врача. Пока врач с реанимационной системой добирался в номер, Михаэль делал искусственное дыхание. Врач подтвердил, что у Мероза сердечный приступ, но насколько серьезный, он пока не знает. Наконец Аарон пришел в себя, и румянец стал медленно возвращаться на его лицо. Когда «скорая» подъезжала к гостинице, Мероз уже совсем оправился. Михаэль, показав свои документы, решил пока побыть рядом.
— Ты хоть знаешь, о чем просишь? — задал риторический вопрос Шорер. — Ведь сейчас час ночи! Если бы я не знал, какой у тебя был день, я бы тебя послал, и не думай, что близко. Ты сумасшедший? Я не могу этого разрешить, особенно сегодня, когда так много проблем с кибуцами. Ты хоть знаешь, какой может разразиться скандал? Только представь, какие заголовки появятся в газетах. А я, по-твоему, должен буду искать другую работу? — Он помолчал. — Ладно, пользуйся моей добротой. Но как быть с девушкой? Там психопат на свободе бегает, а ты хочешь поставить ее жизнь под угрозу. Это компетенция министра. — Он допил пиво и вытер то место, где еще недавно красовались роскошные усы.
Михаэль ничего не сказал.
— Хоть подождал бы немного, — взмолился Шорер.
Они сидели в баре отеля «Хилтон», куда после больницы вернулся Михаэль и куда он попросил приехать Шорера. Михаэль посмотрел ему в глаза и тихо, с настойчивостью человека, который решил дожать собеседника, произнес:
— Нет смысла откладывать. Они ее не раскроют. Повторяю: им ее не раскрыть. А медсестра успела мне кое-что рассказать.
— Что конкретно?
— Медсестра рассказала мне о старых скандалах. Ревность, супружеская неверность. Это маленький тесный мирок. Медсестра хочет немедленно уйти оттуда. Я заверил ее, что с нашей стороны помех не будет. Но контролировать ситуацию, не имея никого внутри кибуца, невозможно. Очень прошу, пойми меня, пожалуйста. — Шорер был мрачен. В голосе Михаэля зазвучала мольба: — Разве я тебя часто просил?
— Шантажист! — сказал Шорер.
— Называй, как хочешь, но я тебя прошу.
— Вернемся к этому позже. Говори, что ты еще узнал от медсестры?
— Помимо слухов о том, кто является настоящими отцами разных детей, сколько было разводов, сколько людей замешано в супружеской неверности, слишком многое указывает на одного человека: Янкеле. Он душевнобольной. Рики ничего не знала об отношениях между ним и Оснат, поскольку работает в кибуце всего три года. Мероз чуть не умер, когда узнал от меня об убийстве. Как бы там ни было, а за этим Янкеле стоит приглядеть. Да и мать его не совсем нормальная. Достаточно вспомнить, как она вела себя на похоронах. Многие считают ее просто ужасной.
— Но тебе до сих пор неясен мотив преступления, — сказал Шорер, — хотя ты спишь и видишь, что это убийство совершил маньяк.
— Так ты мне разрешаешь или нет? — улыбаясь, спросил Михаэль.
— Утро вечера мудренее, — ответил Шорер. Михаэль молча поглядел на него. Шорер вздохнул: — Приходи ко мне утром, поговорим. Утром все выглядит не так, как вечером. Но сам ничего не предпринимай. — Михаэль продолжал молчать. — Учти, если ты уже отправил ее в кибуц и пытаешься прикрыть свою задницу задним числом, то я тебе этого не прощу. Есть предел всему.
— Не забудь, — не моргнув глазом, сказал Михаэль, держась за дверцу его машины, — что я лично прошу тебя об этом.
— Совести у тебя нет, — ответил Шорер и включил двигатель.
Глава 11
Почти два дня и две ночи Моше и Джоджо обходили дома членов кибуца, дома для детей, прачечную и пошивочную мастерскую. Были они и на фабрике. Им не всегда удавалось появиться тогда, когда никого не было, поэтому народ не понимал, зачем нужно было проверять проводку и подсобные помещения в доме для детей или зачем проверяются швейные машинки, если срок плановой проверки еще не наступил. После нескольких визитов выдвигаемые ими причины были убедительны даже для Фани. Матильда тоже не стала задавать вопросов, когда ей сказали, что барахлит основной генератор. По молчаливому соглашению, в этих поисках Дворка и дети Оснат участия не принимали. Моше было понятно желание Дворки уединиться в своем доме и посвятить все время детям.
Ему иногда казалось, что в ней исчезло чувство единения. Ее потеря была несравнимо большей, чем у других людей, и она знала то, что было неведомо другим. Моше понимал, что именно это знание выделяет ее из остальных. Ему стало страшно оттого, что и его осведомленность отделяла его от других, ставила его в неудобное положение перед теми, кто говорил, что Оснат жила, не жалея себя.
— Она слишком много взвалила на себя, — сказала Матильда, стоя рядом с Моше в подсобном помещении магазина, когда Моше притворялся, что проверяет электрический шнур от холодильника. — Я говорю, что развелось паразитов, которые ничего не делают, а другие должны за них работать. Ты думаешь, мне легко управлять магазином, и столовой, и складом, и выполнять другие функции? Но я не хочу отдыхать. Я в могиле отдохну, а пока я должна работать. Кто нынче умирает от пневмонии? Ведь есть же столько лекарств. Она умерла оттого, что ей вздохнуть было некогда. Она же и секретарь, и председатель комитета по образованию, и еще все эти нововведения, с которыми она носилась. Чего ж тут удивляться? — Матильда замолкла, увидев, что рука Моше тянется к баночке на полке. — Чего ты ищешь? Тебе что-нибудь надо?