Однажды ночью шкафчик сломали, и все его содержимое разбросали вокруг — рукописные странички, пожелтевшие старые фотографии, засушенный цветочек, маленький флакончик духов, поломанный браслетик из светло-серебристого металла, который Оснат никогда не носила, черно-белые открытки достопримечательностей Америки в желтых пластмассовых рамках, кусочек голубого мыла из тех, что кладут в гостиничных ванных комнатах, и, наконец, крохотный бюстгальтер, который красным флажком свисал со спинки ее кровати. Естественно, Дворка потребовала, чтобы виновник признался, классная руководительница Лотте несколько дней ходила с грустным выражением на лице, но виновник так и не объявился. Какое-то время спустя, когда уже это событие стало забываться, Оснат удалось уговорить оставлять шкафчик незапертым, а Мириам выделила ей уголок в своем шкафу, который стоял в жилище для семейных. Так поступить посоветовала ей Дворка, потому что самой Мириам такое в голову прийти не смогло бы.
Его приезды к Оснат всегда начинались с разговоров о необходимых переменах в кибуце. На первую встречу после смерти Срулке он взял с собой бумаги, которые она успела переслать ему. В них говорилось об изменениях, которые затронули движение кибуцев вообще, и о том, что происходит в их кибуце. Не желая признаваться себе в этом, Аарон решил, что им будет легче видеться, если он проявит интерес к тому, что она называла «новой концепцией». Когда Оснат заводила разговор о ней, в ее глазах вспыхивал фанатичный блеск, от которого ему становилось не по себе. Поскольку он был членом комитета по образованию в кнессете, она просила, чтобы он привозил ей журналы и копии статей по педагогике и вопросам семьи, публикуемые за рубежом. Она все внимательно прочитывала и говорила, что кибуц нуждается в срочных переменах.
Аарон никогда с ней не спорил. Хотя его самого этот предмет не интересовал, он не позволял себе даже улыбнуться тому, с какой искренностью она всем интересовалась. Он точно знал, что происходит с ней, она казалась ему совершенно прозрачной. Она была красива красотой дикого животного, но всю жизнь боялась показаться слишком фривольной. Каждый надеялся, что однажды пробьет ее оборону, докажет, что она рождена только для того, чтобы дарить любовь, но годы шли, и она все больше и больше убеждала всех в своих организаторских способностях.
Она демонстративно много читала и старалась не участвовать в ненужных разговорах и пересудах. Он помнил, как старательно она готовилась к вступительным экзаменам в институт. Во время одной из редких встреч с Моше в Иерусалиме он узнал, как ей удалось убедить кибуц отправить ее не в университет, а в педагогический институт, чтобы изучать руководство школьными учреждениями и социологию, а потом применить свои знания в школе для старшеклассников из разных кибуцев.
Его тайные визиты и вид таинственной фигуры в конце аллеи, которая постоянно поджидала его, ненужные разговоры о проблемах кибуца мешали ему любить Оснат. Постоянной женщины у него давно не было, случайные связи он не любил. Довольно скоро после свадьбы он понял, что его супружеская жизнь не продлится долго, и стал спокойно наблюдать, как его жена Дафна отдаляется от него. Их уже не тянуло друг к другу, и Аарон обрадовался, когда после избрания в кнессет получил возможность ночевать в Иерусалиме. Только дважды он ответил на явные предложения женщин, да и то больше из боязни оскорбить их отказом, чем из какой-то внутренней потребности. Всегда в таких случаях он испытывал неуверенность, граничащую со страхом, не зная, что конкретно ожидают от него. Наблюдая, как редеют его волосы, он пришел к выводу, что этот процесс должен неизбежно закончиться прекращением сексуальной жизни. Он никогда не занимался спортом, тело его стало рыхлым, и он перестал глядеть на себя в зеркало. В редких случаях, когда его одолевали романтические фантазии, он с легкостью изгонял их из своего сознания, переключая мысли на что-нибудь другое. Сны свои он старался не запоминать.
В первые годы работы в компании отца Дафны Аарон так нервничал при каждом появлении в суде, что не успевал думать о чем-либо другом. Он был признателен Дафне за то, что она оказалась такой невзыскательной. Он привыкал к тому, что его потребности становились минимальными, и единственное желание, которое никогда не угасало в нем долгие годы, это Оснат. Он мечтал о том меланхолическом одиночестве, которое объединяло их, когда они были детьми и делили все поровну. Такого чувства он не испытывал ни к кому. Сейчас, в ее комнате, вставая с постели после бессонной ночи, потому что напряжение не давало ему сомкнуть глаз, он испытывал разочарование, но даже себе не смог бы сказать, чего он искал и чего не получал. Единственное, в чем он был уверен, это то, что их встречи не должны проходить так. Ему хотелось чувствовать себя как дома и не следить за каждым своим словом.
В первый свой приезд Аарон был так возбужден, что даже задыхался. Он припарковал машину таким образом, чтобы ее никто не видел, не понимая даже, зачем он это сделал, хотя на самом деле исполнял ее просьбу. Она сказала, чтобы он приезжал «попозже».
— Как поздно? — переспросил он.
— Если хочешь, чтобы нас не беспокоили, то приезжай после десяти вечера, а если приедешь раньше, то тебе придется меня ждать.
Он приехал раньше и стал дожидаться ее прихода. Ключ лежал там, где она сказала, он открыл дверь и уселся в кресле. Ему не хотелось шевелиться, и у него не возникало желания посмотреть, что лежит на полках, и взять какой-нибудь журнал или книгу. Рядом с ним стояла плетеная корзина, в которой лежали старые журналы, посвященные кибуцному движению, и он стал их листать.
Когда появилась Оснат, он увидел на ее лице следы усталости, напряжение и кое-какие признаки возраста. Она долго рассказывала, как нужно реорганизовывать кибуц. С ее языка постоянно слетали фразы, хорошо знакомые ему по заседанию комитета по образованию: «нельзя отставать от времени», «решать экономическими средствами», «анахронизм». Она искренне говорила, что «в центре внимания должен быть человек» — таково условие существования кибуцев в двадцать первом веке. «Я вижу новый кибуц, — повторяла она слова, слышанные на идеологическом семинаре, — как эгалитарный элитаризм». Она говорила о «новых ценностях», неоднократно повторяя слово «концепция».
Аарон устал, и чем дольше он слушал, тем скучнее ему становилось. В первые свои встречи он старался убедить ее не торопиться с проектом для пожилых, который она называла «надрегиональным кибуцем», но скоро понял, что его усилия бесполезны. «Тут не о чем говорить, — заявила Оснат, — я заручусь голосами большинства, причем не только в нашей возрастной категории. Некоторым старейшинам эта идея очень нравится. В конце концов, это вопрос выживания. Нельзя добиться перемен, когда так много людей держится за старое. В кибуце триста двадцать восемь членов, из которых сто сорок — старики. Чтобы решить вопрос о совместном проживании детей и родителей, нужно заручиться двумя третями голосов, а большинство стариков выступает против этого. Есть и молодежь, которой это не нравится. Ты даже не представляешь, какими ограниченными могут быть люди и как крепко они держатся за стереотипы!»
Аарон старался избавиться от неприятного чувства, которое возникало в нем, когда он слышал ее уверенный голос. Было что-то жестокое в ее рассуждениях о том, что есть силы, стоящие на пути прогресса. Наконец без каких бы то ни было мыслей о предстоящем сексе она подсела к нему, чтобы показать таблицу с цифрами о подушном доходе в кибуце. Он посмотрел, как оголилась ее шея сзади, когда она склонилась над таблицей, и нерешительно взял ее за руку. Ее рука не отозвалась, оставаясь сухой и неподвижной. Он еле подавил в себе желание спросить ее, чего она от него ждет, потому что у него самого уже не было никаких мыслей. Ему лишь хотелось ощутить то прежнее детское родство душ и узнать, какие мысли ее одолевают. Он с трудом верил, что вся ее страстность не распространяется дальше идеологических вопросов (в разговоре она даже не вспомнила о своих детях).
Прикоснувшись к руке Оснат, он подумал о ее красоте и о годах, которые прошли с тех пор, как погиб Ювик. Он вдруг ощутил, что и сам уже не горит желанием. Он боялся — а вдруг то, что может с ними произойти дальше, лишит его последних иллюзий. Нельзя сказать, что Оснат совсем не ответила на его жест. Она даже повернула к нему голову, подставив губы для поцелуя. Но в ее движениях не чувствовалось естественности и тепла.
Он встал и повел ее в спальню, где громко гудел кондиционер. Она позволила ему раздеть себя, и он стал делать это как-то неловко, со смущенной улыбкой на губах. Инстинкты подсказали ему, чтобы он не шутил над своей неловкостью.
В нужный момент она помогла ему движениями своего тела. В ее поведении не было ничего страстного или импульсивного — казалось, она следовала какому-то выученному сценарию. Он быстро разделся, успев смутиться от белизны своего рыхлого тела и от того, что так и не побывал под душем. Трусы он снимать не стал, и какое-то время они лежали молча. Запах ее тела казался ему незнакомым. Вдруг его обуял ужас от мысли о том, что она через мгновение придет в себя и оттолкнет его.
Даже после того как все уже осталось позади, он не решался промолвить ни одного слова. Она встала, пошла в душ и вскоре вернулась, завернутая в большое полотенце.
— Тебе понравилось? — спросила он.
Она слабо кивнула и пристально взглянула не него. Та же сила, которая заставила его припарковать машину в незаметном месте, пройти в кибуц через запасные ворота, начать эти отношения, не бежать прочь, пока в нем тлели хоть какие-то иллюзии, не позволяла ему сейчас говорить и расспрашивать ее о том, что произошло между ними. Он решил, что должен дать ей время, не торопиться, посмотреть, что будет в следующий раз, а потом стал придумывать разные объяснения той возникшей в нем пустоте, которая ему была так знакома. Но оказалось, что каждая последующая ночь любви заканчивалась для него таким же ощущением пустоты. Ему казалось, что молчание — это плата за его визиты. Он не мог понять, почему не перестае