ома. Мистер Финмер пришел ко мне обговорить это, потому что, конечно, в связи с новой ситуацией, необходимо было много чего обсудить. Я пытался его вразумить, но он был непреклонен, и в конце концов мы условились, что через пару недель мне нужно будет съездить к нему в усадьбу и обсудить установку с монтажником. Не могу представить, что вызвало столько суеты вокруг разрешения на установку, и почему его не дали. До этого все мои проекты принимались церквями на ура, но по словам мистера Финмера, это комитет рафинированных идиотов-любителей, которые думают, что знают все о…
— Да, да, — прервал его Эмброуз. — Итак, вы говорите, что мистер Финмер принес вам эскиз. Не упоминал ли он о том, что забрал его из колледжа Сен-Освальда?
— Я как раз собирался объяснить, — немного раздраженно ответил Гастингс. — Этот комитет, эскиз как раз должен был быть обсужден на вчерашнем собрании. Казначей епархии отправил его к ним на рассмотрение. Но, как я уже сказал, мистер Финмер изменил планы и пошел туда забрать рисунок.
— И он вам не сказал о… хм… кого он там увидел?
— О да, сказал. И отзыв его был не лестным.
— Что же он сказал?
— Что там был только один член комитета — остальные ушли обедать.
— Сказал, кто именно это был?
— Нет, он не упомянул имени. Сказал лишь, что встретил чертова идиота, который несколько дней назад приезжал в церковь Литтл-Марплтон, и еще кинул пару фраз про то, что он думает и обо всем комитете в целом и о встретившимся ему члене в частности. Ах да, еще мистер Финмер сказал, что обнаружил мой рисунок приколотым кнопками к шкафу, и что эти (сами знаете, он не привык сдерживаться в выражениях) «чертовы хрычи» пришпилили бумагу так крепко, что ему пришлось выковыривать кнопки ножом для бумаги, лежавшим на столе.
— Интересно, почему он об этом упомянул?
— Думаю, потому что эскиз был немного порван, — нож соскользнул, как он сказал. Но главное, ничего важного не повредилось.
Сержант-детектив задумался. Художник без сомнения выдвинул новую идею о том, как могли разворачиваться события. Вспыльчивый старый сквайр с ножом в руке сыплет на Хаттона проклятия. Тот в свою очередь отпускает колкие замечания по поводу стекла. Внезапный импульс, порожденный неистовым гневом, непреднамеренный удар, такое же внезапное отрезвление Финмера, быстрая работа мозга: усадить тело, сбежать по лестнице, спрятать оружие. Все вполне вписывается во временные рамки — до 1:35.
В то утро до отъезда из Эксбриджа Эмброузу пришли результаты экспертизы отпечатков пальцев с ножа, но все было безнадежно: рабочий, нашедший нож, уничтожил все возможные свидетельства, которые только могли там быть. Мужчина брал нож в руки, очищал от земли и держал в своем кармане перед тем, как отдать его Стенхоупу.
Эмброуз продолжил допрос.
— В котором часу мистер Финмер уехал от вас вчера?
— Около половины шестого.
— Он сказал, куда направлялся?
— Да. Он дожидался поезда — сказал, что уезжает в Париж, а оттуда (возможно) в Верхнюю Савойю.
— Он упоминал о маршруте?
— Нет.
И снова Эмброуз погрузился в размышления. Прошлой ночью, когда он готовил отчет суперинтенданту, тот обзванивал порты на юге страны, призывая их пристально следить за передвижениями мистера Финмера, отслеживая его по паспорту, и также просил донести это сообщение до парижского Сюрте. Но, если старик выбрал короткий маршрут до континента на раннем вечернем поезде, то он скорее всего добрался до Кале раньше, чем сообщение дошло до места назначения, так что выследить его может быть очень трудно.
Эмброуз задал художнику еще пару вопросов и ушел. Внутренний «обычный человек» напомнил ему, что даже детективам нужно есть, и, поймав такси, сыщик направился в один из богемных ресторанов Сохо, где приличный обед стоит вменяемых денег, — место, в которое он заходил каждый раз, оказавшись в Лондоне.
Был уже послеобеденный час, основная суматоха с бизнес-ланчами закончилась, и в ресторанчике сидело не многим более десяти человек за столиками в длинном узком зале, которым славилось это заведение. Один из посетителей показался Эмброузу знакомым: маленький бородатый человечек, курящий трубку из шиповника за чашкой кофе. Они внимательно друг на друга посмотрели и тут же признали. Это был Стенхоуп. Сержант-детектив немного спешился, но быстро взял себя в руки и поприветствовал маленького художника, а тот жестом пригласил его за свой столик.
— Удивительно, что мы снова так скоро встретились, — сказал Стэнхоуп.
— Ни капельки, — возразил Эмброуз. — Мы живем в мире неожиданностей, и я бы очень удивился, если б они периодически со мной не случались, на такой-то работе.
В этот момент подошел официант, и Эмброуз сделал заказ. После Стэнхоуп продолжил:
— Ну раз так, то позвольте спросить, чем же вы в настоящее время на своей работе занимаетесь и куда она вас привела?
— Привела она меня в Лондон. Хотя в настоящий момент, признаюсь, я тут больше по воле случая.
— Да? Предполагаю, из-за этого ужасного дела с несчастным Хаттоном?
Сержант-детектив кивнул.
— И вы снова по этому поводу хотите меня подоставать? Вчера же именно этим занимался ваш суперинтендант.
— Вообще-то и впрямь собирался. Осмелюсь сказать, что мне есть еще чего у вас выспросить!
— Я вам обоим рассказал все, что мне известно.
— Да, но мне бы хотелось отмотать события немного назад. Это дело чрезвычайно запутанно, мистер Стэнхоуп. Я работаю над ним всего несколько часов, но чем дальше, тем больше окунаюсь в мистическую загадку.
Стэнхоуп сделал пару глубоких затяжек из трубки, а затем произнес:
— Полагаю, мне не нужно спрашивать, подозреваете ли вы в убийстве Хаттона кого-либо конкретного?
— Вы, конечно, можете меня об этом спросить, но отвечу я как полицейский: не всегда полезно подозревать конкретного человека на первых шагах расследования. Мне необходимо размышлять максимально непредвзято, иначе я рискую исказить объективные факты. Убийство — это самое серьезное из возможных преступлений, мистер Стэнхоуп. Оно касается жизни человека. Так что если вы концентрируете внимание на одном конкретном человеке, который вполне может оказаться невиновным, вы обрекаете себя на две прямые опасности: во-первых, соблазн подогнать факты под этого человека, а во-вторых, проигнорировать любые умозаключения о том, что эти факты на самом деле подходят кому-то другому. Так что велик шанс не только потерять след настоящего преступника, но и повесить невиновного.
— Вы меня чрезвычайно заинтересовали, — ответил Стэнхоуп, — и, если можно так сказать, подняли в моих глазах методы полицейской психологии, хотя не то чтобы я много знал о полиции. Но знаете, из-за ваших уклончивых ответов у меня создалось впечатление, что все-таки у вас есть кто-то на примете.
Эмброуз влил в себя бокал кьянти, принесенного официантом, и рассмеялся.
— К слову, я могу подозревать любого из членов консультативного комитета, включая вас.
— Что! — вздрогнул маленький бородач.
— Легко! Кто-нибудь из вас, зная, что мистер Хаттон собирался остаться один, вполне мог вернуться в колледж — скажем, в половине второго — совершить убийство, спуститься по лесенке до прихода рабочих и провести оставшееся время где-нибудь в пределах колледжа до прихода остальных членов собрания.
— Боже правый! — воскликнул Стэнхоуп. — Пожалуйста, сэр, это был не я, сэр! У меня алиби!
— Должен сказать, оно есть у всех вас, — сказал Эмброуз. — Я лишь показал вам, какими простыми и естественными могут быть у человека подозрения. Но теперь к делу: раз уж нам довелось встретиться, я хотел бы задать вам пару вопросов. Мне важно знать, почему мистер Хаттон вчера принес обед с собой и остался в том кабинете один.
— Он сказал, что ему нужно было написать несколько писем, и…
— Да, вы уже нам об этом говорили. Но понимаете в чем дело… никаких писем он не писал, даже не начал ни одного. Теперь скажите мне, знал ли мистер Хаттон заранее, что кабинет в обеденный час будет пуст? Я имею в виду, что мистер Хенлоу будет в этот день в отъезде?
— Дайте-ка подумать! Да… точно, да, думаю, он знал. На нашем прошлом собрании мистер Хенлоу упомянул, что возможно в следующем месяце уедет за границу в отпуск. Но знаете, даже если бы мистер Хенлоу и присутствовал на встрече, он бы не остался на обед в своих комнатах.
— Почему?
— Потому что он никогда не трапезничает у себя, кроме разве что чаепития.
— Понятно. Так получается, что Хаттон мог рассчитывать на то, что его в это время там никто не побеспокоит?
— Именно.
— Теперь мне интересно, назначил ли он в том кабинете кому-либо встречу. Скажите мне, мистер Стэнхоуп, был ли мистер Хаттон хоть как-то заинтересован в витражном стекле, эскиз которого вы вчера обсуждали?
— Вы про этот тошнотворный, мерзостный, никуда не годный мемориал в честь покойной жены Финмера? — выпалил маленький художник. — Заинтересован! Да он возненавидел этот кошмар так же, как и все мы. Он уже даже спорил с самим Финмером на эту тему.
— Не возможно ли, что он пригласил мистера Финмера прийти и обговорить с ним еще раз все вчера, или может сквайр сам сказал, что наведается?
— Конечно, нет. Хаттон бы нам сказал. У него безусловно могла быть встреча, но она точно никакого отношения не имела к делам комитета, иначе бы мы знали.
Эмброуз молча кивнул, затем на пару минут отвлекся на свой обед и потом снова сказал:
— Вы близко знали мистера Хаттона, мистер Стэнхоуп?
— Нет. Мы в той или иной степени увлекались одними и теми же предметами и темами, но не более. А почему вы спрашиваете?
— Мне бы очень помогло, если б я смог узнать как можно больше деталей и фактов о личной жизни мистера Хаттона: его привычках и, в особенности, его товарищах.
— Боюсь, что ничем не могу помочь, но вот его сестра…
— Да, я уже виделся с ней. Но иногда оказывается, что близкие друзья знают о человеке гораздо больше, чем его родственники.