— В таком случае я бы посоветовал вам обратиться к доктору Блейку, профессору богословия. Он уж точно знает о Хаттоне больше, чем кто-либо другой. Они еще со школы были не разлей вода.
Сержант-детектив припомнил, что мисс Хаттон говорила ему о близком друге ее брата — профессоре, и решил как можно скорее отправиться к нему.
Стэнхоуп допил кофе, почистил трубку от пепла, встал и потянулся за шляпой.
— Еще вопросы?
— Нет. Вы получили записку о завтрашнем допросе?
— Я приду.
— Ах да, последний вопрос. Вы случаем не знаете, приносил ли вчера с собой мистер Хаттон последнее вечернее понедельничное издание «Ивнинг Газетт»?
— На это я могу ответить: точно не приносил. У него не было времени читать утренние газеты перед поездкой на собрание, и он попросил меня дать пробежаться глазами по моей «Мэйл» — хотел взглянуть на счет в крикете в тренировочном матче.
— А он, конечно, был в вечерней газете. Спасибо, мистер Стэнхоуп!
Глава VII
Доктор Блейк, высокий темноволосый мужчина сурового вида, был одним из лучших университетских профессоров богословия. Он создавал поразительное впечатление сухого, четкого человека, не терпящего двусмысленности и отвлеченности, и его лекции и стиль преподавания полностью отражали его характер.
Широкий лоб, изборожденный морщинами, густые брови, большой романский нос и твердый, бескомпромиссный изгиб рта, — одним словом, внешний вид, — полностью отражали внутреннее содержание этого человека. Лишь изредка уголки его рта немного смягчались в легкой улыбке, но при этом уже становилось очевидно, что у доктора Блейка на самом-то деле добрая душа и веселый нрав.
Он был четок, методичен и любил идеальный порядок во всем. Один из его близких друзей (также университетский дон), знающий доктора Блейка достаточно хорошо, чтобы суметь над ним подшутить, однажды прислал ему в качестве рождественского подарка рейсшину с пояснительной запиской. В ней говорилось, что теперь он сможет идеально расставлять и раскладывать свои книги, бумаги и всякие другие нужности на письменном столе. Это было весьма забавно, ведь на столе ученого все всегда было уложено строго параллельно или перпендикулярно всему. Если вдруг какой-нибудь посетитель или гость вдруг брал в руки что-либо с этого стола (книгу, линейку, или может карандаш) и клал обратно небрежно или криво, доктор Блейк тут же приводил все к первозданному виду, и эта вещь снова оказывалась на своем месте.
Немного отодвинувшись в кресле от рабочего стола, доктор Блейк разглядывал визитную карточку, принесенную дворецким на подносе.
— Сержант-детектив Эмброуз, — объявил слуга.
— Прекрасно, — сказал профессор. — Пусть заходит.
Он пристально посмотрел на вошедшего сержанта своим проницательным взглядом и до того, как тот успел вымолвить хоть слово, сказал:
— Вы не родственник Эмброуза — викария Деррингфорда?
— Я его сын.
— Я так и думал. Вы очень похожи. И еще я слышал, что его сын стал полицейским. Я давно знал вашего отца, мистер Эмброуз. Так получается, вы не пошли по его стопам?
— Нет, сэр. Он конечно хотел этого, но мне кажется, что это не мое предназначение.
— И правильно. Никто, у кого нет на то искреннего зова души, не должен посвящать себя церкви. Итак, — сказал доктор Блейк, снова взглянув на визитку, — вы, стало быть, детектив. Очень интересно! Полагаю, вам приходится перевоплощаться в разных людей, чтобы выследить преступника?
Эмброуз засмеялся:
— Никогда в жизни не надевал маски, сэр. Разве что на курсах любителей театрального искусства. Это только в детективах сыщики переодеваются в разные наряды, а в реальной жизни не думаю, что мне удалось бы скрыть настоящего себя под какими-то одежками и накладками.
— О, еще как удалось бы! — возразил профессор с видом человека, явно не привыкшего к возражениям. — Теперь слушайте!
Эмброузу не терпелось поскорее перейти к цели своего визита, но доктор Блейк был не тем человеком, которого можно перебивать. Те, кто хорошо его знал, были прекрасно осведомлены о том, что если уж профессору попадались слушатели, то он полностью ими завладевал.
Так что Эмброузу пришлось безропотно подчиниться влиянию столь авторитетной личности, и он принялся внимательно слушать. Доктор Блейк продолжил:
— Как вы считаете, легко ли мне удалось бы замаскировать свою внешность?
Эмброуз не сдержал улыбки: эти густейшие брови, этот широкий лоб, огромный нос и твердый, прямой рот.
— Не думаю, — признался он.
— И очень ошибаетесь, молодой человек, — торжествуя, сказал профессор. — Потому что я это уже проверял.
Тень улыбки, скользнувшая по лицу доктора Блейка, вдохновила Эмброуза на вопрос:
— В погоне за преступниками?
— Нет. Я ни в коем случае не посягаю на вашу работу. Это произошло, можно сказать, случайно. Я вам расскажу.
Прошлым летом я отдыхал в Кромере. У меня тогда сильно болели глаза, так что я купил пару солнечных очков в роговой оправе. Во время отпуска я не всегда придерживаюсь монашеского стиля в одежде в строгом смысле — в общем, порой снимаю с себя воротник, который некоторые грубо и пошло называют «собачьим ошейником», и вместо него ношу обычный мягкий воротничок с темным галстуком. Также, если в своей университетской резиденции я всегда в старомодной круглой шляпе священника, то в Кромере я заменяю ее на обычную панаму. А теперь, молодой человек, — профессор потихоньку переходил на свой привычный стиль чтения лекций, — следите за моей мыслью: очки, воротничок с галстуком и соломенная шляпа. Вот и все, что во мне изменилось. Но уже в первое же утро смена имиджа принесла результаты. Я прошел в таком виде мимо моих соседей в отеле (с ними мы познакомились при въезде), и они меня не узнали, хотя мы внимательно смотрели друг на друга. И тут мне в голову пришла мысль провести любопытный эксперимент, и вскоре даже представилась замечательная возможность. Через некоторое время я встретился лицом к лицу с человеком, которого действительно очень хорошо знал. Он посмотрел на меня, а я сделал вид, что его не знаю, и он прошел мимо. На следующий день я сидел с ним на одной скамейке где-то с полчаса, но он меня даже не заметил. На третий день я снова его встретил и прямо перед ним снял шляпу и очки, и только тогда он меня узнал — человек, как я уже сказал, мне хорошо знакомый. Теперь понимаете, что облик человека окружающие в какой-то степени связывают с его одеждой. Такая вот психологическая особенность. Люди, знающие меня, субъективно представляют мой образ без очков, в церковном воротничке и круглой черной шляпе. Любое изменение в этом подсознательном представлении… ну, наверное, я должен остановиться, — хотя вы сами меня раззадорили. Итак, мистер Эмброуз, вы пришли сюда конечно не для того чтобы слушать мои лекции по психологии перевоплощения. Зачем же вы здесь?
— Я пришел задать вам несколько вопросов касательно одного серьезного дела, которое я расследую, — вчерашнего убийства мистера Хаттона в колледже Сен-Освальда.
— Бедный Хаттон! Я ужасно потрясен этой новостью еще со вчерашнего дня. Он был одним из моих самых близких друзей. Но мне ничего не известно об этой ужасной трагедии, и боюсь, что не смогу вам ничем помочь.
— Как раз потому что вы были его близким другом, вы можете мне помочь, сэр. Я только начинаю расследование, так что любые факты имеют вес, и я уверен, все они в итоге приведут нас к разгадке. Подобное преступление, задуманное или ненарочное, должно быть ведомо неким сильным мотивом, и моя цель этот мотив найти. Итак, сэр, поскольку вы близко знали мистера Хаттона, скажите мне, были ли у вас причины хоть как-то предполагать, что какие-либо действия вашего друга могли вызвать у кого-либо чувство ненависти, зависти или желание отомстить?
Профессор закрыл глаза и откинулся в кресле. Немного подумав, он заговорил:
— Даже представить подобного себе не могу.
— У всех есть секреты, сэр, — нажал сержант-детектив.
— И даже если бы я и знал кого-либо из личной жизни Хаттона, вы бы заставили меня предать доверие и уважение моего покойного друга?
— Конечно, если бы эта информация позволила свершиться правосудию.
— Тут я с вами не согласен. Бывают секреты, которые не делают чести памяти усопших — de mortuis nil nisi bonum[5], — решительно продолжал профессор. Возможно, нечто подобное было и у Хаттона. Дайте мне минутку поразмыслить, молодой человек.
Он снова закрыл глаза и откинулся в кресле и через какое-то время произнес:
— Хотя я не могу представить себе возможным, чтобы у Хаттона были враги, думаю, мне все же следует кое-что рассказать. Но только, если возможно, я попросил бы вас держать мои слова в тайне.
— Если смогу, сэр, но понимаете, если обстоятельства…
— Да, я понимаю. Это ни в коем случае не оскорбляет покойного Хаттона, но он бы не вынес, если бы об этом шептались вокруг. Не знаю, достаточно ли вы знакомы с человеческой природой, чтобы знать, что не многие из нас удовлетворены своими повседневными занятиями. Поэтому мы создаем своеобразные обходные пути, которые называем «хобби». Порой человек уделяет больше внимания и усердия именно своему хобби, нежели реальной профессии. К слову, ваш отец был по душе больше цветовод-любитель роз, нежели пастор. Когда я читаю лекции о Святом Луке, я акцентирую внимание студентов на том, что хотя он на самом деле был медиком, имя его прошло сквозь века только благодаря его литературоной деятельности, а вот что касается его медицинских записей, так вот до наших дней они не дожили, а даже если бы и дошли, то вряд ли представляли бы большую ценность. И я сам иногда подумываю, что мое имя вполне может прославить моя коллекция миниатюр, которую я завещаю музею, а вот мои книги по теологии не будут стоить и гроша на полках потрепанного книжного киоска. Но вернемся к несчастному Хаттону. Он был прекрасным знатоком церковной архитектуры. Если б не его личные принципы, он бы очень быстро смог заработать большие деньги на