Она склонилась над прудом: под пенистыми облаками, погоняемыми ветром, ей открылся волнующийся привлекательный мирок. Темно-зеленые пучки водорослей, усыпанные светлыми звездочками, расползались под водой, образуя струйки длинных перепутанных прядей…
Вспомнился ветер, который струился в листве ее родного сада, разделяясь в тисовом гребне на тысячи воздушных ручейков. Никогда еще не пробуждалась в ней такая внезапная интуиция, обнажающая суть тайного единения между силами природы. Она вздрогнула, вдруг поняв смысл своей невольной самозащиты. Оторвавшись от созерцания, быстрым шагом пошла по берегу до плотины, разделяющей водоемы. С одной стороны текла река, которая, протиснувшись под аркой старого моста, с шумом падала вниз; с другой — стоячая вода, охраняемая старым буком, которую бороздили два лебедя, высматривающие кусочки хлеба. Она отвернулась от этой неразлучной пары и продолжала идти по непрочной запруде, будто по водоразделу между двумя ее жизнями.
Они вместе обошли водоемы — она впереди, он на несколько шагов сзади, — не признаваясь друг другу в том, что в их головах звучит смех Анжелы, кормящей лебедей. Жизель остановилась перед загоном, где паслись коровы. Он приблизился и был немало удивлен, услышав, как после тихих призывных слов Жизель коровы поковыляли к ней.
— Вот уж не знал о ваших способностях… — улыбнулся он.
— Что бы вы сказали, когда увидели, как моя подруга Клер разговаривает с козами! Стоит пойти с ней гулять, как за ней тянется блеющий эскорт.
Они рассмеялись. И смех этот прогнал стоящее между ними глухое беспокойство.
Он взял Жизель за руку. Та не отняла ее.
Глава 31
Пятница, 20-е
Несмотря на запоздалое объявление о похоронах Жюли Брюссо в местной прессе, церковь Сен-Совера заполнилась народом за час до начала церемонии. Среди присутствовавших было много тех, кому помогала покойная.
Букеты полевых цветов соседствовали с венками из роз и арумов. Светлый кленовый гроб был усыпан люпинами, вероникой и лобелией преимущественно голубого цвета.
По знаку отца Клода органист заиграл первые такты «Мессы си минор» Иоганна-Себастьяна Баха. И враз из сумочек и карманов пиджаков появились белые платочки.
Официальные лица в темных костюмах с задумчиво-торжественными лицами стояли по сторонам Оды Бельом. Ахилл Делкло шмыгал носом то ли от волнения, то ли от насморка. В первом ряду изысканно одетый парижанин поддерживал под локоть какого-то старика.
— Он мне кого-то напоминает, этот молодой господин, — шепнула Мадлен Дюжарден на ухо Амандине Фолле.
Учительница, у которой была профессиональная память на лица, тут же вспомнила:
— Он похож на Алису Бонне, словно брат.
— И вправду! — несколько громко вырвалось у девушки, тотчас получившей выговор в форме покашливания мадам Жуанэн, сидевшей сзади.
— А тот старый господин может быть кузеном из Марокко, о котором мне как-то говорила Жюли, — вполголоса вычислила Мадлен.
Последнее замечание было внятно услышано Лейлой. Она попыталась поймать взгляд Фушеру, чтобы привлечь его внимание. Но его глаза были отрешенно устремлены на резной аналой. Он думал о Клотильде? Устойчивый запах ладана, орган, заупокойная молитва — все, должно быть, напоминало ему последнее прощание с женой.
После окончания похоронной церемонии на кладбище оба незнакомца подошли к отцу Клоду и тихими голосами поблагодарили его. Затем они направились к черному автомобилю, ждавшему их по ту сторону ограды. Когда Арман Бонне, открыв дверцу, собирался сесть в машину, между ним и дверцей возник Фушеру, и Лейла услышала, как он тихо сказал:
— Хотя момент и неподходящий, я все же настаиваю на беседе, которая должна была состояться вчера.
Арман Бонне знаком пригласил его в машину. Сидевший на заднем сиденье старик резко отшатнулся. От неловкого движения на несколько сантиметров съехал его седой парик и упали с носа черные очки, которые он живо поднял. Но под густым слоем грима, уже начинавшим растекаться, Лейла Джемани успела признать лицо Алисы Бонне. Она и ахнуть не успела, как машина сорвалась с места и исчезла за ближайшим поворотом улицы.
Лейла пошла по кладбищу до величественного кедра, привезенного одним имперским генералом после очередной кампании. Мимоходом она заметила отчетливый серпик полумесяца над небольшим склепом, стоявшим посреди могил.
— Исход из Египта, — вполголоса произнес отец Клод, собирающийся домой.
«Довольно необычно в данном контексте», — подумала она. А вслух сказала:
— У Жюли Брюссо, в конце концов, была семья…
— Конечно, — не глядя на нее, согласился священник.
— Дальние кузены, без сомнения, — продолжала она, шагая рядом.
— Эти люди приехали издалека…
— Из Парижа, если судить по номерному знаку…
— Инспектор, — после секундного колебания сказал он, — я, как и вы, имею некоторые обязательства. Кроме того, я дал обет. Все это принуждает меня к молчанию. Поверьте, мне очень жаль…
«Легко прятаться за обетом молчания», — подумала она.
А отец Клод, будто угадав ее мысли, быстро добавил:
— Я покидаю Сен-Совер… У меня уже давно назрело желание оказывать посильную помощь палестинским беженцам. На днях я получил разрешение уехать в Святую Землю. Об этом еще никто не знает. До свидания, инспектор Джемани, да хранит вас Бог…
— Иншалла! — неожиданно для себя ответила она. — Иншалла!
Было условлено, что они выедут из Туро около шестнадцати часов и прямиком направятся в столицу. Но Лейла уже не доверяла Фушеру и была готова к тому, что в последнюю минуту он все переиграет. На этот раз она ошиблась. Они распрощались с Ласкоме, заодно узнав от него неприятно поразившую их новость: этим же утром Ришело кремировали, а урна с его прахом помещена в колумбарий кладбища Пер-Лашез.
— Да-а, — процедил Фушеру, когда они вышли из жандармерии, — значит, так они ведут свои расследования в Париже…
Потом они поблагодарили барышень Малгувер, заверив, что будут рекомендовать их кров, в котором семейная атмосфера сочетается с гостеприимством.
— Спасибо, господин комиссар, — удовлетворенно улыбнулась Кларисса. — Мы подумывали переселиться в другое место… только вот Жюльетта так привязалась к этим краям…
— Было бы жаль лишить Пюизе таких обходительных дам… Ну что ж, до новых встреч…
И он сердечно пожал им руки.
Лейлу Джемани восхитила деликатность, с которой он приободрил обеих женщин. Это было в его характере — уважать свободу других. Она почти простила ему недавний внезапный отъезд. Из Туро они направились прямо на север; когда пересекли Ренардьер, Фушеру уступил ее немой просьбе:
— Вы имеете право потребовать от меня некоторых объяснений. Вы были терпеливы…
— Вы же учили меня, что терпение — основное в нашей профессии, — живее, чем надо, отозвалась она.
Он предпочел не заметить глухого возмущения, прикрытого вежливыми словами.
— Есть две версии этого дела… этих дел, — продолжил он. — Официальная, та, которую мы осветим завтра в отчете на Ке-дез-Орфевр, с приведением доказательных фактов. Она подтвердит случайную смерть Жюли Брюссо и самоубийство месье Ришело.
— А… вторая?
— Вторая является причиной моей отставки, заявление о которой будет завтра вечером на столе Шарля Возеля.
Сидевшая за рулем Лейла вздрогнула, и машина вильнула, но он сделал вид, что не заметил этого.
— Вы это серьезно? — с усилием выговорила она.
— Серьезнее не бывает. В данном случае это наилучший выход. Да вы и сами убедитесь в этом, когда выслушаете меня. Но все сказанное мною должно остаться между нами.
— Если тут есть личные мотивы, — нерешительно произнесла она, — то не считаете ли вы, что можно обойтись временной отставкой?
Не отводя взгляда от дороги, он улыбнулся:
— То же самое скажет мне и Шарль Возель, я в этом уверен, но решение мое окончательное. Я не хочу больше, чтобы мной манипулировали. Не хочу дальше слепо следовать неправедным законам…
— Но не нам это решать, — запротестовала она. — Есть судьи, это их работа…
— Судья наверняка решит, что я допустил профессиональную ошибку. Действительно, я умышленно позволил скрыться убийце Ришело. А вы не хуже меня знаете Уголовный кодекс. В нем это называется умолчанием о преступлении со стороны ведущего следствие.
Лейла Джемани невольно затормозила, чувствуя, как ее охватывает паника. Она остановилась на дороге на склоне холма, как раз после Туси. Из всего изумительного пуайоденского пейзажа она сейчас видела лишь скелет методично разлинованных межами полей.
— Я не требую полных объяснений, — несколько грубовато отчеканила она. — Но по крайней мере сделайте… — Она поискала подходящее слово. — Помогите мне заполнить провалы в моих выводах…
Он постарался это сделать:
— Жанна Бонне была «казнена» на глазах своей дочери Алисы двадцать пять лет назад. Она переводила сверхсекретные документы с румынского на английский для одной фармацевтической лаборатории, поддерживаемой… скажем… довольно влиятельными в то время лоббистами. Но убийцы просчитались: им помешала брошь, о которую срикошетила пуля. Муж ее, выдвиженец министра Максима Тайландье, погиб во взорвавшемся к северу от Бухареста самолете тремя годами раньше. В скобках замечу, что теперь я убежден в наличии весьма интересной связи между нашим делом и той первой, труднообъяснимой смертью… Именно тогда установились регулярные отношения между вдовой и румынским министром иностранных дел, который предложил ей переводить под грифом «секретно» различную документацию. Одним из таких документов являлось досье «Ювенекс»; причем ее убедили, что муж к нему причастен. Это было дьявольским средством заполучить надежного сотрудника и иметь возможность в случае необходимости скомпрометировать его. Однажды к Жанне Бонне попала научная работа, для нее не предназначенная. В ней детально описывались опасности, подстерегавшие людей, на которых без их ведома проводились опыты по омоложению. Можете вообразить ее отчаяние, когда она поняла, с какими документами работала. Алиса вспоминает, как энергично мать обвиняла по телефону ответственных за «Ювенекс». Тогда-то и решили ее убрать. Товарищ Максима Тайландье вспоминает, как тот любой ценой хотел спасти Жанну Бонне и ее детей. Цена известна: разлучение навсегда матери с детьми…