— Ваше сиятельство…
— Александр Павлович, — мягко перебил Жукова князь Урусов, при этом поморщился, словно от зубной боли.
— Александр Павлович, я прибыл к вам по причине ведения следствия. Есть подозрения, что преступник, совершивший убийство, может скрываться в Гдовском уезде, и я прошу вашего содействия, — он протянул вице-губернатору конверт из плотной бумаги.
Князь ответил сразу, слегка удивившись, прочитав бумагу.
— Михаил Силантьевич, чем же я могу вам помочь, если Гдовский уезд не принадлежит нашей губернии?
— К сожалению, добраться…
— Да, да, я понимаю, — вице-губернатор подошел к шкафу, пальцами пробежал по корешкам и достал одну из книг, оказавшуюся «Памятной книжкой Санкт-Петербургской губернии», — куда вы далее последуете?
— Третий стан, деревня Самолва.
— От Гдова да стана шестьдесят пять верст, потом до Са… как ее, молвы, Самолвы еще шестьдесят, — он резко закрыл книгу, — я распоряжусь, чтобы вас довезли до Гдова, а там не обессудьте, вам поможет уездный исправник и становой пристав, тем более что мне необходимо переслать Владимиру Ивановичу некоторые запрашиваемые им документы. Вам повезло, еще час, и пришлось бы добираться вам, молодой человек, самому.
— Благодарю за оказию, — Михаил поднялся.
Через час, закутанный в овечий тулуп, Жуков ехал в санях и начал уже было клевать носом, убаюканный монотонной дорогой и уютным теплом. Кони бежали резво, снег под полозьями глухо пел свою непрекращающуюся скрипучую песню.
Добрались до города только во второй половине дня, когда уже не шел сон и перебраны все слова, передуманы все мысли и только начал зарождаться туман — предвестник темной ночи.
Гдов — ничем не примечательный уездный город, едва насчитывающий полторы тысячи жителей. Из построенных в нем двухсот девяносто одного дома только семь были каменными, да и то — один из них трехэтажная управа, которая серой непримечательной громадой с аляповатыми колоннами стояла на небольшой площади недалеко от Псковской заставы. Напротив нее в небо позолоченными куполами упиралась церковь Святого Афанасия Александрийского.
Здание с большими окнами было вместилищем не только полицейского управления, но и Городской думы. Тихий город, где давно забыли о преступлениях, и редкий скандал считался неординарным, из рук вон выходящим нарушением, вызывавшим пересуды несколько месяцев кряду.
Михаил вышел из саней, размял ноги после долгого пути, потянулся, не ощущая небольшого мороза, что щипал нечувствительные щеки.
— Благодарю, — похлопал он по плечу возницу.
Окинул взглядом здание, у входа прохаживался полицейский, придерживая на боку саблю.
— Скажи, любезный, господин Авчинников в управе?
— Никак нет, — подтянулся страж закона, увидев в санях человека в форме. В первый момент он подумал о том, что приехал чиновник с проверкой.
— А кто из уездной полиции?
— Помощник исправника господин Штромберг, ваше благородие.
— Как к нему пройти?
— По лестнице на второй этаж, а там налево.
Жуков поблагодарил кивком и двинулся в указанную сторону разыскивать искомый кабинет.
Помощник уездного исправника коллежский советник Николай Федорович Штромберг оказался низеньким толстеньким человеком с совсем лысой головой. Пенсне на прямом греческом носу дополняло облик этакого провинциала с добрейшей улыбкой.
Он выслушал Михаила с полнейшим равнодушием, казалось, он занят был совсем другими мыслями.
— Да-да, все, что вы мне рассказали, вызывает определенный интерес, но чем могу вам, молодой человек, помочь? До третьего стана шестьдесят пять верст, оттуда до Самолвы столько же. Предоставить в ваше распоряжение проводника я не имею возможности.
Жуков выслушал в полнейшем молчании уездного начальника. По правде говоря, он и не надеялся на полнейшее содействие, надежда была только на станового пристава и сотского в деревне Самолва.
— Но убийца… — начал Михаил, но тут же был перебит слащавым голосом Николая Федоровича:
— Мнимый, против которого нет существенных улик, а только ваши, так сказать, домыслы.
— Но мы…
— Молодой человек, я не знаю, как вы привыкли выполнять обязанности в столице, мы же доверяем проверенным фактам, а не голословному утверждению. Могу порекомендовать обратиться к купцу Муровцеву, который занимается доставкой товаров по уезду. Может быть, он сможет помочь вам с оказией попасть в третий стан. Постойте, — поднял голову от бумаг господин Штромберг, — я напишу становому приставу распоряжение, — помощник уездного исправника в последнюю минуту подумал, что если столичный щеголь прав, то может приписать уездному начальству противодействие исполнению закона, а сей факт не нужен ему в послужном списке, поэтому он решил, от греха подальше, подстраховаться.
Подготовка бумаг не заняла много времени, Михаил ждал, возвышаясь над столом и держа шапку в руке.
— Я пишу, чтобы становой пристав содействовал вашему следствию.
— Благодарю.
То ли удача сопутствовала Жукову, то ли праведное дело благословлено небесами, но двое саней купца Муровцева направлялись через деревню Воронова Наумщина, где находился дом станового пристава, в Теребье. Ехать было не так привольно, как ранее, но Михаил смирился с неудобствами, лишь бы добраться до долгожданной цели. Ящики долго не давали ему покоя острыми краями, пока молодой чиновник не протиснулся между ними, и спустя некоторое время задремал.
Проснулся оттого, что кто-то с окладистой бородой его теребил.
— Ваш-бродь, ваш-бродь, — говорил негромкий сиплый голос, — прибыли. Ваш-бродь!
— Что? А? — Михаил протер глаза, но вокруг и без того было темно, а бородатое лицо поначалу испугало, но потом сон исчез, и чиновник узнал возницу.
— Ваш-бродь, дом господина пристава, — он указал головой в сторону, где были освещены окна. Борода возницы флагом развевалась по ветру…
Михаил постучал костяшками пальцев в дверь, но стук вышел слабый. Пришлось приложиться кулаком, чтобы в доме услышали. Дверь скрипнула, и за ней появился высокий крупный мужчина с накинутым на широкие плечи тулупом.
— Кого там принесло? — прогудел он зычным голосом, освещая пришедшего светом лампы.
— Николай Викентьевич, разрешите, не то холодновато после переезда в шестьдесят верст.
— Прошу, — пристав пропустил Жукова и запер за ним дверь. — Как я понимаю, у вас неотложное дело, иначе не стали бы по морозу с обозом купца Муровцева тащиться в нашу тьмутаракань, — это был то ли вопрос, то ли утверждение.
— Совершенно верно.
— Раз вы меня знаете…
— Да-да, я — помощник начальника столичной полиции Михаил Силантьевич Жуков.
— Ну а я — местный пристав Грудчинский. Раз с формальностями покончено, прошу к столу, я собирался ужинать, а вы после долгого пути, наверняка голодны.
— Есть немножко.
— Раздевайтесь и к столу, — он отошел на минуту, пока Михаил сбрасывал пальто и, прислонив ладони к горячей стене, за которой трещала дровами печь, отогревал руки. Вскоре пристав воротился с тарелкой, вилкой и рюмкой.
— Сегодня я и за хозяина, и за хозяйку. Моя драгоценная Елена Павловна отбыла с детьми в Воронеж на рождественские праздники, а у меня служба, — он развел в стороны руками, — присаживайтесь. Михаил Силантьич, у меня все по-простому.
— Минутку, — и Жуков добавил: — Можно и меня по-простому — Мишей.
Пристав разлил по рюмкам из графина хлебное вино, как оно значилось в трактирах и винных лавках.
— И как столица?
— Что с ней будет? Стоит и крепчает.
Михаил присел за стол и сразу почувствовал, как в животе заурчало от вида дымящегося картофеля, соленых груздей, квашеной капусты, огурцов и куска ароматной буженины. Он сглотнул скопившуюся слюну.
— За знакомство, — поднял налитую рюмку Николай Викентьевич.
Михаил опрокинул в себя жидкость без слов, только почувствовал, что внутри него побежала теплая волна.
— Отведай, Миша, чем бог послал, а потом о деле. Давно, однако, я не был в столице. Большой театр, Александринский, Фонтанка, Невский.
— Меняется город, но мы в своем отделении видим лишь изнанку.
— Вот так всегда, я о возвышенном, а мне — о злодеях. Давай, Михаил, рассказывай, что привело в наши края.
Жуков начал с убийства на Эстляндской, о двухнедельных мытарствах по трактирам и харчевням, о Фадейке Косом и, наконец, о крестьянах деревни Самолва, об убитом Григории Еремееве и пока неизвестном Василии.
— Вполне в духе местных нравов, — разливал по рюмкам хлебное вино пристав, — если кто и уезжает на заработки, то непременно до весны, к посеву, а чтобы вернуться, так до Рождества, — он нахмурил лоб. — Нет, такого не бывало. Они даже на похороны не приезжают… Мыслишь ты правильно.
— Тогда посодействуйте, Николай Викентьевич.
— Сочту за честь помочь столичной полиции.
Теплая мягкая постель утопила Михаила в объятиях, и сон сразу же сморил его. Красочные картины теребили до утра своей непредсказуемостью: то питерские улицы, то дорога, то почему-то всплывало лицо Фадейки, и снег, снег, снег…
ДО САМОЛВЫ ДОБРАЛИСЬ к двенадцати дня, когда сквозь серое небо заглянули на землю золотые лучи солнца. Николай Викентьевич взял с собой двух помощников на случай, если придется везти назад преступника.
Как узнал сотский о приезде пристава, для Жукова осталось загадкой, но он встречал сани у околицы.
— Какие гости у нас, Николай Викентьевич, милости просим. Я уж распорядился баньку затопить, с утра вас ждем.
Удивлению столичного гостя не было предела.
— Антип Семеныч, — поднялся из саней пристав, — ты бы в первую очередь нас горячим чаем напоил, за ним мы и обсудили бы кое-что.
— Милости прошу, — с многочисленными поклонами сотский указывал, что, мол, проходите в мой дом.
Вокруг стола суетились три девушки-погодки, дочери Архипа Семеныча, расставляя не только стаканы, но и четверть с прозрачным как слеза запрещенным самогоном. Но пристав сделал вид, что не заметил нарушения, а Михаил тем более, не лезть же со своим уставом в чужой монастырь.