Жуков отказался от налитого стакана, но увидев серьезный взгляд Николая Викентьевича, взял в одну руку огурец, второй — предложенное, тяжело вздохнул и вместе со всеми выпил.
— Архип Семеныч, мой гость из столицы, Михаил Силантьич, поведает о цели нашего визита.
Михаил сперва взглянул на пристава, тот незаметно кивнул, что, мол, можешь выкладывать все начистоту.
— Архип Семеныч, из деревни много уезжают на заработки в город?
— Да нет, отчитаться могу обо всех. Подозреваю, вас интересует кто-то из деревенских, так прямо говорите.
— Григорий Еремеев из ваших?
— Несомненно, они с Васькой Петровым в столицу подались еще в конце октября, как урожай собрали и все работы закончили.
— От них вести были?
— От Гришки нет, а вот Васька дней десять назад появился.
— Он что-нибудь рассказывал о Еремееве?
— Нет, говорил, что тот остался, понравилось в городе.
— А причину возвращения не сказывал?
— Говорил, что заработал хорошо, золотыми часами бахвалился, привез подарки родне, по приезде мужиков угощал, говорил, что деньги отхватил по-легкому, а так каждый божий день навеселе.
— И много он отхватил по-легкому?
— Не знаю, но пару лошадей и пять коров собирался покупать.
Жуков переглянулся с приставом.
— А раньше он уезжал в город?
— Бывало, но так быстро не возвращался.
— Откуда за месяц такие деньги?
— Мне не удалось узнать.
— Он с кем живет?
— У него четверо детей и жена, а еще после смерти матери к нему младший брат переехал с женой.
— Надо к нему, — обратился Михаил к Николаю Викентьевичу, тот поднялся.
— Вот сейчас и пойдем.
До Петрова было недалеко, через три дома огороженный со всех сторон аршинным забором находился двор. Пришлось стучать в ворота.
— Кого там несет? — раздался женский голос.
— Открывай, Прасковья, это я — Архип, — в ответ крикнул сотский.
— А, Архип Семеныч, я только тулупчик надену.
В доме было так жарко натоплено, что на спине под рубашкой у Михаила выступил пот.
Пристав сел без приглашения на скамью.
По лицу Василия скользнула тень испуга, но тут же исчезла, но Жуков отметил промелькнувшую гримасу.
— Садись, хозяин, — пристав указал на соседнюю скамью.
— Благодарствую, — усмехнулся тот, взяв себя в руки, — раз тут хозяйничать будете?..
— Буду, — гаркнул Николай Викентьевич, Василий аж подскочил. — Обыск мне учинять, или сам все выдашь? — Взгляд Грудчинского пылал, он видел, что Петров струсил, как говорится, кишка тонка. Михаил понял, что пристав, несмотря на добродушный вид, славится тяжелым нравом.
— Что мне выдавать? — Петров подскочил на скамье, словно ужаленный.
— Ты много следов оставил, или напомнить Эстляндскую улицу, комнату приятеля твоего Еремеева, где тебя видели, когда вещи забирал, ну? Соседи-то тебя мигом узнают… — теперь пристав, наклонившись вперед, говорил спокойным, не требующим возражения голосом: — Ты думаешь, господин Жуков из петербургской сыскной полиции приехал за тобою ради собственного удовольствия?
— Не хотел я, — взвизгнул Василий, не зная, куда деть руки. — Не хотел я. Не думал я, не хотел. Ненасытность моя.
— Неси.
Через некоторое время Василий принес два связанных узла и из-за иконы, висящей под потолком, сверток, который оказался пачкой десяти- и двадцатипятирублевых ассигнаций.
— Все?
— Да, — Василий опустился на скамью.
— Теперь рассказывай.
— Что говорить? Еще по прошлому году Гришка приметил в городе квартиры, где можно деньгами разжиться, а по осени он меня с собою взял. Тяжело ему одному было. Поселились с ним в разных местах и целый день следили, чтобы ночью…
— Понятно, а для чего Еремеева-то?
— Жадность обуяла, делиться с ним не хотелось…
Глава одиннадцатаяВ поисках молодого человека
С РАННЕГО УТРА штабс-капитан Орлов направился к полковнику Флорову, управляющему адресной экспедицией, чтобы тот распорядился о помощи в розыске места проживания студента Алексея Микушина, подозреваемого в убийстве. Несмотря на ворчание, Олимп Михайлович вызвал столоначальников для проведения поисков.
Часам к одиннадцати Василий Михайлович получил в свое распоряжение не только адрес, но и бумагу от товарища прокурора на проведение обыска и задержание вышеупомянутого студента.
Дворник, опираясь на лопату, рассказывал:
— Вернулся он ночью, не знаю во сколько, но поздно. А вчера часу эдак в третьем пополудни господин студент вышел из дому в крайне расстроенных чувствах и полной невнимательности. Я уж подумал, не случилось бы с ним чего.
Обыск дал вполне ожидаемый результат, у кровати на столике рядом с пустым стаканом сиротливо выделялся чужеродным предметом черный бумажник, в котором кроме ассигнаций находились визитные карточки и бумаги, принадлежащие коллежскому асессору Левовскому, фотографическая карточка молодой девушки с дарственной надписью, подписанная «Маша».
Перед Путилиным на столе расположился черный бумажник дорогой кожи, рядом пристроилось содержимое: сто двадцать пять рублей ассигнациями, фотографическая карточка, как предположил начальник сыска, Марьи Николаевны Залесской, десяток визитных карточек на имя самого Левовского, несколько с другими именами, среди которых заслуживала внимание ротмистра 8-го Уланского Вознесенского Его Высочества Принца Александра Гессенского полка Ильи Николаевича Торонова. Сложность заключалась в том, что военные освобождены от посылки адресных листов в экспедиции, значит, придется обращаться в Военное ведомство, а там не всегда рады помочь полицейским, тем более сыскным.
Путилин никак не мог взять в толк, зачем, если предположение верно, студенту убивать чиновника? Соперничество? Сомнительно, что действительный статский советник считался бы с волей дочери. К тому же, как сказал отец Марьи, коллежский асессор должен получить повышение по службе, так что молодой человек не был соперником молодому чиновнику. Хотя о нем ничего не было известно. Может быть, этот студент обладал значительным капиталом или его родители были богатыми? Ревность? Она могла быть, исходя из Алексея, но не до такой степени, чтобы решиться на убийство счастливого соперника. В таком юном возрасте душой владеют «страдания гетевского Вертера», он более мог решиться на самоубийство, хотя, однако, судить сложно, ведь Путилин не видел студента, не разговаривал с ним, не знал его мыслей. Что могло твориться в юной голове? Доморощенный Отелло, сей мавр задушил по навету Дездемону. А где же влюбленный избавляется от удачливого соперника? Стыдно, но Иван Дмитриевич припомнить не смог. Но в случае со студентом была подлинная жизнь, а не лубочные картинки слезливых трагедий.
— Василий Михайлович, пора объявить господина студента к задержанию. Не подался ли он в бега после содеянного?
— Иван Дмитриевич, — штабс-капитан, как всегда, обдумывал и подбирал нужные слова, прежде чем произнести их, — мне это дело кажется странным. Молодой человек возвращается на квартиру, потом днем внезапно исчезает, бросив вещи и деньги? Мне кажется очень подозрительным. А еще беспорядок на квартире убитого. Что за блажь такая на него нашла?
— Дополню вас. Студент подался в бега после визита к невесте убитого, и притом после разговора с Микушиным она сказалась больной.
— Может быть, он признался в злодеянии?
— Вчера господин Залесский мне запретил встретиться с дочерью, но сегодня, я думаю, такой разговор назрел.
Только через три четверти часа Путилин вновь вошел в дом Риттера. Вчерашний ливрейный привратник открыл перед начальником сыска дверь и уже не спрашивал, к кому тот направляется.
— Николай Васильевич с час тому отбыли на службу.
— Знаю, — пробурчал себе в нос Путилин и начал подниматься на нужный этаж.
Служанка по имени Лиза появилась на пороге, после того как щелкнул замок.
— Добрый день, Иван Дмитриевич!.. — «Запомнила мое имя», — мысленно усмехнулся статский советник. — Николай Васильевич на службе.
— Сегодня, Лизонька, я к Марье Николаевне, как она себя чувствует?
— Уже лучше.
— Доложи и проводи меня к ней.
Марья Николаевна, кутаясь в большую шаль, стояла у окна, но смотрела с тревогой на входную дверь, поджидала полицейского.
— Господин Путилин! Прошу без предисловий… Перейдем сразу к делу. Что привело вас ко мне?
— Хорошо. Вы знаете о несчастье, постигшем Сергея Ивановича?
— Да, — она держалась на удивление стойко, ни малейшего намека на слезы, только явная бледность выдавала сильное волнение.
— Когда вы узнали об этом?
— Вчера.
— Кто вам рассказал?
— Разве так важно?
— И все-таки?
Она наморщила лоб, пытаясь что-то припомнить.
— Не помню, я вчера слегла от недомогания, поэтому не помню.
— Вы слегли после известия о несчастье.
— Не могу вспомнить, у меня кружилась голова.
— После визита известного вам лица, о котором, как я понимаю, вам не хотелось бы вспоминать, вы сказались больной, — Путилин смотрел в ее глаза и видел, как лицо наливается краской. — Посетившее вас лицо и сообщило вам о несчастье.
Марья Николаевна молчала, но такое молчание было красноречивее слов.
— Скажите, да или нет.
— Да, — совсем тихо произнесла она, что, наверное, сама не услышала своих слов, но Иван Дмитриевич догадался по движению губ.
— Он признался вам в злодеянии?
— Нет, нет, нет, — она пыталась оградить молодого человека от подозрения.
— Но вы догадались, что он замешан в этом деле?
— Простите, — Марья Николаевна опустилась на стоявший рядом стул, если бы не он, девушка упала бы на пол. — Я плохо себя чувствую. Могу я просить прекратить тяжелый для меня разговор?
— Да, Марья Николаевна.
В коридоре Лизе Путилин шепнул:
— Вызови немедленно доктора.
НА БОЛЬШОЙ МОРСКОЙ начальника сыска ждало новое известие. Иван Иванович Соловьев начал проверять столичных изготовителей тростей, но, к счастью или же к несчастью, таковых оказалось немного: мастерские Долганова на Могилевской улице, Квасникова по Петергофскому шоссе и Корди, здесь рядом на Большой Морской по направлению к Исаакиевской площади. Так как последняя находилась ближе всего, чиновник начал расспросы с нее и не прогадал. Мастера господина Корди узнали свою работу, изготовленную по заказу надворного советника Сергея Ивановича Левовского.