— Вы знали, что Алексей в вас влюблен?
— Алексей?
— Да, он.
— У меня и в мыслях не было, чтобы Алеша… Нет, не может такого быть. Скажите, что вы пошутили?
— Извините, Марья Николаевна, но такими вещами я не привык шутить, как вы изволили выразиться.
Она не смогла сдержать слез и более не произнесла ни слова.
СТОЯЧИЙ ВОРОТНИК НАТИРАЛ шею Путилину так, что каждую минуту он поднимал руку, пытаясь освободиться от добровольной удавки, но всякий раз одергивал себя. Иван Дмитриевич не привык использовать мундир, но сегодня в нем была острая необходимость.
Лошадь, выбрасывая из раздувающихся ноздрей клубы белого пара, неслась по Ново-Петергофскому проспекту, с каждым шагом приближая начальника сыска к конечной остановке.
Он и не заметил, как за спиною остался Египетский мост, на котором до сих пор не удосужились установить обещанных и каких-то особо причудливых сфинксов.
— Ваше высокородие, Иван Дмитрич, вас обождать? — обернулся извозчик.
— Конечно, — Путилин откинул меховое покрывало, что согревало по пути, и выбрался на мостовую. — Хотя лучше поезжай.
Те восемь шагов до трехступенчатого крыльца он больше разминал ноги, вышагивая по мостовой ватными ногами.
— Простите, милостивый государь, вам назначено? — остановил Ивана Дмитриевича человек в военной форме.
— Увы, нет, но прошу доложить господину Винбергу, что статский советник Путилин просит уделить ему несколько минут.
Через пять или десять минут в сопровождении молодого человека в черном сюртуке, посланного за гостем, Путилин проследовал по широкому светлому коридору.
В кабинете из-за стола поднялся мужчина лет сорока, рослый, немного полный, с округленными плечами, одетый очень старательно в безукоризненно сшитый костюм. На голове курчавились темные волосы, поредевшие на лбу, коротко подстриженные. Бородка и довольно длинные усы были изысканно причесаны и подзавиты. В глазах, голубых и круглых, играла усмешка всегда довольного собой мужчины.
— Наслышан, наслышан о ваших подвигах на ниве борьбы со злодеями, — произнес он вместо приветствия, улыбнувшись совсем не свойственной взрослому человеку детской улыбкой. — Чем можем мы, чиновники финансового ведомства, помочь вам?
В прозвучавших словах не ощущалось ни капли превосходства или скрытой насмешки.
— Прошу, — он указал рукой на два кресла, стоящие у окна, — думаю, у вас серьезное дело.
— Совершенно верно.
— Антон, — обратился он к молодому человеку у дверей, — принеси мне кофе, а господину Путилину… — он вопросительно посмотрел на гостя.
— Если можно, чаю.
— Сию минуту.
— Так что же вас привело ко мне, Иван Дмитриевич?
— Дела службы, непосредственно связанные с вашим ведомством.
— Я несколько удивлен такому повороту.
— У вас служит некий Левовский?
— Сергей Иванович?
— Да.
— Исключительно порядочный человек и один из лучших чиновников Экспедиции.
— Что вы можете о нем рассказать?
— Скажите, что стряслось, и чем Сергей Иванович вас заинтересовал?
— Вчера ночью господин Левовский был убит.
— Что? — господин Винберг вскочил с кресла и в не-показном волнении начал расхаживать по кабинету. — Не может такого быть! И как произошло такое?
— Он был зарезан.
— Не может быть!.. Не может такого быть!
— Федор Федорович, — неслышно вошел Антон, — чай для господина Путилина и кофе для вас.
— Потом, — махнул рукой. — Поставь на стол.
— Вы никого не подозреваете в его смерти?
— Что вы, Иван Дмитриевич! — возмутился управляющий. — Я даже подумать не могу, как такое возможно?
— Увы, это сущая правда, поэтому я у вас.
— Чем же я могу помочь?
— В последние дни Левовский не выказывал озабоченности, не испытывал в чем-либо нужды?
— Нет, Сергей Иванович ходил, словно крылья у него выросли, считал дни до свадьбы с Марьей Николаевной, прямо-таки светился от счастья.
— На службе не возникло ли каких-либо преград, как я знаю, к новому чину и должности?
— Что вы? Теперь я и не знаю, как быть.
— В какой должности он состоял?
— Я хотел, чтобы Левовский возглавил второе отделение Экспедиции, — увидев вопросительный взгляд Ивана Дмитриевича, добавил: — Это так называемое Печатное отделение, является самым большим как по числу работающих, так и по количеству механизмов. Притом деятельность отделения за последние годы особенно расширилась. Кроме собственной бумаги, оно употребляет еще значительное количество покупной, для работ художественных и для иных целей.
— А недруги у него были?
— Как же без них. Отношения по службе не безупречны, но до открытой подлости не доходило.
— Хотелось бы более подробно.
— Иван Дмитриевич, я догадываюсь, в какую сторону вы клоните, но, к обоюдному сожалению, более, — он выделил последнее слово, — добавить не могу.
— Хорошо, — Путилин поднял руки кверху, — я не намерен вмешиваться в дела вашего присутствия… Не имею права. Скажите, у вас на службе состоит человек тридцати пяти-сорока лет, круглолицый, с пышными усами и рассеченной надвое бровью?
— Увы, как ни велика Экспедиция, но я знаю всех чиновников, находящихся в ней на службе, и с такими приметами не припомню.
— Да, — и уже взявшись за ручку двери, начальник сыска обернулся к Федору Федоровичу: — Скажите, а господин Левовский имел отношение к заказам от частных лиц?
— Самое непосредственное.
— А к экспертизе фальшивых ассигнаций и ценных бумаг?
— Нет, этим занимается третье отделение.
Глава двенадцатаяРыба сама плывет в сети
НАДВОРНЫЙ СОВЕТНИК СОЛОВЬЕВ потерял всякую надежду, более часа прохаживаясь по Исаакиевской площади среди саней, прибывающих и разъезжающихся по городу, унося очередного седока. Расспросы извозчиков и тайных агентов, привлеченных к поискам, не давали ожидаемого результата, хотя глаз у «лихачей» наметанный, но никто не мог вспомнить круглолицего с пышными усами, да еще с рассеченной бровью.
«Мог ведь лже-Левовский шапку сдвинуть на брови, — рассудительно размышлял Иван Иванович, сдвинув к переносице темные брови. — Тогда никогда не узнать, куда он мог укатить. Эх, жаль!» — и досадливо покачал головою.
Мороз не мешал мыслям, а холодный ветер, бьющий в лицо, Соловьев просто не замечал…
— ВАШЕ ВЫСОКОРОДИЕ! — ПОДБЕЖАЛ к Соловьеву дворник, когда тот, расплатившись с извозчиком, вошел во двор дома Шклярского.
— Что еще?
— Вчерась впопыхах позабыл вам сказать, что к господину Левовскому, царствие ему небесное, — перекрестился, — приходил офицер в пятом часу пополудни.
— Что ж ты мне сразу не сказал?
— Так позабыл я.
— Далее.
— Так сегодня два раза уже приходили, но я об убиении Сергея Ивановича ничего не сказал. Больно злы они были, но оставили записку, — и он протянул конверт.
Надворный советник в нетерпении достал свернутый вдвое лист белой бумаги с запиской, состоящей из нескольких предложений:
Серж! Куда ты подевался? В третий раз предстаю перед закрытой дверью. Жду в девять у Давыдки.
Илья.
— Чтоб мне молчок, — пригрозил Соловьев строгим голосом дворнику, который вытянулся, словно военный на смотре, придерживая правой рукой лопату.
— Да разве ж я, да ни в жисть…
— Теперь слушай, кто бывал у Левовского?
— Ваше высокородие, да разве ж всех упомнить можно? Он гостеприимный был.
— А не бывал у него такой господин лет сорока, круглолицый с казацкими усами и вот так бровь рассечена, — Соловьев провел пальцем по брови.
— Видал я такого, видал, только бровь побита с правой стороны.
— Может, и имя его тебе известно?
— Никак нет, — дворник развел руками в стороны, и освободившаяся из плена лопата с грохотом упала на булыжник, которым был устлан двор.
— Много раз он бывал у Сергея Ивановича?
— Ну, положим, раза два-три точно приезжал, а как-то они вдвоем приезжали.
— Когда?
— Может, с неделю.
— А точнее?
— С неделю.
— Потом усатого ты видел?
— Никак нет.
— Когда в последний раз Сергея Ивановича видел?
— Как шестнадцатого на службу уехал, так в живых, — снова перекрестился, — его бедного и не довелось увидеть.
— Кто к нему приходил?
— Кроме офицера никого не было.
Надворный советник задумался, то ли воротиться в отделение, где доложить Ивану Дмитриевичу о записке, то ли стоит устроить повторный обыск. Однако для осмотра квартиры нужно разрешение вышестоящего начальника, а оно — на Большой Морской. Следовательно, придется воротиться.
Как раз в ту минуту, когда Соловьев входил в отделение, там стоял спиною к надворному советнику человек, по виду извозчик, говорил несмелым тоном:
— Как бы мне господина Соловьева повидать, а ежели его нет, то кого из старших?
— Вам на что? — быстро спросил дежурный. — Если заявление подать, то надо ко мне.
— Что вы, господин хороший, дежурный нам без надобности! — откликнулся посетитель. — У меня важнейшее дело. Во какое! Мне Иван Иваныча.
— Господин Соловьев, — дежурный заметил надворного советника. — Здесь к вам с «важнейшим делом».
Извозчик обернулся.
— Здравия желаем, Иван Иваныч, — потом скосил на дежурного взгляд, будто опасаясь, что тот услышит, и вполголоса добавил: — Я по нынешнему делу, что давеча вы на площади спрашивали.
— Не тяни, — махнул рукой Соловьев.
— Дак, я того, — он пальцем провел по лицу, показывая, что господина со шрамом подвозил именно он, — подвозил.
— Помнишь куда?
— А как же?!
— Отчего его запомнил?
— Дак он вместо желтенькой, на которую уговорились, дал мне красненькую, а там ехать полверсты, потом он меня подрядил на следующий день съездить то ли на Удельную, то ли на Шувалово, я его прождал с полчаса в указанном месте, да он не явился.
— Где его высадил?
— За Екатерининским каналом, на Вознесенском, как раз напротив переулка.