— С кем он беседовал?
— С Алиной Грушевской.
— И она замешана в это дело?
— Не знаю.
— Где ценные бумаги?
— На моей квартире.
— Вы знаете, где сейчас Цеханович?
— Наверное, плывет в Америку.
СУДЕБНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ ЛАПП внимательно выслушал о результатах проведенного расследования.
— Вы уверены, что Цехановича, — Николай Васильевич помахал рукой, — уже нет в России?
— Возможно все, но на его месте я бы в самом деле плыл на пароходе в далекие края, но, скорее всего, он в столице…
— Не пойму, отчего он не взял в кладовой наличные деньги, а удовольствовался облигациями?
— Вот самый простой ответ: Цеханович взял триста тысяч. Вы представьте, какой должен быть пакет с такой суммой, и сколько места занимают тридцать облигаций?
— Но ведь деньги и есть деньги, ими можно расплатиться повсюду, хоть здесь, хоть за границей?
— Верно, но вы забываете, что Цеханович был банковским служащим, и ему известно, как с большей прибылью сбыть облигации.
— Значит, сбежавший господин не доступен для нашего правосудия?
— Не совсем так. Я должен провести дальнейшее расследование, чтобы отправить помощника бухгалтера в края не столь отдаленные.
— И каким, позвольте узнать, способом?
— Мне предстоит отбыть в столицу.
— Следствие завершено?
— Отнюдь, предстоит самое трудное — найти Михаила Сигизмундовича Цехановича.
— И для этой цели есть ориентиры?
— Я бы выразился словами Путилина: «Кое-какие зацепки есть».
— Не смею вас задерживать. Письмо я обязательно направлю в Департамент внутренних дел, но будет у меня к вам, Михаил Силантьевич, просьба, не сочтите за труд посвящать меня в обстоятельства дальнейшего расследования.
— ЧТО Ж, МИША, я могу выразить благодарность за проведенное в столь короткое время расследование, хотя, — Путилин сделал попытку добавить ложку дегтя в триумфальное возвращение сыскного агента, — тебе подфартило с Минском.
— Нет, Иван Дмитрич, если бы не Земельный банк, я все равно вышел бы на след Гмелина.
— Каким образом?
— Во-первых, ложь, а во-вторых, я узнал бы у Грушевского, кто ему донес на отношения дочери и Цехановича.
— Прямо-таки донес.
— Именно.
— Каковы твои дальнейшие действия по расследованию?
— Я установил, что дочь Грушевского Алина проживает в Толмазовом переулке в доме Федора Петровича Ильина.
— Уже побывал там?
— Само собой. И без вашего ведома оставил следить за Грушевской Леву Шахова. Чем черт не шутит, может, Цеханович в столице.
— Сомневаюсь. Правильно сказал Гмелин, плывет по морю, аки посуху.
— Преступник поддерживал отношения с Алиной не один месяц, любовь, привязанность, не знаю, может, и иные чувства, но должен с ней связаться, то ли почтой, то ли телеграфом, то ли через кого-то постороннего.
— Пока не буду препятствовать, это только пока, так что смотри, Миша, чтобы Цеханович обязательно сидел передо мною, хотелось бы с ним переговорить.
НА ТРЕТИЙ ДЕНЬ наблюдения госпожа Грушевская посетила банкирскую кантору Геймана, что на Четвертой линии Васильевского острова.
Сразу же как она вышла, в дверь под аляповатой вывеской зашел Миша.
— Добрый день! — Жуков снял шляпу. — Мне необходимо видеть управляющего конторой.
— Как о вас доложить? — подскочил расторопный чиновник.
— Михаил Силантьевич Жуков, сыскная полиция.
— Одну минуту, — служащий упорхнул оповещать управляющего о приходе господина из сыскного отделения.
Через некоторое время человек маленького роста, напоминающий катящийся шарик, появился перед Мишей.
— Яков Платонович Гейман, управляющий и владелец конторы, чем могу служить?
Жуков представился и спросил:
— Несколько минут тому назад из вашей конторы вышла женщина, хотелось бы узнать ее имя и цель визита.
— Михаил Силантьич, мы должны соблюдать тайну наших клиентов, поэтому, — Яков Платонович кашлянул и развел руками — ничем не могу помочь.
— Господин Гейман, я интересуюсь ответом на заданный вам вопрос не по собственному любопытству, а руководствуюсь исключительно государственными интересами. Могу предположить, что дама обменяла облигацию внутреннего займа с одним из этих номеров, — Миша достал из кармана пиджака записную книжку, — на наличные деньги или ценные бумаги, и если это так, то я подам бумагу вышестоящему начальству о том, что господин Гейман, руководствуясь исключительно прибылью от ценных бумаг, полученных преступным путем…
— Михаил Силантьич, вы неправильно меня поняли, да, мы в нашей конторе соблюдаем анонимность клиентов, но если это противоречит закону, то с большим удовольствием поможем.
— Скажите, с какой целью приходила незнакомка к вам?
— Чтобы обменять облигацию за этим номером, — управляющий указал на один из номеров, написанных на странице записной книжки, — на акции Государственного банка.
— Как она представилась?
— Ее имя нам неизвестно.
— Как же вы проводите сделки, если клиент неизвестен? Вдруг он — преступник?
— Извините, молодой человек, — назидательным тоном произнес господин Гейман, — но в нашей области чем меньше знаешь, тем лучше для дела.
— Хорошо, дама, которая обменяла облигацию на акции, впервые стала вашей клиенткой?
— Я ранее ее не видел.
— Яков Платонович, я вынужден забрать у вас облигацию, ибо она является уликой в деле об ограблении.
— Боже мой, а такой порядочной выглядела женщина. Вот и верь после этого людям. Однако оставьте, Михаил Силантьевич, расписочку, все-таки деньги не малые.
— Людям можно, преступникам нельзя.
— А как их можно отличить?
Вопрос повис в воздухе.
— ДУМАЮ, ИВАН ДМИТРИЧ, облигацию для Цехановича она обменяла, — подытожил рассказ Жуков.
— Мне тоже так кажется, — согласился с помощником Путилин. — Что еще дало наблюдение?
— Ни с кем не встречалась, ни к кому не ходила, складывается впечатление, что ждет весточку от суженого.
— Вполне возможно, письма, телеграммы получала?
— Нет, мимо Левы не пролетела бы ни одна бумажка.
— Остается ждать.
— Иван Дмитрич, может, с ней стоит поговорить?
— Может, а вдруг, — начальник сыскной полиции навалился на стол грудью, — замкнется, как улитка, ничего не знаю, ничего не ведаю.
— Но облигация?
— Нашла, по почте получила, ветром принесло, мало ли чего расскажет.
— Но служащие конторы, сам Гейман?
— Миша, свидетели есть, что облигацию Грушевской передавал Цеханович?
— Нет.
— Тогда продолжай слежку, вот когда она на встречу направится или весточку получит, вот тогда на сцену может выйти господин Жуков со свидетельствами банковской конторы и иными документами.
— Я не согласен с вами, Иван Дмитрич, — Миша прищурил глаза. — Сейчас самое время произвести обыск, ведь она должна объяснить, как у сравнительно бедной девушки, существующей за счет преподавания, оказалась такая сумма денег?
— Хорошо, — отмахнулся Путилин, — я сказал, что в этом деле ты за главного, так что поступай, как считаешь нужным.
К ОБЫСКУ ГОСПОЖА Грушевская не выказала интереса, словно столь деликатное дело касалось не ее, а кого-то иного.
Федор Петрович, хозяин дома, в котором проживала Алина, был подавлен и с каким-то интересом, смешанным с презрением, смотрел на жиличку и постоянно повторял:
— Надо же дожиться до такого позора!
— Вы не хотите выдать ценные бумаги, деньги или иные предметы, не принадлежащие вам, госпожа Грушевская? — Миша стоял подле кресла, в котором расположилась Алина.
— Я слишком бедна, чтобы иметь средства, и не имею таких знакомых, которые давали бы мне на хранение, как вы выразились, ценные бумаги, деньги и, — она передразнила сыскного агента, — иные вещи.
В комнатах подозреваемой в связи с исчезнувшим Цехановичем ничего не нашли, кроме нескольких писем без конвертов.
Побледневший Жуков нервически покусывал верхнюю губу и в нетерпении ходил по комнате, мысли перескакивали с одного на другое, потерпеть поражение в заведомо выигрышном деле было для помощника Путилина сродни самоубийству.
Столько потрачено сил, а все впустую.
Госпожа Грушевская презрительно кривила губы, смотря серыми глазами на сыскного агента, в них читалось: «Ищите, ищите, может быть, дырку от иголки найдете!»
— Видимо, произошла досадная ошибка, — пробормотал невразумительно Миша, Алина продолжала сидеть даже тогда, когда полицейские, пришедшие с обыском, направились к выходу, — именно в эту минуту что-то щелкнуло в голове Жукова. — Мадемуазель, — он подошел к креслу, в котором расположилась госпожа Грушевская, — не соизволите ли подняться?
Алина вспыхнула, но продолжала сидеть.
Путилинский помощник расплылся в улыбке.
— Мадмуазель, не соизволите ли подняться с кресла? — Грушевская, словно не слышала слов сыскного агента. — Не заставляйте, — голос Миши звучал ласково и трепетно, — применять силу.
— Господин полицейский, — послышался голос сзади, — что вы себе позволяете?
— Федор Петрович, — голос Миши звучал не с нотками металла, а именно металлом, — если вы не хотите быть обвиненным в соучастии, то попрошу помолчать. Итак, — нежно и с улыбкой, — вы намерены подняться с кресла?
Плечи барышни поникли, и она с трудом, преодолевая нежелание, встала.
— Благодарю, позвольте? — Жуков поднял пакет, на котором сидела Алина, вскрыл. — Как и ожидалось, — добавил он, — акции Государственного банка на сумму десять тысяч рублей. Госпожа Грушевская, не поясните, кому принадлежать эти ценные бумаги?
— Мне, — Алина закрыла руками лицо.
— Тогда следующий вопрос: откуда они у вас?
— Вы же знаете сами, — процедила барышня.
— Госпожа Грушевская, преступление остается преступлением, даже исполненным во имя любви. — Путилин вышагивал по кабинету, в душе клокотало чувство, что столь юная девушка может быть не только причастна к краже облигаций, но и пострадать за милого Михаила.