— Я тебя отпускаю… Но никуда из Волконского… И учти, только узнаешь что про Аверина, сразу дашь знать…
— Понял. — Карнаух закачал трясущейся головой.
А когда тот ушел, Мортынов задумался:
«Подельничек… Нет, не похоже…»
Мортынова привезли в милицию.
— Тоже подельник? — спросил у дежурного.
Тот расплылся в улыбке:
— А як же…
— Вам всюду мерещится банда…
— Раз три убиенных, должно и бандитов быть как минимум три…
— Посмотрим…
Прошел в кабинет.
Теперь допрашивал.
— Базалеев Сергей Петрович… — отвечал сухопарый дохляк с наколками на руках: — 1958 года рождения… Родился в Ростовской области, Зверевский район… Судим…
— За что?
— По малолетке…
Не стал даже спрашивать статью судимости.
— Работаешь?
— Временно не работаю…
— А почему?
— Ухаживаю за бабушкой…
«Какой благородный».
Мортынов был наслышан о многих ухаживателях за бабушками, которые пропивали пенсию бабушек и даже поколачивали их.
— Николая Аверина знаешь?
— Знаю… Летом 1992 года Аверин попросил меня сделать ему наколку… потому, что видел у меня татуировки, которые я делал в армии…
— Неужели в армии?
— Ну, как сказать… Я ответил, что сам сделать не могу. Тогда он попросил найти человека в Козельске, который бы сделал ему татуировку. Когда я спросил, какую ему нужно сделать татуировку, Аверин ответил: «Три шестерки и подпись: “Сатана”». После этого разговора между мной и Авериным речь о татуировке больше не велась. В последнее время он замкнулся в себе. Ничего не рассказывал. Его поведение по сравнению с летом 1992 года почти не изменилось. Ничего необычного в его поведении я не замечал. Он часто ездил в Калугу. Что он делал в Калуге, я ничего не могу сказать, так как на это особо не обращал внимания. Он говорил, что у него есть хорошие книги и он их читает. Книги эти религиозные и о загробной жизни. Еще он говорил, что слышит голоса.
«И этот про голоса».
Базалеев:
— Его никто из ребят всерьез не воспринимал. Я считаю, что он психически ненормальный… Последний раз видел его три недели назад… Было ли у Аверина холодное или огнестрельное оружие, я не знаю… Сейчас среди жителей села идет разговор, что Аверин говорил, что до лета не доживет…
Когда Базалеев расписался в протоколе, то спросил:
— Начальник, это правда, что Колька троих завалил?
— Иди ухаживай за бабушкой…
Так и гоняли Мортынова из одного конца Козельска в другой, пока в очередной заезд дежурный не протянул листочек:
— Телетайп пришел…
Мортынов взял листок, читал:
«По заключению эксперта 658 от 23.04.1993 г. … следы на липкой ленте… ножа… оставлены указательным пальцем правой руки Аверина… Другие следы… не Авериным».
— Ура! — громыхнуло по отделу. — Дактокарту нашли! — захлопал в ладоши следователь.
— Да, среди насильничков залежалась…
— Теперь Аверину кранты…
— А подельники?
— С ними потом разберемся… Ты лучше проверь, чтобы посты усилили. Чует мое сердце, не ровен час, придет… Уже набегался…
В этот вечер Мортынов зачитался житиями Амвросия Оптинского глубоко за полночь.
Листал странички книги:
«…У Старца Амвросия был и граф Л.Н. Толстой… Пришел он в Оптину… пешком, в крестьянской одежде, в лаптях и с котомкой за плечами. Скоро, впрочем, открылось его графское достоинство. Пришел он купить что-то в монастырскую лавку и начал при всех раскрывать свой туго набитый портмоне, и потому вскоре узнали, кто он таков. Как по виду крестьянин, он приютился в простонародной гостинице… лично был у Старца и сказал ему, указав на свою одежду, как он живет. “Да что ж из этого?” — воскликнул Старец, с улыбкою поглядывая на него. Неизвестен подлинный ответ Старца графу, но смысл таков: одна внешность без внутреннего содержания, что тело без души…»
Граф Лев Толстой
Амвросий упрекал писателя, и, видимо, было за что.
Мортынов наслышан о примерах приверженности Льва Николаевича определенным взглядам, которые у него не повлекли воплощения. Выходило, и Лев Николаевич не дотягивал до оптинских насельников…
Мортынов засыпал благостным сном, видя перед собой чуть сутуловатого Старца с раздвоенной внизу бородкой и с участливым, со складками морщин, лицом.
Часть четвертаяУбивец схвачен
1. «Штурм» на улице Победы
Теперь про Аверина знали многое: как он рос, как служил в армии, как мотался по работам, как попал под уголовную статью, но от срока отвертелся — попал в психушку, как ударился в религию, как стал винить в своих неудачах Бога, как уверовал в Сатану, как просил сделать наколки на теле «666 Сатана», как заимел нож, тесак и обрез тоже с цифрами «666», как вечером 17 апреля знакомый отвез его к Оптиной, как оказался в монастыре, как прятался за кирпичами у звонницы, как напал на инока Ферапонта, потом на Трофима, затем пронзил тесаком отца Василия, как сбросил шинель, обронил кепку, залез на стену, спрыгнул на землю, бежал, вошел в дом лесника, выстрелил в пол, рыскал по лесу.
Мост
По городам и селам висели ориентировки с изображением Аверина. Их зачитывали на разводах в милиции. Военные патрули останавливали автобусы и проверяли пассажиров, тормозили легковые. Каждый день на оперативках подводили итоги поиска и ждали момент, когда он где-нибудь появится и его возьмут. Время вело отсчет не на дни, а на часы.
По двум этажам Козельского отдела милиции гремел голос из репродуктора:
— Всему личному составу вооружиться! Срочно собраться в ленинской комнате!
На выезд
Отдел кипел. Пэпээсники, милиционеры охраны, участковые, дознаватели, следователи, инспектора по делам несовершеннолетних толпились около дежурки, щелкали затворами, совали пистолеты в кобуру. Никто толком не знал, с чем связана тревога, а начальник милиции Зубов в кабинете натягивал на себя бронежилет. Его завязывал ему на спине замполит.
А рядом по кабинету ходил, не находя себе места, крупный мужчина и тер руки.
— Кузьмич, может, тоже наденешь? — спросил его начальник.
— Что написано на роду, того не миновать…
— А зря, Кузьмич, — чуть не приседал от тяжести бронежилета Зубов.
— Давайте скорее, пока не застрелился…
— А мы и так скорее…
Начальник загремел каблуками по коридору в ленинскую комнату на инструктаж.
Аверин Николай Кузьмич
Вот колонна машин с УАЗом впереди и за ними еще с двумя УАЗами, «буханкой» отдела охраны, жигуленком гаишников, забитыми под завязку милиционерами, отъехала от отдела, проехала под мостом и загромыхала по колдобинным улицам Козельска на выезд из города. Замыкали колонну два мотоцикла с облепившими их участковыми.
В переднем УАЗе рядом с водителем ехал Зубов, сзади на сиденье сжались Кузьмич, оперок и два зама начальника.
В бронежилете был только Зубов, да и надень еще кто-то бронежилет, вчетвером не утолкались бы на сиденье.
Зубов давал команды по рации:
— Подъезжаем к улице Победы. Все выходят и рассредотачиваются вокруг дома… Надо так, чтобы никого не увидели из окон… Перекрыть выход к речке… В город… Брать только живым…
— А как живым, если стрелять будет? — раздалось в ответ.
— По ногам, — сказал Зубов первое, что пришло в голову. — Он нужен живым…
— Как на войне: взять «языка» живым…
— Не слышу! — рявкнул начальник.
— Есть, товарищ подполковник! — раздалось в ответ. — А как, лежим в засаде или будем штурмовать?
— Окружаем и ждем команды…
Кузьмич на заднем сиденье бледнел при мысли, если такой отряд вооруженных людей пойдет в атаку: они изрешетят дом.
Вот впереди вытянулась улица из деревянных домишек.
— Стоп! — хлопнул ручищей по бардачку Зубов.
УАЗ стал как вкопанный.
Зубов вывалился из кабины, огляделся.
Показывал рукой направление струйкам милиционеров, растекавшихся вдоль улицы и в обход. Они двигались, склоняясь к земле, прижимаясь к заборам.
Кузьмич нервничал. Стоял, смотрел на деревянный дом на углу и переступал с ноги на ногу.
Зубов подвалил к нему:
— Значит так… Незаметно подходим. Врываемся. Наваливаемся и связываем… Ты, как отец, впереди…
— А, была не была, — махнул рукой Кузьмич, понимая важность задания: — Два раза не умирать…
— Вперед! — толкнул его начальник.
Кузьмич пошел вдоль палисадника, на пятачке перед другим участком пригнулся и пробежал его. За ним часто дышал Зубов. За Зубовым семенил оперок.
А замы остались в машине.
Для прикрытия.
Кузьмич слышал, как щелкнул сзади затвор.
«Начальник зарядил пистолет».
А у него в руках ничего нет.
«Отломать, что ли, палку? — глянул на забор. — Но нет, шум будет…»
Вот приблизились к дому на углу…
Кузьмич смотрел на окна и каждую секунду ждал, что они распахнутся и оттуда появится ствол и полоснет дробью, а он и не успеет спрятаться.
А сзади как будто дышала лошадь.
Заскрипело окно.
Кузьмич присел.
Кто-то грузный рухнул за ним.
Кузьмич почувствовал толчок в спину, встал, сделал несколько шагов, толкнул калитку.
Впереди вытянулась дорожка к веранде.
Он рванул к крыльцу.
За ним загромыхало чье-то тело.
Кузьмич вскочил на крыльцо, толкнул дверцу — она откачнулась…
Ступил в сени, как в омут, физически чувствуя, что пуля летит ему прямо в грудь. Но он не падал. Проскочил сени.
Сзади, как собачонку, схватил его за шиворот Зубов и развернул к себе:
— Тихо… — дыхнул в лицо.
В другой руке у него трясся пистолет.
За ним почему-то никого не оказалось.
Оперок, от греха подальше, залег еще у калитки.
— Ну, с Богом. — Зубов открыл дверь и толкнул туда Кузьмича.
Тот на подкашивающихся ногах преодолел горницу, сбоку кто-то в женском качнулся в сторону, ввалился в спальню и, увидев свернувшегося на кровати человека, зажмурил глаза и бросился на него.