ию. Никто из нас двоих не помнит, что на Пасху 7-го числа произошло».
Еще 7-го числа что-то случилось?
Психиатрическая больница на Бушмановке
Грищенко:
«Я убедился, что делает Бог моими руками. Я никогда не думал, что Сатана — это зло, даже когда был верующим. Никогда у меня не было зла на Сатану. Когда лежал на Бушмановке (Калужская психиатрическая больница), то думал убить всех верующих, а затем думал убить Бога, а верующих не трогать — при чем они здесь».
Почему лежал? Отмазывался от изнасилования? Вставали вопросы.
Ерков: «Меченый — трудный орешек».
Грищенко записывала дальше:
«После психиатрической больницы я несколько месяцев не слышал голоса. А затем вернулись слова. Хотел себя убить, но стало жалко сестру. Постепенно появились мысли убить монахов».
Заговорили о приходах в Оптину.
Грищенко больше не кряхтела, молча меняла сигарету в губах, исписывая один лист бумаги за другим:
«Я до убийства два раза приходил в монастырь с этой целью…»
Все охали: мог еще наворочать!
Грищенко писала:
«Первый раз 13 апреля 1993 года думал убить монахов и себя убить, но не смог. Монахов я не хотел убивать, а затем понял, что таким образом я достану до Бога. Когда я пришел в монастырь, то увидел, что дверь, на которой было написано: “Братия”, открыта. И я не смог их убить, потому что у них не было оружия. Это было ночью. И я ушел».
Не смог тронуть безоружных…
Вешает?
Строит из себя порядочного?..
Комната наполнялась дымом.
Грищенко писала:
«Голос мне говорил, что если я не убью себя, то так и буду мучаться. Второй раз я был в монастыре 15 апреля 1993 года. Я взял с собой эфир».
Поджечь?
Еще бы Оптину спалил…
«В монастырь я пробирался через забор. Затем в какое-то здание. Поднялся наверх, открыл дверь и увидел двух спящих. Когда подошел к ним поближе, то увидел, что это девочки. Мне стало страшно. Я ушел».
«Ну, ангел.
Девочек не тронул», — подумал Зубов.
«Голос стал меня опять добивать. У меня в сознании было: если я не убью монахов, то мы проиграем войну между Богом и Сатаной. Я был на стороне Сатаны».
Стул под Зубовым треснул: он еле сдерживался, чтобы не схватить Аверина за грудки и не тряхнуть: прекрати брехать.
Еркова тошнило от словесной шелухи.
Малость успокоились, когда перешли к 17 апреля…
Лишь Пахов витал где-то в облаках и изредка загадочно улыбался.
«17 апреля 1993 года я ушел из дома около 23 часов. Меня довез до монастыря парень по имени Игорь, отца его зовут Карнаух».
— Игоря уже допросили, — заметила Грищенко.
И продолжала слушать вопросы Еркова и записывать ответы Аверина.
Спрашивали об оружии.
Грищенко писала:
«У меня с собой был нож-финка с цифрами “666” на лезвии, меч и обрез. Все оружие сделал сам. Нож купил в Калуге. Там же мне сделали гравировку на ноже. Меч я сделал из металлической пластины в гараже колхоза “Дружба”. Никто не видел, как я делал нож. На ноже напильником нацарапал: “Сатана 666”. Меч я изготовил примерно за два дня до 13 апреля 1993 года, т. е. 11 апреля. Обрез купил в Калуге через своего друга — Воробьева Юрия. Где он живет, я не знаю. Купил обрез за 8000 рублей. Это было в конце 1992 года. Покупал обрез на улице недалеко от рынка. Юрий отвел меня к парню, который продал мне обрез. Это место могу показать».
Ерков обратил внимание на редкие зубы Аверина: «Доулыбаешься…»
Спрашивали о патронах…
«Зять у меня охотник, и я украл у него три патрона. Все это оружие приобрел для самообороны, чтобы продать кому-то, а затем чтобы рассчитаться с Богом… То, что убил монахов на Пасху, это случайно, ведь до этого я два раза приходил. Конкретно число не подбирал. Я против ничего не имею и не знал до этого».
Зубов налился кровью: хватит пургу нести.
Перед ним край стола усыпали окурки…
А Пахов изредка еле слышно хихикал.
Спрашивали о шинели.
«В этот раз на мне была шинель. Всего у меня 5 шинелей».
В наличии четыре: три дома и одну изъяли.
«Покупал у Шахматова, Пищучьего, Юрова и еще у кого-то. На голове у меня была коричневая вельветовая кепка без козырька, кроссовки белого цвета “Simod”, брюки, по-моему, желтые. Обрез был в сумке темного цвета из дерматина. Сумку взял дома. Уточняю, что цвет сумки синий. Нож был в сумке, а меч под шинелью».
Допрос шел без перерыва. Сразу хотели выяснить как можно больше, пока Аверин не замолчал, что часто случалось с задержанными, когда они «прозревали» и начинали запутывать следствие и нести околесицу, а то и замолкать.
Аверин смачно заягивался и говорил…
И все, что он говорил, протоколировали.
Перешли к тому, как он попал в Оптину на Пасху.
«Игорь довез меня до моста, не доезжая 400 метров до монастыря. Я попросил Игоря остановиться и сразу же пошел. В это время у меня была борода длиной до 4 см. Я пошел в лес. Это было еще до 12 часов ночи. 17 апреля… в монастырь зашел через центральный вход и некоторое время сидел возле бетонных столбов. Когда начался крестный ход, я пошел вперед, вышел за территорию монастыря и хотел стрелять в монахов, а затем убить себя. Когда увидел, что очень много народа, и понял, что могу попасть в мирских людей (чего я не хотел), передумал стрелять. Обрез был уже собран и заряжен и находился под шинелью».
Зубов вздрогул: вместо трех мог положить и больше.
Ерков чуть не поперхнулся от очередной затяжки. Такие откровения он слышал впервые.
Грищенко пишет:
«До этого я стрелял из обреза два раза. Голос стал обзывать меня всякими словами. Решиться на убийство я долго не мог. Ходил по территории монастыря. Затем находился в сарае, где складировали цемент. Заснул там, а когда проснулся, стало светать. От сарая пошел в направлении центрального входа и по пути встретил двух женщин в темной одежде, монашек или паломниц. Спросил у них: “Сколько времени?” Они ответили, что скоро шесть часов. У меня были мысли о том, что если я не убью монахов, то мы проиграем войну. Я подошел к кирпичам и стоял там. Затем оглянулся и увидел, что в одном здании на втором этаже какой-то мужчина резко задернул шторку. Я понял, что это был монах».
Двор Оптиной в кирпичах
Сигнал?
Ерков: «Кто бы это мог быть? И что это значило? Брешет?..»
Грищенко записывала:
«Нож у меня был в кармане. Я достал. Мне стало казаться, что это уже было. Подошел к звоннице, где два монаха звонили в колокола. Я приблизился к ним со стороны ворот», — в гробовой тишине слышно было, как шуршит кончик шарика по бумаге. — «Перешагнул через штакетник, ограждавший звонницу, подошел к монахам и ударил одного монаха мечом со спины в бок, а затем развернулся и ударил второго монаха в живот спереди. При этом меч я держал двумя руками за рукоять».
Двумя руками держит меч…
Профессиональный удар…
«Страха во мне не было. После этого я побежал в сторону скитских ворот, недалеко от которых по пути мне попался еще один монах. Я спрятал меч за спиной. Монах спросил у меня: “Что такое?” Я ответил, что там что-то случилось, а затем ударил его в бок со спины».
Отец Василий подставил спину!
Ерков хотел расспросить подробнее, какой был разговор с монахами, кто как стоял, но решил не останавливать.
«Подбежав к скитским воротам и убедившись, что они закрыты, побежал направо вдоль забора. По пути бросил на землю меч. Подбежав к сараю, вспомнил, что в прошлый раз перепрыгнул через забор с крыши этого сарая. Перед тем как залезть на сарай, сбросил с себя шинель, в кармане которой находилась финка. Еще раньше по дороге потерял кепку. Сумка осталась в сарае».
Шинель изъята.
Кепка и сумка опознаны.
Ерков: «Меченый бросил меч, но обрез оставил».
Спросили про Силуана.
«Дополняю, что примерно в 4 часа утра, когда я стоял у окна храма и слушал службу, то ко мне подошел монах и еще один мужчина с повязкой на рукаве. Монах спросил у меня: “Ты что здесь делаешь? Пьяный? Куришь? А ну, дыхни!” Я был трезв и дыхнул. Сказал, что стою смотрю. После этого мужчина и монах ушли. В руках у меня в этот момент была синяя сумка. Больше у меня никаких сумок не было».
Эх, монахи, просмотрели…
А уж про милицию и говорить не хотелось.
Как убегал…
«Я перепрыгнул через забор и побежал в лес. Обрез у меня был за спиной, на ремне. Побежал по асфальтовой дорожке. Сначала хотел сразу же покончить с собой, а потом решил отбежать дальше. Попал в болото, промок. Мне не хотелось умирать в болоте, и я побежал…»
Оптинский лес
«А говорил: хотел наложить на себя руки.
Кишка тонка, к делу-то и не перешел».
Ерков: «Убийца страшится смерти».
Заход в деревню.
«Затем решил бежать домой, но заблудился и попал не туда. По пути зашел в деревню, в дом, в котором были дед и бабка. Зашел, потому что замерз и порвал рубашку. Уточняю, что кроме трех патронов, о которых я говорил, у меня был еще патронташ с патронами, количество которых не помню».
Когда говорил?
Кому?
Может, операм, которые с ним поработали…
Выстрел в пол.
«Попросил у деда рюмку водки. Дед налил водки, и я выпил. После этого дед налил еще полрюмки водки. За это я отдал деду несколько патронов. Я еще попросил у них одежду. Бабка дала рубашку в клеточку, цвет не помню. В доме случайно выстрелил в пол, когда спускал курки на обрезе».
Бегство.
«Вышел из дома, зашел в какую-то дачу, чтобы поспать там. Нашел пальто, которое взял с собой. Но оставаться в даче не стал, побежал дальше по лесу. Через некоторое время, уже ночью, зашел в какую-то деревню, которая оказалась пуста. Хотел попросить у кого-нибудь хлеба. Пошел дальше. Меня вел Голос. Затем зашел еще в какую-то деревню и у одной бабушки попросил поесть. Она дала мне хлеба, котлеты, яйцо. Когда спросил у нее, что это за деревня, то она ответила, что это деревня (название не помню) Суворовского района. Две ночи я ночевал в стогу. На одной даче в д. Чекалино я взял рубашку, свитер, резиновые сапоги, брюки. Свои вещи оставил в этой даче».