«…недоумевали по поводу его страшной… жестокости… ничего не стоило избить человека, совершить насилие над девушкой… делалось с яростью…»
— Но фактов избиения не значится… — Мортынов догадался, о ком речь. — Только насилие…
Иеромонах Тихон тогда посоветовал отвести парня в Оптину и рассказать священнику…
Он писал:
«…и я предупредил, что в Церкви слишком хорошо известны подобные случаи и что кончаются они, как правило, либо страшным преступлением, либо самоубийством одержимого».
Мортынов отстранился от газеты:
— Да, совершилось страшное преступление: убито три монаха … А до самоубийства, о котором говорил Аверин, не дошло… Попал в СИЗО. А не попади, убил бы себя? Это еще вопрос.
Иеромонах писал:
«О монахах, убитых этим Пасхальным утром, напишут жития. Они пострадали, как страстотерпцы, как мученики, только за то, что были православными христианами… иноками…»
— Напишут жития… А мы чем занимаемся, вместо того чтобы сесть за жития?
Иеромонах:
«Дьявол всегда бывает посрамлен… две тысячи лет назад дьявол все сделал, чтобы убить Христа, но мнимая победа обернулась страшным и окончательным его поражением — Христос воскрес, победив смерть, и спас весь человеческий род…»
Вот с этим у Мортынова было тяжеловато…
Как это воскрес?
Спас человеческий род…
Его вбитое годами реалистическое мышление до такого не дотягивало…
Вернее, приземленное, прихваченное к «земле» цепями земное понимание не позволяло оторваться…
Еще тяжелее было ему уразуметь, что писал иеромонах дальше:
«…казалось бы, сатана торжествовал: он достиг своего, умертвив монахов. Но Промыслом Божиим ему было попущено ровно столько, чтобы три души очищенные и светлые предстали перед Божиим Престолом».
— А само убийство как? Возмездие, чем я занимаюсь…
Иеромонах писал о «семи столпах», семи подвигах, на которых будет утверждаться Оптинский монастырь.
Выходило: иноки Трофим и Ферапонт совершили подвиг?..
Отец Василий?..
У Мортынова понятие подвига касалось действий, когда идешь на смерть лицом к лицу… А тут?
Дальше читал, как шла служба, как потом разговлялись, как оборвался звон. Все сказанное Мортынову было известно.
Читал:
«…Вначале никто не понял истинного смысла происшедшего… Многие подумали, что монахи пострадали от оголенного электрокабеля…»
— Что-то новое… — невольно произнес Мортынов.
Читал, как сбежалась братия, как пытались спасти монахов, как уже мертвого перенесли в храм, как нашли шинель, меч, нож с надписями шестерок.
Иеромонах Тихон:
«У монахов с самого начала не оставалось сомнений, что совершено ритуальное убийство и что убийца — сатанист».
— Они словно хотели этого…
«По подозрению… задержан монастырский кочегар».
Подтверждением ритуальному убийству оказались покрытые головными уборами лица монахов…
Мортынов мало что в этом понимал.
Иеромонах писал, как стояли иноки в момент нападения, какое время выбрано, все это он подводил к ритуальности.
А для Мортынова было очевидно, что убийца выжидал удобный момент.
Иеромонах писал, как задержали Аверина, когда он спал, что рядом с обрезом изрубленная Библия… Внешнюю сторону события иеромонах Тихон знал досконально…
«Видимо, калужская милиция все выложила», — даже не посетовал Мортынов.
Он не противился тому, чтобы писали о трагедии в Оптиной. Но зачем спешить с оглаской? Ведь следствие не подошло к завершению, и любое сообщение уже воспринималось как достоверный и проверенный факт и влияло на ход расследования, навязывая озвученную версию и отметая любую другую. А у Аверина мог, мог оказаться подельник, в чем мало сомневался Мортынов.
И что тогда скажут осведомители, если он появится? Снова: ошибка вышла, как с кочегаром…
Дальше Мортынов насторожился. Иеромонах писал:
«После Афганистана он без сомнения убедился, что существует духовный мир, существует Бог и существует страшный противник Бога — сатана. Вернувшись в Россию, Николай стал читать книги Священного Писания и, по всей видимости, другую церковную литературу. Но нужно было еще и исполнять то, о чем было прочитано…»
Исполнять…
Дальше:
«…а для этого оставить прошлую жизнь, бороться со страстями и злом в себе».
А он не стал…
Не осилил…
Ждал, что поднесут на блюдечке…
И дальше звучало, как приговор:
«Одним из губительных качеств, привитых народу в течение многих лет кропотливой и смертоносной работы, без сомнения, является духовная слепота. Как величайшее сокровище передавали наши предки из поколения в поколение веру и знания о Боге, о законах духовного мира, который, хотим мы этого или не хотим, верим в него или не верим, самым решительным образом влияет на жизнь человека и судьбы целых народов».
Мортынов от правоты сказанных слов оцепенел…
Сложилось ощущение, что его просто обобрали, обокрали…
Сделав его светлым, просветленным, у кого все легко: вот построим новый мир, и все решится… А оказалось-то, вся скрытая глубина жития и оторвалась… Невольно вспомнились виденные им разрушенные, превращенные в мастерские и скотные дворы, церкви, та же в Волконском, где взрос Аверин; монастыри, ставшие больничками, домами отдыха, воинскими частями, даже тюрьмами.
Разрушенная церковь в Ульяново. Козельский район
Порушенная Россия предстала в ином облике…
И таким же ущербным, обделенным, оторванным от корней жизни, оказывался и этот смолящий одну папиросу за другой, самоуверенный, обозленный, непоколебимый в своей правоте, бывший афганец с «колючими» глазами…
«Что он видел каждый день, направляясь в школу? Идя в ДК на работу? Обезглавленную церковь… Где изливали душу его предки… — вспомнил Мортынов храм в Волконском. — Так что, мне бросить дело?.. — вдруг всколыхнулось в душе следователя. — Пусть его судит Божий суд… Но где он, Божий суд?.. А если он бросит дело, Аверин улизнет, снова заявится в Оптину… Натворит еще бед… И если и бросит, дело отдадут другому… Коллеге, которого не терзают подобные мысли… И он “честно”, дотошно исполнит следовательскую работу… Так что? Стоит ли бросать…»
Когда Мортынов пришел в себя, стал читать дальше, но вместо того, чтобы освободиться от этих мыслей, увязал в них еще глубже.
Читал:
«Нет ничего более ужасного и трагичного, как отвергнуть этот опыт, эти знания. Такое отвержение неминуемо выводит целые народы на гибельные пути катастроф, заблуждений, отчаяния и бесконечного ряда ошибок, расходует безвозвратно силы миллионов людей и обрекает на мучения целые поколения. Но порой встречаются столь явные случаи воздействия духовного мира на поведение людей, что их, при всем желании, психическими отклонениями не объяснишь…»
Стоп-стоп…
А что же тогда?..
Тихон:
«Отвлекусь немного, чтобы вспомнить по этому поводу еще один случай, рассказанный года два назад на страницах “Советской России”. В статье речь шла об убийстве школьниками в городе Чимкенте своей одноклассницы. Мальчики привели ее на берег реки, связали, нанесли несколько ран и собрали вытекшую кровь. Потом эту кровь они выпили, а тело спрятали… На вопрос, каковы были причины их… поступков… они рассказали, что долгое время занимались спиритизмом… вызыванием “духов умерших”… беседовали с “духами”… попадая в зависимость от “собеседников”… То, что это были не “души умерших”, а… бесы… мальчики могли не знать. По всей видимости, кроме человека, обучившего их примитивному спиритизму, о существовании духовного мира им никто не рассказывал. Через некоторое время мальчикам во время сеанса явился “мужчина в черном”, который приказал убить православную девочку и выпить ее кровь. Они не нашли в себе сил ослушаться… приказа… И закланная девочка, и ее сверстники-преступники явились жертвами бесов…»
Мортынова ударило в жар.
Прошиб пот.
«Не случилось ли в Оптиной подобное спиритизму?»
Долго приходил в себя. Потом продолжил чтение:
«Но вернемся к Аверину. Свой окончательный выбор он сделал, по всей видимости, на Пасху 1991 года. Тогда он совершил свое первое явное богоборческое преступление: в самый день Пасхи надругался над девушкой — им совершена попытка изнасилования».
Вообще, первый опыт всегда сопряжен с риском…
Порылся в бумагах:
— А, вот…
Нашел определение суда об освобождении Аверина от уголовной ответственности. Его привлекали за попытку изнасилования и направили на принудительное лечение.
— Здесь 7 апреля 1991 года в 23 часа… Точно, на Пасху…
Читал:
«Аверин был арестован, признан душевнобольным и провел в психиатрической больнице полгода. На нынешнем следствии он сказал, что именно с того момента решил отомстить Богу “за ту Пасху”, как выразился он сам».
Ну, это чересчур!
Хотя разумное зерно в словах Тихона имеется.
Дальше:
«Скоро дух, руководящий им, стал готовить его к самому главному, к тому, ради чего был избран Аверин: он требовал убийства монахов. “Почему именно монахов?” — спрашивали следователи на допросе. “Потому что монахи — главные враги сатаны”. “Если ты не сделаешь этого, мы проиграем войну”, — говорил ему бес. “Какую войну?” — задал вопрос следователь. “Войну между Богом и сатаной”».
Было такое…
У Мортынова возникала мысль: а вот сейчас не пойти ли к шефу и попросить отдать дело столь осведомленному иеромонаху Тихону — пусть расследует… Но то, с каким смехом воспримет эту идею шеф, отвлекло от подобной затеи.
Иеромонах:
«Неизвестно, действовал ли Аверин в одиночку или кто-то помогал и направлял его. Возможно, и то и другое. Во всяком случае, на допросе он сообщил, что в Киеве пытался наладить связь с сатанистами».
Мортынова давно одолевали сомнения: действовал ли Аверин один, и теперь они только обострились.
Тихон:
«Он раздобыл нож и меч. Возможно, ему дали люди, которые использовали его…»
Вот тут Тихон малость промахнулся: меч сделал в мастерской…