5. Судейская отмазка
Рогчеев долго не мог собраться с мыслями. Обычно до прений садился за стол и сразу начинал писать решение, а тут не лежала душа. Он даже при таких обстоятельствах мог поставить акт комиссии психиатров под сомнение, тряхнуть стариной и вынести обвинительный приговор и тогда уж точно подвести под вышку Аверина… Если на то пошло, объявить судебное следствие продолженным и вызвать в суд не только Мортынова, но и членов комиссии, докторов-профессоров и допрашивать, мог назначить повторную психиатрическую экспертизу в любом другом учреждении, может, там дадут иное заключение, хотя особо рассчитывать на это не приходилось; мог вытаскивать в суд всю козельскую милицию, вдруг выплывет еще фигурант, пусть Аверин останется невменяемым, но тот получит сполна… Мог надеться на самый фантастический ход… Как говорят, надежда умирает последней…
Крестный ход
Ему хотелось махнуть шашкой…
Но времена, когда махали шашкой, канули в Лету…
И махать значило, что и по тебе могут махнуть…
А этого ох как не хотелось…
И он сел писать проект не обвинительного приговора, а определения…
Чтобы после прений сторон осталось его только дописать и огласить.
Когда в суде мучился с мыслями Рогчеев, в прокуратуре в кабинете криминалистики закрылись следователь Мортынов, прокурор-криминалист Грищенко и следователь Сенищев. Мортынов на этот раз изменил своему правилу и поднимал стакашек. За что они пили? Думаю, догадается каждый. А в монастыре монахи совершали крестный ход, взывая к Всевышнему вразумить судью и воздать всем «сестрам по серьгам».
Третьего декабря, в 14 часов, в областном суде начались прения.
Прокурор Полищук стояла в парадном кителе, в белой рубашке и при галстуке.
Она обратилась:
— Уважаемые судьи! В день Пасхи… на территории монастыря… убиты три монаха…
Народные заседатели замерли, слушая речь.
Полищук:
— Органы следствия… установили… Аверин… душевнобольной… в момент… опасного деяния… невменяем… Вывод следственных органов однозначен! — Как отрубила.
Народный заседатель закатил глаза.
Народная заседатель схватилась за сердце.
Полищук продолжала:
— В деле имеются бесспорные доказательства того, что именно Аверин совершил убийство… хранил и носил обрез… сделал нож… меч… метательную звездочку…
Судья то клонил голову от потока наскучивших слов, то внимательно вслушивался, словно ожидая услышать что-то дельное, то нервно что-то искал в томах.
А прокурорша продолжала:
— Хотя Аверин на предварительном следствии обстоятельно и подробно рассказал, каким образом он убивал, по каким мотивам, но закон не придает доказательственного значения показаниям душевнобольного человека…
Лицо мужчины-заседателя вытянулось, брови и рот изогнулись.
Заседатель еще больше округлилась, пытаясь понять прокурора.
А Рогчеев вперился в адвоката, словно тыча ему: слухай, это твое!
А тот что-то перебирал в бумажках.
Полищук зачитывала:
— Основу доказательств… составляют… кепка… солдатская шинель… кинжал… нож… гравировка на них «666»… «Сатана…»… Эти вещи оставлены лицом, совершившим убийство… Они принадлежат Аверину… Об этом говорили родные… Отпечаток Аверина на рукоятке меча… Мы узнали, где он изготовил его… Кто отвез Аверина в монастырь…
Прокурор, как примерная школьница, повторяла то, что слышали в суде, десятки раз на предварительном следствии.
И вот:
— В действиях Аверина имеются признаки преступлений, предусмотренных… Комиссия экспертов… что Аверин страдает… душевным заболеванием… Опасные действия совершены психически больным человеком и не могут быть поставлены ему в вину и потому не являются преступлением…
— Вот это да! — вырвалось у мужчины-заседателя.
Стул под ним треснул, но он усидел.
Заседатель всплеснула руками:
— Ой, мамочка, что творится-то…
А судья замер, словно ждал чего-то…
Полищук продолжала:
— …не подлежат уголовной ответственности лица, которые… при совершении… опасного деяния… в состоянии невменяемости… вследствие… душевной болезни…
Заседатель выпучила глаза на прокуроршу:
«Че красуешься?..»
Та:
— …прошу освободить Аверина от уголовной ответственности… признав… невменяемым и направить его на принудительное лечение в психиатрическую больницу со строгим наблюдением…
В эту секунду судья еле скрыл улыбку: он не хотел брать очередной грех на душу и девятого отправлять в мир иной.
Помолчав, спохватился:
— Адвокат, слушаем вас…
Женщина-заседатель посмотрела на защитника, как на непутевого сына, а мужчина-заседатель почесал себе под носом.
Восиленко сгреб листы со стола и поднялся:
— События в монастыре… не укладываются в логику… нормального человека…
На лицах судьи и народных заседателей мелькнуло удивление: дельно начал.
Восиленко:
— Функция защиты сводится к тому, чтобы убедиться, что Аверин совершил… опасное деяние…
«Ты что, офонарел?» — Лицо судьи вытянулось.
Заседатели с удивлением переглянулись.
Прокурор похлопала в ладоши.
А защитник еще больше превращался в обвинителя:
— В деле собраны доказательства, что Аверин совершил преступление… Его действия правильно квалифицированы…
Перечислял статьи Уголовного кодекса.
Окажись здесь сам Аверин, он еще запросил бы тому срок!
Восиленко:
— Но мой подзащитный не подлежит ответственности, он невменяемый… Его надо послать на принудиловку…
«Начал за здравие, окончил за упокой», — пронеслось в голове у судьи.
И когда Восиленко плюхнулся на стул, судья напрочь забыл, что ждал от защитника новых экспертиз, новых допросов, новых поисков…
Судья встал и пошел к выходу…
Заседатель-мужчина глянул на адвоката и повертел пальцем у виска. Заседатель-женщина качала головой.
А Восиленко ни с того ни с сего засмеялся. Он смеялся после каждого своего выступления, слава богу, не всегда на людях. А волю своим эмоциям давал в консультации на очередном сабантуе, когда его коллеги — кто от хохота, а кто и от излишней дозы спиртного — ползал под столом или в стельку лежал на полу.
Что делал в кабинете судья, метался из угла в угол или сразу сел дописывать решение; порывался изорвать в клочки написанный проект; хватался за телефон и звонил коллегам и советовался, что делать; звонил в коллегию адвокатов и жаловался, что за чудо прислали, его самого надо в психушку; вытаскивал из сейфа спрятанную со времен большевиков иконку и молился, надеясь получить совет Свыше, неизвестно.
Но в 17 часов 23 минуты в сопровождении народных заседателей он вернулся в зал.
И читал:
Прокурорша стояла, как столб.
А Восиленко сгибался, отклонялся, извивался как веревка, готовый вот-вот упасть, мучаясь и страдая, когда же все закончится…
Чтение оказалось более долгим, чем выступление прокурора и адвоката.
И вот прозвучало:
— …Освободить Аверина Николая Николаевича от уголовной ответственности за совершение… состоянии невменяемости… деяние, предусмотренное…. статьей 102 пункт «з»… Применить… меру медицинского характера…
Не знаю, долетело ли оно до следственного изолятора, где в камере куковал убийца; до обители, где опустились на колени около мощей старца Амвросия монахи; до прокуратуры, где допивали ящик водки члены бывшей следственной бригады, но, вне всякого сомнения, все они чувствовали: кто что-то недоброе, кто что-то, наоборот, чрезмерно щедрое и не в меру человеколюбивое.
6. Послесудейские заморочки
— Какой приговор? — кричал в телефонную трубку Мелхиседек.
— Приговора нет… — отвечали из канцелярии суда.
— Как, его отпустили?
— Ну, как вам сказать…
— Так и скажите… — срывался голос у игумена.
— Вынесено определение…
— Вы путаете. Это уголовное дело… Убийцу трех монахов… Что ему дали?.. Сколько?..
После пяти минут разговора с областным судом до игумена дошло, что «приговор» есть, только вместо стенки и тюрьмы убийцу отправили в психушку.
— Одним словом, на курорт… — провыл кто-то из монахов, слушая разговор игумена.
Многие насельники и послушники обители были знакомы с психиатрическими больницами не понаслышке. В них не водили в наручниках, не держали в камерах, не сажали в карцер за провинности. Там безболезненно проводили время, проглатывая предназначенные для лечения таблетки или спуская их в унитаз.
Братия монастыря
Возмущению братии не было предела. И отчаянные головы, несмотря на приближение холодов, предлагали экипироваться по-зимнему и идти на Калугу, где правит Бес, и только благоразумие наместника, увещевания духовника Илии и находчивость игумена, вовремя заперевшего на замок все входы и выходы из обители, уберегли монастырь от столкновения монахов с ОМОНом.
На Оптину снова опустились сумерки…
А судья Рогчеев ждал, когда его решение вступит в силу и листал дело.
Открыл письмо отца инока Ферапонта Пушкарева, читал-перечитывал.
— Не повезло гвардейцу-разведчику. Злодею письмо не зачитали… Он же дурак и не поймет…
Когда 7 декабря к Рогчееву зашла секретарь и положила на стол еще письмо, написанное такими же крупными буквами и зеленым шариком, он сразу узнал почерк Пушкарева.
«Уважаемый судья, прошу вас выслать мне копию приговора по делу Аверина. Сам выехать не могу по состоянию здоровья. Имею ранение. Контузию».
— Чего это он присылает, когда суд закончился? Хотя к лучшему, а то бы кондратий здесь еще хватил.
«Надеюсь, что вышлете копию приговора. С большим уважением к вам. Пушкарев». — Видишь, уважает меня! — посмотрел на секретаря. — «Надеюсь, не задержите. 29. ХI. 93 года». О, десять дней в пути…
И только тут до Рогчеева дошло, чего от него хотят, — приговор! А ведь отец просил дать вышку или обеспечить уход за ним, если оставят живым. А что он вышлет? Кукиш с вышкой и кукиш с помощью…