— Что же вы хотите делать, дитя мое?
— Я? Не знаю. Все! Я ничего не говорила ему об этом письме, но оно у меня: это мое оружие. Оно мне еще пригодится! Стоит только захотеть, и я узнаю, кто она, и тогда…
— Вы превратите расположенного к вам Тремореля во врага.
— Во врага? Да что он может сделать-то против меня? Я прилипну к нему, я буду всюду следовать за ним, как тень, и всюду буду кричать имя другой любовницы. Пусть он сажает меня в сумасшедший дом! Удирают и оттуда! Я предъявлю ему самые ужасные обвинения, которым в первое время никто не поверит. Пусть все выплывет наружу. Мне нечего бояться: у меня нет ни родных, ни друзей, ни одной живой души на свете, которая пожалела бы обо мне. Он узнает, что такое брать любовниц прямо с тротуара! Итак, милостивый государь, вы его друг, поверьте мне и посоветуйте ему вернуться ко мне.
Соврези, не перестававший серьезно беспокоиться, живо представил себе, какой оборот могут принять угрозы Дженни в действительности. Можно извести человека так, что и закон ему не поможет. Да еще как! Ведь, сражаясь в грязи, волей-неволей измажешься в ней и сам.
— Послушайте, моя дорогая, — возразил Соврези, — даю вам слово — понимаете? — даю вам честное слово, что скажу всю правду. Поверите вы мне тогда?
С минуту она молчала.
— Да, — сказала она. — Вы честный человек. Я вам поверю.
— В таком случае клянусь вам, что Треморель хочет жениться на одной молодой девушке, страшно богатой, приданым которой надеется обеспечить свое будущее.
— Он вам солгал, а вы и поверили!
— Почему? Уверяю вас, что, пока он живет в Вальфелю, он не имеет, да и не может иметь никакой другой любовницы, кроме вас одной. Он живет у меня в доме, как мой брат, в обществе только меня и моей жены, и я могу дать точный отчет о каждом его поступке, точно о своем собственном.
Мисс Фанси открыла было рот, чтобы ответить, но внезапная мысль вдруг изменила все ее решения, и язык прилип к гортани. Она промолчала, вся вдруг покраснела и со странным выражением посмотрела на Соврези.
Он этого не заметил вовсе. Его интриговало то доказательство, о котором говорила Дженни Фанси.
— Быть может, вы мне покажете это знаменитое письмо? — сказал он.
— Вам! — воскликнула она и задрожала. — Вам? Ни за что на свете!
Испуг Фанси передался Соврези. Отвратительное сомнение зашевелилось вдруг в его душе. Прощайте теперь безопасность, счастье, покой, сама жизнь!
Он выпрямился, глаза его засверкали, губы задрожали.
— Дайте мне это письмо! — повелительно сказал он.
Дженни так испугалась, что отступила на три шага назад. Насколько могла, она скрыла это и даже попыталась улыбнуться, превратить все в шутку.
— Не сегодня, — сказала она. — Когда-нибудь в другой раз… Много будете знать — скоро состаритесь.
Но гнев Соврези все возрастал, сделался ужасен, вызывал трепет. Он покраснел как рак.
— Это письмо, — повторил он едва слышным голосом, — я хочу видеть это письмо!
— Невозможно, — запиналась Фанси. — Нельзя. — И, как утопающий за соломинку, она ухватилась за осенившую ее идею. — В другой раз, — сказала она. — У меня его нет с собой.
— Где оно?
— У меня дома, в Париже.
— Ведите меня туда! Идемте вместе!
Она почувствовала, что попалась, и уже не находила в себе больше ни хитрости, ни находчивости. А между тем было бы очень легко поехать вместе с Соврези, рассеять все его подозрения и, наконец, попав с ним на улицы Парижа, затереться в толпе и улизнуть от него.
Но нет! Ей даже и на ум не приходило все это, наоборот, она приготовилась бежать от него сейчас же. У нее еще было время. Она сейчас дойдет до двери, отворит ее и со всех ног бросится бежать вниз по лестнице… И она стремглав кинулась вперед.
Одним прыжком Соврези оказался около нее.
— Несчастная женщина! — прохрипел он. — Жалкое создание! Ты хочешь, чтобы я тебя растоптал!
Резким движением схватив ее за плечо, он швырнул девушку в кресло. А затем, повернувшись к двери, запер ее на ключ, который положил к себе в карман.
— Теперь письмо! — повторил он, возвратившись к Фанси.
Никогда в жизни еще бедная девушка не испытывала такого страха, как теперь. Ярость этого человека обезоружила ее, она понимала, что он вне себя, что она у него в руках, что он мог ее убить, и все-таки еще старалась ему сопротивляться.
— Вы причинили мне боль, — бормотала она, пробуя испытать на нем силу своих слез. — Стыдитесь, ведь я вам ничего не сделала.
Он схватил ее за руки и, склонившись к самому лицу, сказал:
— В последний раз говорю: отдай мне это письмо, или я применю силу.
Она не могла уже больше сопротивляться.
— Оставьте меня, — ответила она. — Я отдам вам его.
Он выпустил ее руки и встал около нее настороже, в то время как она обшаривала карманы.
В борьбе у нее растрепались волосы, кофточка разорвалась, она вся дрожала, зубы стучали, но глаза горели смелостью и решительностью.
Все еще роясь по карманам, она бормотала:
— Подождите… Вот оно… нет… Это так просто, и я уверена, что сейчас его найду, сию же минуту…
И вдруг одним движением она скатала из записки шарик и сунула себе в рот, чтобы проглотить.
Но она не смогла этого сделать. Соврези схватил ее за горло и стал душить. Она захрипела, а потом стала задыхаться и вдруг вскрикнула: «Ах!»
Наконец-то! Письмо выпало у нее изо рта, и Соврези держал его в руках.
Он разворачивал его целую вечность — так дрожали руки.
Да, его подозрения оправдались. Он не обманулся. Это был почерк его жены. Что ему оставалось делать? Он желал прочитать это письмо — и не мог. Затем он подошел к столу, налил два больших стакана воды и медленно их выпил. Прохлада воды вернула ему сознание, и он прочитал письмо.
Оно содержало всего только пять строк:
«Не езди завтра в Птибур, а еще лучше — возвратись назад перед завтраком. Он сказал мне сейчас, что поедет в Мелен и возвратится поздно. На целый день!»
Он… Это, конечно, он сам! Разумеется, этой второй любовницей Гектора была его жена Берта!
Соврези в бессилии опустился в кресло. Из багрового его лицо сделалось синим. По щекам потекли крупные слезы, которые обжигали.
При виде этого тяжкого страдания, этого молчаливого отчаяния, видя этого человека пораженным в самое сердце, Дженни поняла весь позор своего поведения. Разве не она была причиной всего? Разве не она намекнула на имя любовницы Гектора?
Девушка приблизилась к Соврези и хотела было взять его за руки. Но он отшвырнул ее, воскликнув:
— Оставьте меня!
— Простите меня, — сказала она. — Я несчастна, мне страшно.
Он выпрямился во весь свой рост.
— Что вам угодно от меня?
— Это письмо… Теперь я понимаю…
Он засмеялся гадким, язвительным смехом, смехом безумного.
— Да бог с вами! — воскликнул он. — Вы, кажется, миленькая, осмеливаетесь подозревать мою жену!
И в то время как Фанси невнятно бормотала извинения, он вытащил бумажник и вытряхнул из него на стол все, что в нем находилось, — семь или восемь купюр по сто франков.
— Возьмите, это от Гектора, — сказал он. — Он вас не оставит, но послушайтесь меня, заставьте его жениться.
А затем он взял ружье, отворил дверь и вышел. Остававшиеся во дворе собаки бросились к нему ласкаться, но он ударами сапог отогнал их от себя.
Куда ему было идти? Что делать?
XVIII
За утренним туманом последовал мелкий, частый, холодный, проникающий до костей дождь. Но Соврези не чувствовал его. Он шел с непокрытой головой по полям проселочными дорогами куда глаза глядят, без цели, не придерживаясь никакого направления. Он громко говорил на ходу сам с собой, то резко останавливался, а то принимался шагать снова. Встречавшиеся ему на пути местные крестьяне, которые отлично его знали, кланялись ему и долго еще смотрели вслед, спрашивая себя, не сошел ли он с ума.
Но, к несчастью, он был в своем уме. Пораженный невероятной катастрофой, его мозг в первое время не в состоянии был соображать. Но Соврези собрал все свои разворошенные мысли и, сделав усилие, осознав произошедшее, получил возможность и страдать.
Как! Берта и Гектор посмеялись над ним, обесчестили его имя! И это она, которую он боготворил, и он, его лучший закадычный друг! Несчастная, ведь он же ее вытащил из нищеты, она ему обязана всем. А Гектор? Разоренный, приставивший к виску пистолет, он был подобран Соврези?.. У него в доме, под его же крышей, происходит этот позор, которому даже и названия нет! Довольно они поиграли уже его благородным доверием, теперь он не будет таким простофилей!
Страшное открытие отравило ему не только будущее, но и прошлое. Воспоминание о счастливых часах его жизни наполнило душу отвращением, подобно тому как самая мысль о какой-нибудь еде заставляет иногда протестовать наш желудок.
Но как это случилось? Когда? Почему он сам ничего не замечал?
Тысячи самых мельчайших подробностей пришли ему на память. Он припомнил теперь некоторые взгляды Берты и дрожание ее голоса, благодаря которым можно было догадаться об истине. И как над ним теперь, вероятно, посмеются из-за этой истории с женитьбой Тремореля на мадемуазель Куртуа!
В некоторые минуты им овладевало сомнение.
— Этого не может быть, — бормотал он, — это невозможно!
Присев на ствол срубленного дерева, он стал уже в десятый раз изучать роковое письмо.
— Оно доказывает все, — проговорил он, — и ровным счетом ничего.
И он прочитал его еще раз: «Не езди завтра в Птибур…»
Что ж такого! Разве не он сам в своем глупом доверии тысячи и тысячи раз повторял Треморелю:
— Я завтра на целый день уеду, останься с Бертой, ей будет веселее.
Конечно, эта фраза еще ничего не значит. Но только зачем эта приписка: «…а еще лучше — возвратись назад перед завтраком…»
Здесь уже, несомненно, боязнь, вина. Уехать, затем тотчас же возвратиться, то есть принимать меры предосторожности, бояться подозрений.