— Какие доказательства? — спросил доктор, нахохлившись, точно старый воробей перед дождём.
— Когда самоубийца сам вскрывает себе вены, то раны должны идти слева направо и справа налево на каждой руке. Изменение глубины надреза указывает на направление движения лезвия. Но в нашем случае видно, что оба надреза идут справа налево. Это означает, что надрезы сделал кто-то другой.
— Я не видел, чтобы вы измеряли глубину ран, — с сомнением вымолвил врач.
— А это и так понятно. Глубина значительная. Повреждены не только вены, но и мышцы. Так бывает, если вены режет посторонний человек. Самоубийца же это делает осторожно. Он боится причинить себе много вреда.
— То есть, по-вашему, получается, что поручик позволил кому-то вскрыть себе вены, лёг в ванну, курил при этом и отправился к праотцам? А его палач оставил нож и ушёл, не забыв запереть дверь? — хохотнул инспектор.
— Помилуйте, инспектор, этот нож не может быть орудием данного убийства. Здесь использовалась опасная бритва. Причём та же, что и во время пыток пана Плечки. Её преступник опять забрал с собой.
— Откуда вы это взяли? — недовольно пробубнил доктор.
— Об этом говорит характер повреждений. Кожа на краях ран слегка завёрнута вверх, будто рассечена. Разрезы очень тонкие.
— Однако вы не ответили на мой вопрос, — не унимался инспектор. — Покойный вполне крепкий мужчина и он мог дать отпор любому, кто попытался бы разрезать ему вены. Но на теле покойного я не обнаружил следов борьбы.
— Да-да! — потирая ладони от удовольствия, вмешался судебный медик. — И, если вы хотите сказать, что, мол, убийца сначала отравил жертву, а потом перенёс в ванну и вскрыл вены — это будет ошибкой, поскольку после остановки сердца в результате наступления смерти от принятия яда крови вытекло бы гораздо меньше, чем здесь. Сердце — это насос. Но он бы уже перестал качать кровь и остановился. А тут вытекло литра три, не меньше. Поэтому, пан Ардашев, спешу заметить: вариант первоначального отравления жертвы с последующим вскрытием вен не пройдёт!
Клим Пантелеевич покрутил в руке коробочку монпансье и, убрав назад, ответил:
— Вы правы. Убийца, судя по всему, неплохо разбирается не только в искусстве изготовления бомб, но и основах медицины. Для того, чтобы убедить нас в самоубийстве, он успел подсыпать в стакан жертвы снотворное, а не яд. Возможно, даже дважды. И потому после вскрытия трупа обнаружить его не удастся, так как лекарство растворилось в большом количестве водки, которую преступник, по всем вероятиям, залил поручику насильно уже после того, как он отключился. Это сильнодействующий препарат. Возможно, веронал.
— Потом он оттащил спящего в ванну, набрал воды, перерезал вены, бросил окурок жертвы рядом с ванной, забрал свой стакан, замкнул квартиру и вышел, — предположил инспектор.
— Именно так, пан Яновиц, — подтвердил Ардашев.
— Клим Пантелеевич, вы полагаете, что убийство пана Плечки, нефтепромышленника Кутасова, Богумила Смутного и этого поручика — дело рук одного человека? — неуверенно вопросил капитан.
— Несомненно. Но вы назвали не полный список преступлений. Добавьте туда организацию ограбления банка «Славия», покушение на меня с помощью бомбы в посылке, а также смерть капитана Ильина и его жены в Хебе.
— Я оставляю свой контроль за этим делом. Вполне возможно, мы его заберём…
— Так мы с радостью! Передадим хоть завтра!
— Вам бы только не работать, инспектор, — огрызнулся пан Гампл. — Вызывайте фотографа, криминалиста и следователя Мейзлика. Пусть оформит всё должным образом. Как я понимаю, надежда на наличие отпечатков пальцев этого коминтерновского шпиона ничтожная, но вдруг повезёт?
Ардашев, глядя на сыщика, спросил:
— А позвольте поинтересоваться, вещи покойного Врабеца ещё целы?
— Нет. Дело закрыто по причине смерти пана Плечки, сиречь обвиняемого. Подозреваемый Ярослав Поспишил отпущен. Вещи, принадлежащие убитому коммивояжёру, уничтожены, составлен акт. А почему вы спрашиваете?
— Плечка мне говорил, что там было письмо…
Инспектор хитро посмотрел на Клима Пантелеевича потом — на Войту, усмехнулся в усы и ответил:
— Да было. Я его сжёг.
В коридоре послышались шаги, и в комнату вошли санитары с носилками.
— А где труп, панове?
— Отдыхает. Вот только вам придётся подождать, пока приедет следователь и фотограф, — проговорил пан Яновиц.
Капитан Гампл взял Ардашева под локоть и, ведя по коридору, вкрадчиво спросил:
— Вы уверены в том, что вам удастся отыскать этого красного дьявола? — Ведь это хитрая и опасная большевистская бестия.
— Постараюсь это сделать как можно быстрее. Это всё, что я могу вам пообещать, пан Гампл.
— Что ж, я доволен нашим сотрудничеством. Сегодня вы блестяще подтвердили мою первоначальную версию. Не смею вас задерживать, дорогой коллега. Позвольте предложить вам мой автомобиль. С большим удовольствием довезу, куда скажете.
— Благодарю, но я хочу подышать свежим воздухом.
— Как изволите.
— Честь имею.
Ардашев спустился по лестнице. Сзади послышались шаги.
— Вы так быстро ушли, что насилу успел вас догнать, — запыхавшись, проронил Войта.
— А я думал, вы решили остаться со своим старым начальником. Мало ли… Может, захотели предаться воспоминаниям о прежней службе? — сыронизировал Клим Пантелеевич.
— Что вы, шеф, он же просто чудовище, которое стремится переложить свои заботы на плечи ближнего. Увольте! Лучше в зоопарке тигров кормить.
— Да бросьте вы, Вацлав! А по пивным шататься с ним нравится?
— Это же я ради нашего общего дела страдаю и не один, заметьте.
— Да? Интересно! И кто же ещё?
— Моя несчастная и безгранично преданная вам печень.
— Выходит, отказываетесь выпить со мной по кружке пива?
— Ну что вы? Как можно? С вами, шеф, хоть водку.
— Ну, уж нет. Завтра много дел, но сегодня час-другой у нас есть. Заодно обсудим дела. Предлагаю держать курс на тот огонёк. Вроде бы приличная портерная. Не находите?
— Вполне!
— Тогда вперёд!
Глава 26Аптека Байгера
г. Ставрополь, 17 октября 1918 г. (более года назад до описываемых событий).
I
Судебный следователь Бараевский с трудом разомкнул веки. Постепенно стало возвращаться сознание. В зарешечённое окно пробивался лунный свет. Тело трясло мелкой дрожью так, будто к нему подключили электрический ток. Холод, казалось, проник даже под кожу. Солома на цементном полу только сглаживала выщерблины, но не грела.
События последних дней возвращались черно-белыми кадрами немого кино: тифозная палата в лазарете, крики, что в город входят красные, беготня по коридору, жар, кошмарный сон, какой-то комиссар в кожанке и с красной лентой на папахе, удар прикладом, телега, угол Николаевского проспекта и Архиерейской улицы. «Да, — он поднял глаза, — это мой 2-й участок. Очевидно, я в подвале аптеки Байгера. Чекисты ещё до прихода Шкуро сделали из неё комендатуру и пыточную для допросов. И эти большевики, вновь занявшие город, видимо, решили ничего не менять». Артемий осмотрелся, в углу копошился какой-то человек.
— Эй, послушайте, вы кто? — просипел следователь.
Тёмное пятно выросло и превратилось в человека.
— Вижу, Артемий Сергеевич, вы пришли в себя. Это плохо. Теперь вас точно расстреляют. Возможно, не сразу. Сначала допросят, вынут все жилы, а потом расстреляют. Или повесят. Меня обещали повесить. Вешают утром в городской тюрьме, а расстреливают в полдень на Холодном роднике или за Алафузовским садом.
— Простите, я не узнаю вас. Голос знакомый, а не узнаю.
— Не мудрено, господин судебный следователь, не мудрено. Они разбили мне лицо, шевелить губами и то больно. — Он вздохнул и представился: — председатель Окружного Суда действительный статский советник Ганнот.
— Владимир Филиппович, вы?
— Я, дорогой мой, я.
Артемий слегка приподнялся и опёрся спиной о стену. Судья умостился рядом на краешке стенного выступа.
— А почему вы не эвакуировались?
— Супружница моя, Ирочка, и две дочери (Анечка гимназию скоро закончит, а младшенькой Злате восьмой годок пошёл) так же, как и вы, сыпняком[32] занедужили. Разве я их брошу?
— Да, ситуация.
— Не приведи Господь, — отмахнулся судья.
— Как-то быстро город сдали, не находите?
— Быстро не то слово. А что было делать? Таманская армия. Пятьдесят тысяч оборванцев. Хуже саранчи. Разве остановишь? Знаете ли, позавчера я встретил губернатора Глазенапа, выходящим из гостиницы «Россия», что напротив Окружного суда. Показываю ему на вереницу людей, бредущих по Александровской: лазаретные больные в халатах, уставшие пехотинцы, беженцы… Идут точно нищие калеки во время Крестного хода. Я и спрашиваю: «Что случилось, господин полковник?» А он мне: «Срочная эвакуация. Красные близко». «Позвольте, — напоминаю ему, — ещё вчера вы утверждали, что мы город не сдадим. Так отчего же бежим?». Он улыбнулся: «Оперативная обстановка на фронте меняется ежедневно. Вчера было одна, сегодня — другая». Я не успокаиваюсь: «А как же быть с судом, с чиновниками, с делами?». «Эвакуируйте». Я возмутился: «Это же решительно невозможно! Не успеем!». Он отвечает: «Ну так бросьте бумаги. А люди пусть спасаются. Оставаться нельзя ни в коем случае. Большевики, зайдя в город, первым делом расправляются с полицией, следователями и судьями». «Спасибо, говорю, Пётр Владимирович, утешили». — Полковник пожал плечами, сел в автомобиль и укатил.
— А с вашими, что? С семьёй?
— Вызвал врача. Эскулап категорически запретил их транспортировать, потому что к сыпному тифу добавилась и острое осложнение — скарлатина. Вот я и положил их в госпиталь. Под присмотр врачей.
— Может, не тронут?
Судья поднялся и заходил по камере нервными короткими шагами, словно пытался отыскать замурованный выход под сводами подвала. Потом вдруг остановился, повернулся резко и изрёк: