— И дверь он не запер не потому, что забыл! Он наверняка поджидал этого проходимца Альфонса Габриэля. Стоит мне уехать, как он сразу этого пройдоху кормить-поить начинает.
— Себастьян — добрый мальчик, — мельком заметил отец Иеремия.
— А кстати, — встрепенулся кузнец, — вы узнавали, где был бродяга во время убийства?
Священник задумался. Нину с Йоахимом он об этом не успел спросить, а надо бы… А что говорил учитель? Он сказал, что не помнит, когда появился бродяга, но когда обратил на него внимание, тот торчал за забором.
— Вряд ли однорукий бродяга справится с алебардой, — сказал отец Иеремия.
— Но кинуть бумеранг он мог?
— Стоп-стоп-стоп, — запротестовал отец Иеремия. — Это уже вовсе досужий вымысел. Алебарда была воткнута в горло Феликса. Его ударили два раза. Это факт. А бумеранги — это всего лишь ваше предположение.
— А может, вправду бумерангом? — взволнованно подскочил Иоганн. — Мы с Мартином пробовали, как можно ударить человека топором по горлу! Так вот — это очень-очень несподручно, дядя! Надо низко, почти пополам изогнуться и стоять при этом сбоку от того, кого хочешь ударить. И надо чтобы противник еще при этом держал шею открытой и не пытался сопротивляться. Но если тебя хотят ударить топором, пока размахиваются, ты не будешь стоять столбом, ты десять раз успеешь поднять руки, чтобы как-то защититься.
— Вы — что, баловались с топорами? — нахмурился отец Иеремия.
— Да нет! Это был «судебный эксперимент», — затараторил Иоганн, не забыв вставить почерпнутое из газеты модное выражение. — Мы палкой сражались. Вот давайте я вам покажу…
— Потом-потом, — отмахнулся священник. — Сейчас есть вопросы поважнее. Я все-таки хочу узнать, для кого Генрих делал алебарду.
— Я не могу разглашать тайну заказчика, — пробурчал кузнец. — Мой клиент никак не связан с убийством. И вот что я хочу сказать насчет удара по горлу. Такую рану алебардой можно нанести только лежащему человеку. И ваш племянник прав: лишь при отсутствии сопротивления. Значит, тот, кого убивают, должен быть без сознания.
— Или мертв? — подскочил Иоганн. — Феликса могли отравить, дождаться, когда он умрет и тогда убийца совершенно безопасно для себя мог ударить его алебардой. Чтобы замести следы!
— Ну, если человек мертв, то от удара топором не будет много крови, — уточнил кузнец.
Священник вспомнил залитую кровью рубашку Феликса и причитания доктора Филиппа.
— Много было крови, — сказал он. — Но все-таки, давайте вернемся к алебарде. Я не ошибусь, если предположу, что вы делали ее по заказу графа Еремина?
Генрих нахмурился, помолчал, а затем отрицательно мотнул головой:
— Нет! Граф Еремин тут ни при чем.
— Ну хорошо, — добродушно согласился отец Иеремия. — Тогда позвольте мне задать еще несколько вопросов. Кто знал о вашем отъезде, Генрих?
— Себастьян знал. А вроде, никто больше. Себастьян наверняка проговорился Альфонсу Габриэлю.
— А Феликс?
— Феликсу я говорил, да. Он заходил вечером насчет ограды узнать, вроде как отец до отъезда приказал ограду поправить. Но насколько я понимаю, вы ведь его не подозреваете в самоубийстве?
— Нет, конечно, нет! Но Феликс договорился с убийцей о встрече в кузнице. И убийца специально выманил Себастьяна. Мне не хочется думать на Рудольфа… Но Рудольф наверняка знал что-то важное, чему сам не придает особое значение. Феликс делился с ним всем, даже своими любовными секретами, наверняка и здесь без него не обошлось. Если Феликс сказал учителю о вашем отъезде, тот мог нечаянно проговориться об этом при встрече с убийцей.
— Или убийца мог услышать этот разговор, — добавил кузнец.
— Да, это так, — вздохнул отец Иеремия. — К Рудольфу каждый день наведывается Йоахим. По идее, он мог услышать.
— Зачем ему убивать Феликса? Мне вообще не хотелось бы плохо говорить про молочников, — насупил брови Генрих. — Мне дико неловко перед ними за крашеную свинью.
Вспомнив полосатую пиратку-хавронью, напугавшую его несколько часов назад, отец Иеремия с трудом погасил невольную улыбку.
— Нет, я не говорю, что Йоахим убийца, но если такой разговор между Феликсом и Рудольфом состоялся, он вполне мог его услышать и передать кому другому. Это надо все разузнать.
В это время телега подъехала к колодцу Рэнгу. В отличие от чужаков, кузнец не стал торопить лошадь, напротив, остановил ее, слез с облучка и пошел к колодцу напиться воды. Мрачное было это место. Заброшенное и жуткое. Иоганн, котором было немного не по себе, смотрел на Генриха с нескрываемым восхищением.
— Все боятся колодца Рэнгу, а вы нет! — такими словами он встретил вернувшегося к телеге Генриха. — Чужаки, как его увидели, так припустили во всю прыть.
— Кстати, откуда вы знаете чужаков? — спросил священник. — Ведь это вы их отправили на постой к Анне?
Генрих задумчиво пожевал губами.
— Я о них слышал еще в городе, — вспоминая, ответствовал он. — Говорили, что это безобидные чудаки, почитатели древнего местного языческого культа. Я вот всю жизнь в Рабеншлюхт живу, а ничего такого не слышал об этой Вороне-Матери. — на эти слова громким обиженным сварливым хрипом отозвалась взлетевшая с тропы ворона. — Только и осталось от этого культа — одно название у деревни. Да еще эти шкодлы всюду летают, — он хлестнул кнутом в сторону, где сидели на ветке, нахохлившись, несколько больших серых птиц. — А потом чужаки пришли ко мне. Им надо было идти в холмы, искать там что-то собирались, знаки какие-то. А мой дом в деревне — крайний к ним. Только Анна ближе, поскольку совсем в лесу живет. Я и подумал, что мне лишние люди — суета, ни к чему, а Анне — какой-никакой доход. И мужики при хозяйстве будут. А чтоб не шалили по бабской части — так я за этим слежу.
— Генрих, Анна говорила вам что-нибудь о бумагах мужа?
— О каких бумагах?
— Написанных на латыни.
— Нет, ничего такого не слышал, — покачал головой кузнец.
— Ну хорошо, а что вы знаете о том, что связывало Феликса и чужаков? Он часто у них появлялся?
— Да, этот бездельник, мерзавец и вертопрах, Царствие ему Небесное, бывал на хуторе Анны. Но не сразу он там появился. Не сразу. Потом присоединился. А недавно ушел от чужаков. Или они выгнали его. Не скажу, не знаю.
— А мадьяр?
Кузнец сплюнул.
— Этот — вообще чёрт, злой, странный, смотрит косо, ходит криво, молчит. Сегодня попросил пару слов написать — так зыркнул, что до сих пор мурашки по коже.
— Мы его в лесу встретили! С ножом! — воскликнул Иоганн.
— И что он там делал?
— Крался за нами! Когда мы его увидели, то сразу побежали назад, на хутор. Но мы вовсе не испугались, а просто вдруг вспомнили, что пора вернуться.
— Ну да, конечно, — согласился отец Иеремия. — Мадьяр очень странный тип, как о нем отзываются. Хотелось бы на него взглянуть.
— Не приведи Господь, — пробормотал кузнец. — Не хотелось бы мне, чтобы этот тип мной заинтересовался. Если ему будет надо, он ни перед чем не остановится. Будьте осторожнее, святой отец! Если убийца решит, что вы что-то знаете… и не дай Бог, это мадьяр! Любопытство наказуемо.
— Я всего лишь хочу спасти Себастьяна, — сухо напомнил кузнецу священник.
— Если вы хотите знать мое мнение, — произнес кузнец. — то я думаю, что все дело в политике. Феликс долго жил среди городских, у студентов волнения часто случаются. Почему он отсиживался в деревне в последнее время? Кто говорит: шашни, — а я так уверен, что дело это политическое. И, кроме того, не забывайте! Отец Феликса — местный староста. Многие им были недовольны. Сами знаете, он взяточник, хапуга и бабник. Ничем не лучше своего драгоценного сыночка! Не убили ли мальчишку в отместку отцу за какие-нибудь его темные делишки?!
— Да, чем дальше, тем больше вопросов, — подтвердил священник. — Однако, надеюсь, Господь поможет мне связать концы с концами и узрить истину.
Иоганну показалось, что дядя говорит слишком пафосно, он почувствовал себя неловко, завертелся, глянул на кузнеца, не заметил ли тот. Но Генрих продолжал спокойно править лошадью. Кузница была уже совсем недалеко. Иоганн соскочил с телеги и побежал вперед:
— А вот эти следы, — он ткнул палкой в полустертые, уже едва видные, следы велосипедных шин — когда они появились?
— Вчера, когда я уезжал, их не было, — подумав, ответил Генрих.
— Точно?
— Да, я вчера до колодца Рэнгу шел пешком, заметил бы. Тпру! Приехали.
— Значит, Франц был здесь утром! — подняв указательный палец к небу, радостно возгласил Иоганн. — Он должен был что-то видеть.
Отец Иеремия, кряхтя, слез с телеги.
— Благодарю вас, Генрих, что подвезли. Не посмотрите — всё ли в кузнице цело? Может быть, что пропало?
Пока Генрих отводил лошадь и осматривал кузницу, Иоганн стоял около забора и проводил пальцем по вырезанному гвоздем силуэту вороны. Отец Иеремия заглянул во двор — Рудольфа, сторожившего место убийства, не было видно. Возможно, жандарм уже отпустил его? Или он сам ушел, не дождавшись смены?
— Всё на месте, — сказал вернувшийся с алебардой в руках Генрих. — Только Себастьяна нет. — углы его губ дрогнули, Иоганну вдруг стало пронзительно жаль деревенского богатыря. Ему показалось, что кузнец разом постарел и осунулся.
— Пойдемте, дядя, — потянул он за рукав замешкавшегося отца Иеремию. — У нас еще много дел. Мы должны спасти Себу!
19
Если не считать отца мельничихи, который уже лет пять не поднимался с постели и никого не узнавал, фрау Герта была самой старой жительницей деревни. Восемьдесят человеку, а она ежедневно в саду копошится, и рассудок в полном здравии, и память такая, что отец Иеремия в пример забывчивым прихожанам ставит. Вот только глуховата да зрение совсем никудышное.
Иоганн с фрау Гертой был почти незнаком. Родился он в Леменграуене, куда maman уехала из Рабеншлюхт в восемнадцать лет, сразу после смерти бабушки. Иеремия собрал все деньги, какие только мог, да еще и занял в долг, лишь бы дать сестре хорошее образование. Матушка очень любила своего брата, старалась навещать почаще, а уж Иоганна, как подрос, так и вовсе пыталась отправить на целое лето. Впрочем, сам он предпочитал город и под всяческими предлогами увиливал. До сих пор это чаще всего удавалось.