– У нас пока ограниченный круг свидетелей, – сказал Агафонов. – Показания Масловой и Абызовой не вызывают доверия. После откровенного рассказа Палицына события прошлой пятницы смотрятся совсем в другом свете. Я не хочу сказать, что это Маслова убила любовника, но все же! С ними надо поработать еще раз, с учетом сведений, сообщенных Палицыным. Далее! Вдову пока оставим. У нее завтра похороны, так что не будем бежать впереди паровоза. У нас есть еще старик-буденновец, явно информированный гражданин. У нас не допрошен сосед Фурмана по фамилии Евдокимов. Вряд ли его допрос что-то даст, но прокурор не сегодня, так завтра потребует расширить круг свидетелей, так что включим Евдокимова в план первоначальных оперативно-разыскных действий. Пономарев и Безуглов интереса на данном этапе не представляют. Начальник РОВД передал информацию о краже кирпичей на стройке в БХСС. Если показания Безуглова подтвердятся, то он, как я считаю, вне подозрений.
– Не будем спешить, дождемся ответа из БХСС, – предложил Кейль.
– Спешить никогда не стоит, но на данном этапе нам ни Пономарев, ни Безуглов не нужны, – продолжил начальник уголовного розыска. – Работу распределим так: Абрамов допросит Абызову. Альберт Иванович, на тебе – Маслова. Разговор с ней будет трудным, и я считаю, что нового человека к нему подключать не стоит. Ты нашел с ней общий язык, тебе и карты в руки. На похороны пойду я. С буденновцем встретится Семенюк. Ты, Виктор, лучше нас всех разбираешься в садоводческой теме, и я думаю, что ты наверняка найдешь нужный подход к старику. Ах да! Остался Евдокимов. Иван, найди время, установи, кто он такой, и допроси его.
После совещания Агафонов и Кейль остались вдвоем.
– Ты решил покуражиться? – спросил Кейль. – На кой черт ты Ване Абызову поручил? Ты видел, какую он стойку сделал, когда Палицын про нее рассказывал?
– В том-то и суть!
Чтобы подчеркнуть значение своих слов, Агафонов, не задумываясь, сделал правой рукой жест, с каким обычно изображают Иисуса Христа на православных иконах. Атеист, сроду в церкви не был, а на тебе, жест Спасителя повторил!
– Влюбился Абрамов или нет – это не наше дело, – продолжил Агафонов. – Но Ваня – известный дуболом. Он попрет напрямик, и если Абызова в чем-то замешана, то мы сразу же поймем это. Я понятно объясняю политику партии на данном этапе? Абрамов – мужик принципиальный. Он не станет покрывать Абызову. С сожалением, со вздохами, но он отправит ее за решетку. Если же Абызова ни в чем не замешана, то Абрамов поймет это раньше нас, так как он лично заинтересован, чтобы понравившаяся ему женщина была вне подозрений.
– Это как сказать! – возразил Кейль. – Знавал я случаи, когда порядочнейшие мужики так влюблялись, что все принципы побоку пускали. Ваня – мужик на баб не падкий, а тут у него в глазах чертики стали бегать. Как бы не свернул он на кривую дорожку.
– Если свернет, то мы это первыми узнаем… Короче! Я принял решение и менять его не буду.
– Давай поменяемся местами: я пойду на кладбище и буду в резерве, а ты займешься Масловой. Ей чисто психологически будет легче давать другие показания новому человеку, чем мне. Сознаваться во лжи всегда нелегко.
– Согласен! Беру Маслову на себя.
2
Агафонов вызвал Маслову в РОВД. Разговор происходил один на один в кабинете начальника розыска.
– Что же вы, Зоя Петровна, нас так подводите? Мы к вам со всей душой, а вы? Мы даже вашего «знакомого» Палицына на допрос вызвали так, чтобы на него тень не бросить.
Расчет оказался верным. В трудной и запутанной ситуации, когда непонятно, как будут развиваться события, человек инстинктивно отсекает от своего окружения все лишнее, чтобы не брать на себя неблаговидные поступки других людей. Палицын не стал постоянным любовником Масловой, так что слова начальника ОУР «ваш знакомый» потребовали немедленного опровержения.
– Он – «знакомый» Абызовой, а не мой, – опровергла неверные сведения Маслова. – Если Палицын наплел вам, что между нами что-то было, то я могу признаться – было! И что с того? Как я понимаю, вы занимаетесь не расследованием моей личной жизни, а убийством соседа по мичуринскому участку.
– Поговорим о соседе! – охотно согласился Агафонов. – С ним-то у вас были более чем дружеские отношения? Когда они начались, знала ли о них супруга Фурмана? И ради бога, Зоя Петровна, не обвиняйте Палицына в том, что он не умеет держать слово и хранить секреты. В уголовном розыске, как в исповедальне, все обязаны выкладывать начистоту: кто, где, когда, с кем. У нас, как в церкви, сказанная на исповеди правда до чужих ушей не дойдет, но между нами и священниками есть большая разница: они грехи отпускают, а мы решаем, лишать человека свободы или нет. Как-то один гражданин, трое суток отсидевший по подозрению в преступлении, которого не совершал, рассказал мне, что вышел за ворота изолятора временного содержания, вдохнул воздух и почувствовал вкус свободы на губах. Свобода, она ведь не материальна, и какую ценность она представляет, человек понимает только тогда, когда ее лишается. Свобода пойти по своему усмотрению в магазин или в парк – великое дело!
– Вы подозреваете меня в убийстве Фурмана? Вы серьезно думаете, что это я ему голову топором размозжила?
– Нет! Пока нет. Но чем больше вы будете скрывать интересующие нас события, тем больше у нас будет оснований не доверять вам. Итак, сколько времени длилась ваша связь с Фурманом? Был ли он приятным человеком в общении или бирюком, который только о своем благосостоянии и думает? Выкладывайте все начистоту и ни о чем не думайте. Если уж мы о Палицыне помалкиваем, то вас будем оберегать как зеницу ока.
– Ох, как неохота мне всю эту грязь ворошить! – вздохнула Маслова.
– Странно! – искренне удивился Агафонов. – Вы считаете свои отношения с Фурманом грязью? Зачем же тогда с ним встречались? Он что, шантажировал вас? Угрожал предать ваши отношения огласке?
– Вам с самого начала рассказывать? – неожиданно разозлилась Маслова. – Вам, наверное, очень интересно, как у нас было в первый раз и кто был инициатором нашей порочной связи? Нравится же вам в чужом грязном белье копаться!
– Господи, как все любят попрекать нас этим грязным бельем! Но когда к заднице прижмет, и прижмет по-настоящему, то мчатся в милицию и умоляют: «Сделайте! Хоть что-нибудь сделайте!» Поверьте мне на слово: если завтра мы будем пытать подозреваемых каленым железом, то граждане, которых обворовали и лишили собственности, выстроятся в очередь угли в жаровне раздувать. Христианская добродетель торжествует ровно до того момента, пока у тебя шапку на улице не сорвали. Как шапки не стало, так начинаются упреки: «Что вы их, грабителей, по головке гладите? Жестче с ними надо быть, жестче!» А вы меня каким-то грязным бельем попрекаете. Иногда без грязи до правды не докопаться. Меня, честно говоря, не очень интересуют подробности вашей интимной жизни, но есть одно «но»! Это Фурман. Он сейчас находится в морге. Его дети остались сиротами, а человек…
– Я все поняла, – перебила его свидетельница. – Простите за несдержанность. Я все дни на нервах, сама не своя. Я не знаю, с чего начать. Задавайте вопросы, так мне будет легче сориентироваться и вспомнить события, которые помогут раскрыть преступление.
– Давайте начнем с прошлой пятницы.
– Хорошо, – немного подумав, согласилась Маслова. – Абызова давно намекала, что Палицын – мужик хороший, но ей надоел. Открыто она не говорила: «Забери его себе», но смысл ее речей был именно такой.
– Абызова знала, что у вас с Палицыным были встречи наедине? Не ревновала ли она вас?
– Знать, наверное, знала или догадывалась, но она же не будет об этом мне говорить. Что за детский сад – друг друга любовником попрекать? Любовник – это не муж. Сегодня он есть, а завтра – нет. Тем более что у меня и Палицына отношений-то никаких не было. Отношения – это общие интересы, а не случайный скоротечный секс. Простите, что прибегаю к таким словам, но я медсестра. Мне можно говорить так, как я думаю.
– Мне вот какой момент несколько непонятен. Надоел Палицын Абызовой, ну и черт с ним! Бросила бы его, и делу конец. Зачем его вам-то навязывать?
– Она его не навязывала, а намекала, что неплохо бы присмотреться к нему. Я не раз жаловалась Абызовой, что у меня и Фурмана зимой отношения испортились, а к весне мы вообще стали испытывать друг к другу неприязнь. Деньги, они кого угодно рассорят. Фурман попросил взаймы крупную сумму, я отказала. Он…
Маслова замялась, не зная, как продолжить. Агафонов тут же пришел на выручку.
– Оставим пока Фурмана и вернемся к вашему приезду на мичуринский участок.
– Никаких конкретных планов по передаче любовника из рук в руки у нас не было. Мы даже разговора об этом не вели, но как бы подразумевалось, что если Палицын мне понравится, то он займет место Фурмана. Лицемерие, конечно, но как по-другому? Абызова ведь не могла ему прямо сказать: «Женя, теперь ты будешь встречаться с Зоей». В общем, мы собрались, выпили, разговоры вели ни о чем. Я вышла из дома, Палицын – за мной. Стал целовать, игривые слова на ушко шептать. Я подумала: «Почему бы и нет?» – и пошла к Фурману, который уже давно приехал. Я хотела поставить последнюю точку в наших отношениях. Я разорвала бы отношения в любом случае, стал бы моим любовником Палицын или нет. Когда я пошла, было уже темно. У Фурмана горел в домике свет, входная дверь была не закрыта. Накануне по телефону мы договорились, что я приду к Фурману, мы откровенно поговорим и расстанемся, как цивилизованные люди, без взаимных упреков и проклятий. Я вошла в дом. Фурман сидел за столом, уткнувшись лицом в руки, сложенные на столешнице. На мое появление он никак не отреагировал, головы не поднял, не посмотрел, кто пришел. Я сказала: «Коля, это я!» Он поднял голову. Взгляд у него был мутный, ничего не понимающий. Он пробормотал что-то вроде «ноги» и снова бессильно уронил голову на стол. Я, честно говоря, психанула. Какие еще ноги? Он что, хотел сказать, что я ноги забыла вытереть перед тем, как в дом вошла? Представьте, какой гнев меня охватил. Мы по-человечески договорились встретиться и в последний раз откровенно поговорить, а он взял и напился до бесчувственного состояния. За несколько часов до моего прихода стал пить.