– Это-то понятно, – пробурчал Агафонов.
Но тесть, словно не уловив недовольства в его словах, продолжил:
– Чтобы ты вник в подоплеку произошедшего убийства, ты должен для начала понять сущность учения о крови и почве. Это учение было популярно в Германии в начале века и стало одной из причин гитлеровской экспансии в Европе, приведшей ко Второй мировой войне. Сущность учения в двух словах: нация и почва представляют единое целое. Из почвы родной земли, не из лесов и не из золоторудных месторождений, а именно из почвы нация получает кровь и жизнь. Без почвы любая нация вырождается и исчезает бесследно, как исчезли гунны и скифы. Теперь уменьшим вопрос крови и почвы с уровня государства и нации до одного индивидуума или группы людей. Ты читал «Тихий Дон»?
– Читал, – с неохотой соврал Агафонов.
– В «Тихом Доне» красной линией проходит кровная взаимосвязь казаков и родной земли. Земля кормит казачество. Война, не война, а казаки должны пахать землю и сеять пшеницу, иначе все вымрут с голода. Кормить их даром никто не будет. Во время Гражданской войны все мужчины в станицах ушли на фронт, и за плуг встали женщины, старики и дети. Земля не терпит безделья, на ней надо постоянно работать в поте лица. Теперь представь, что некий казак решил отрезать часть надела у соседа. Чем это закончится? В мирное время был бы станичный суд, и виновного бы строго наказали, а во времена смуты захватчика насадили бы на вилы, и весь сказ! В твоем товариществе два соседа не поделили землю, и один решил прибегнуть к крайним мерам. Вот и все! Ничего удивительного в этом нет.
– Они же не казаки, не крестьяне, а садовый участок – это не пашня, – возразил Агафонов.
– Какая разница! – воскликнул тесть. – Как ты не можешь понять, что взаимосвязь между почвой и кровью не исчезает с развитием научно-технического прогресса! Здесь дело в другом. Отношение к земле меняется в зависимости от удаленности человека от непосредственных работ на почве. Крестьянин за свой клочок земли, не задумываясь, пойдет на смертоубийство, горожанин – нет. У него связь с почвой ослабла, но не исчезла до конца. Теперь давай решим, кто среди нас крестьяне, а кто нет. Наш областной центр до 1927 года был провинциальным захолустьем. С началом индустриализации у нас стали возводить промышленные предприятия. Кто их строил? Процентов пять среди строителей составляли специалисты, приехавшие в Сибирь из городов, остальные были крестьянами, решившими начать новую жизнь. Лопатами на рытье котлованов махали бывшие хлеборобы, а не сталевары или механики. Крестьяне осели в городе. Их дети формально стали горожанами, но у них осталась кровная связь с землей. Моя жена как раз из таких горожан. Ее родители приехали на стройку из деревни. У жены осталась незримая связь с почвой. Когда я издал в прошлом году монографию и получил неплохой гонорар, предложил ей не высаживать картошку в поле, а купить ее на рынке. Что тут началось! «Как же мы без своей картошки жить будем! Что на работе скажут! Всю жизнь сажали картошку, а в этом году нет? Представь, какими глазами они на меня посмотрят». Скажи, на кой черт сажать картошку самому, если ее можно купить?
– Своя картошка будет дешевле.
– Не все упирается в деньги! Я физически не могу закинуть мешок картошки в кузов трактора. Мне надо просить помощи у незнакомых людей, что лично для меня унизительно. Зимой, вместо того чтобы заниматься делом, я вынужден идти за картошкой в погреб, раскидывать снег, тащить через весь район санки с туго набитым мешком. У меня уже здоровье не то, чтобы мешок картошки из погреба одному вытаскивать, но мне некуда деться! Кровь и почва в лице моей любимой супруги заставляют меня высаживать в поле наш второй сибирский хлеб!
– С картошкой как-то неубедительно, – осторожно возразил Агафонов.
– Пошли!
Хозяин привел гостя в спальню, отодвинул занавеску, указал на цветы на подоконнике.
– Что это? – спросил он.
– Это цветок, названия не помню. Это – алоэ, а это – кактус. Обычный кактус с иголками. Говорят, что он раз в сто лет цветет, но я в этом сомневаюсь.
– Вопрос второй: зачем этот цветник на подоконнике? Для красоты? Так его из комнаты не видно. Он за занавесками стоит. С улицы его тоже не видно. Пятый этаж! Не всякий голову задерет, не всякий рассмотрит. Так скажи мне, зачем нужны эти цветочки? Какой с них толк, в чем их практическая польза? Кислород вырабатывают?
– Алоэ к ранам прикладывают, – неуверенно сказал Агафонов.
– Ха! К ранам! – воскликнул философ. – Ты – человек опасной профессии. Подскажи, когда у тебя в последний раз были раны, к которым надо алоэ прикладывать?
– Не помню, – признался Агафонов. – Алоэ еще к чирьям прикладывают. Оно гной вытягивает.
– Какой гной? У тебя что, чирьи каждый день выскакивают? Хорошо. Оставим алоэ в покое. Забудем про цветок. От кактуса какая польза? Никакой. Зачем же он стоит в моей городской квартире и занимает место? А затем, что он – символ связи моей супруги с почвой. Эти цветочки – ее личный огород. Когда она поливает герань, то возвращается к своим крестьянским корням и получает духовную подпитку от земли. Супруга не раз намекала, что нам было бы неплохо купить мичуринский участок и выращивать на нем огурчики-помидорчики. Я на эту авантюру никогда не соглашусь. Почему? Да потому, что мои родители и деды обосновались в городах еще во времена Александра II, а родители жены родились в деревне. Поинтересуйся, давно ли родители подозреваемого в убийстве приехали в город, и ты узнаешь, что они покинули деревню во времена индустриализации или даже позже.
– Иными словами…
– Иными словами, дело было так! Ты не назвал ни одной фамилии. Поэтому всем участникам я дам свои, условные фамилии. Итак, Петров решил продать часть участка. Он горожанин и не имеет тяги к земле. Огурчики-помидорчики с собственной грядки его не прельщают. Он знает, что помидоры созреют только в конце лета, а в июне-июле помидорчики надо с собой из города везти, если хочешь салат поесть. Петров решил избавиться от ненужной земли. Его соседи загорелись идеей приобрести садовый участок. Иванову этот участок не положен и в принципе не нужен, но в нем живет кулацкая натура, и ему надо земли все больше и больше. У Сидорова садовый участок маленький, и соседская земля должна принадлежать ему. Он так считает, он в этом твердо уверен. Он уже мысленно распланировал, где и что посадит и наметил место, где поставит парник. Он считает, что сосед ставит ему палки в колеса, собираясь купить землю, насмехается и издевается над ним. Он, Сидоров, бьется за землю, но все тщетно. Иванов богаче, и перспектив стать хозяином спорной земли у него больше. Уязвленный Сидоров идет, чтобы поговорить с Ивановым, находит того в стельку пьяным и принимает спонтанное решение покончить с конкурентом одним махом. Точнее, одним ударом обухом топора по голове. Вспомни, что я говорил тебе о казаках. Сидоров считает землю своей и идет на крайности, чтобы ее отстоять. Вот и весь сказ! Не надо мудрить и искать скрытый мотив. Он на поверхности. Земледельцы со времен первобытно-общинного строя брались за оружие, чтобы отстоять плодородную почву и не дать своей крови угаснуть.
– Но ведь земля не его! – воскликнул Агафонов. – Она принадлежит государству, а садоводы только арендуют участки.
Тесть усмехнулся:
– Ты видел там табличку: «Эта земля принадлежит государству»? Если таблички нет, то это твоя земля, и ты можешь отгородить ее высоким забором, чтобы всякие проходимцы не пытались у тебя с кустов малины ягодку сорвать.
Жена Агафонова позвала мужчин к столу, не дав диспуту перейти в новую фазу. Больше они к обсуждаемому вопросу не возвращались.
8
Пока Агафонов выслушивал пространные лекции бывшего преподавателя философии, Кейль обрабатывал Абрамова.
– Спору нет, убийство Фурмана раскрыл ты! – сказал он. – Но что толку с того, что мы знаем имя убийцы? Суд не примет наши доказательства, прокурор не подпишет обвинительное заключение. Что мы имеем на данный момент? Ничего существенного, только косвенные доказательства его причастности к убийству.
Кейль действовал по давно отработанной методике: «Тезис-антитезис-синтез». Вначале уместная лесть, повышающая самооценку сотрудника, потом описание преград, перечеркивающих его заслуги (и Кейль, и Агафонов еще до выступления Абрамова на оперативном совещании догадались, кто совершил убийство, но решили отдать пальму первенства Абрамову). Синтезом рассуждений Кейля должно было стать стремление Абрамова вернуть статус-кво.
– Давай разберем наши доказательства и посмотрим, что получится, – продолжил Кейль. – У нас есть окурок, который мог бросить в огороде Пономарев. Почему «мог», а «не бросил»? Да потому, что не он один курит папиросы прокопьевской табачной фабрики. На гильзе папиросы один залом? Ну и что с того? Почти все курильщики один раз защепляют гильзу. Это Палицын эстетствует, делает два залома, а девяносто процентов любителей папирос – только один. Окурок в комплексе с другими доказательствами – ценнейшая улика. Сам по себе он говорит только о том, что некто бросил его с крыльца домику Фурманов в огород. Все, больше он ни о чем не говорит. Этим некто мог быть кто угодно: ты, я, Симонов или еще сто тысяч мужиков из нашего города. Ты хочешь возразить? Ах да, ты же не куришь! Но кто бы мог помешать тебе подобрать окурок на улице и бросить его в огород, чтобы сбить нас со следа? Никто. С окурком все понятно? Теперь поговорим об одежде и обуви, которые Пономарев сжег в бане. Сжег, и что с того? Он же не чужие вещи в топку запихал, а свои. Посмотрел на ботинки, счел, что они порвались, и сжег их. Могло так быть? Могло. Еще что? У него в субботу не было грязной одежды? А почему она должна была быть? Может быть, он привык копаться в земле, одетый как франт. Что остается? Мотив преступления и Абызова, которая видела человека с фонариком. Кого она видела? Неизвестно. Некто шел из лога вверх, ну и что с того? Юриспруденция не терпит предположений. Или ты доказал вину человека, или оставь свои обвинения при себе.