Я говорю:
«Ты что, дурак? Ты знаешь, сколько он сейчас с этой болезнью горя хлебнет? В кожвендиспансере его лечить не будут до тех пор, пока он не назовет имя той, от кого гонорею подцепил. Он же не знает ни фамилии чувихи, от которой заразился, ни ее настоящего имени. Ничего про нее не знает! Как он теперь лечиться будет? С рук лекарства купит?»
Фурман стоит, пьяные слезы утирает и говорит:
«По фигу, хоть сифилис! Лишь бы один денек как человеку пожить».
– У него была девушка? – спросил Агафонов.
– Была, но там вот какое дело приключилось: весна закончилась, и его почти на все лето на мичуринский участок загнали. Девчонка тут же другого нашла. Ее понять можно! Каникулы, надо развлечься, отдохнуть, а парня нет. Он урожай сторожит. Ей-то какое дело до их клубники? Надо будет, на базаре у старушек кулечек купит. Потом его с грыжей прооперировали, и он сам стал девушек сторониться. Стеснялся, что у него шов в любой момент разойтись может. Еще что про него рассказать? Он как-то совершенно серьезно сказал, что сжег бы домик на садовом участке, чтобы больше его не видеть, да толку от пожара не будет: папаша новый дом начнет отстраивать, еще больше времени придется в садах торчать. Свободы он хотел, обычной человеческой свободы, а его, как цепного пса, за городом держали.
– Тебя послушать, так вы целыми днями пьянствовали да философские аспекты свободы обсуждали. Как Фурман домой приходил? Родители разве не видели, что он навеселе?
– Когда он возвращался с улицы, они уже спали. Он придет часов в одиннадцать, тихонько разденется – и в кровать. Все так делают! Если утром родители что-то заподозрят, то отговорка всегда есть: «Был на дне рождения у девушки, выпил глоток вина. Домой пришел вовремя, трезвый, не пьяный. Откуда запах перегара появился, объяснить не могу». Родителям будет нечем крыть. Они же не видели, в каком состоянии сын пришел. Может, правда, на дне рождения был да надышался там перегаром, исходившим от гостей.
Вернувшись в отдел, Агафонов прочитал сообщение от службы наружного наблюдения и приказал действовать.
16
Неприметный паренек отстоял почти час в очереди в кассу железнодорожного вокзала города Новосибирска, купил билет на поезд «Москва – Владивосток» до Хабаровска, прошел в зал ожидания немного отдохнуть, посидеть, вытянув ноги. До кресел он не дошел. Патрульные милиционеры пригласили его в отделение милиции выяснить некоторые обстоятельства. В комнате для работы с задержанными его поджидал Кейль. Патрульный милиционер протянул ему паспорт несостоявшегося пассажира.
– Фурман Сергей Николаевич! – прочитал вслух Кейль. – Что же ты так, Сергей Николаевич, поспешно из родного города убежал? Ни с кем не простился, у могилы отца не постоял в скорбном молчании. Нехорошо так поступать, но мы исправим это недоразумение! Назови код ячейки автоматической камеры хранения. Дяденька милиционер сходит, принесет твой багаж.
Фурман подчинился. Вскоре он уже мчался на служебных «Жигулях» в родные края. По дороге Кейль велел остановиться, вышел из машины.
– Выходи, Серега, покурим! – позвал он.
Задержанный вышел, посмотрел по сторонам. Кейль усмехнулся:
– Даже не думай! Здесь некуда бежать.
– Как вы меня нашли? – спросил Фурман первое, что пришло на ум.
– Мы за вашей семьей целую неделю наблюдали. Как только вчера твоя маманя купила билет на автобус до Новосибирска, так мы поняли, что ты решил сбежать. Нам для очистки совести оставалось узнать, до какой станции ты купишь билет, и тогда… Задумка у вас была интересная! Не знаю, кто посоветовал вам провернуть эту аферу, но могу заверить, что человек этот плохо представляет, как работает милиция. Когда твоя мать догадалась, что это ты отравил отца: до того, как мы приехали искать в садовый домик бутылку или во время осмотра? Не зря же она мне про тайник рассказала. Она уже тогда решила тебя от тюрьмы спасти? План у вас был такой: ты тайно уезжаешь из дома и направляешься к сестре матери в Хабаровск. Там бы ты фиктивно женился на своей двоюродной сестре, взял бы ее фамилию, легализовался бы на новом месте жительства под новым именем. Осенью ты бы ушел в армию, а там – здравствуй, новая жизнь! Через два года остался бы на сверхсрочную службу, еще раз, но уже по-настоящему, женился бы, вновь сменил бы фамилию и окончательно запутал бы следы. Сразу же после твоего отъезда безутешная вдова призналась бы, что это она отравила мужа-изменника. Доказательств ее вины не было бы никаких, так что следствие встало бы в тупик. Где ты – неизвестно, как матери доказывать вину – непонятно. Тут твоя мама сделала ошибку. Она решила проконсультироваться у адвоката, узнать, смогут ли ее посадить при отсутствии других доказательств, кроме ее признания. Адвокат в уголовном процессе выступает в качестве защитника, а не пособника в совершении преступлений. Как только он понял, что вы собираетесь сфальсифицировать доказательства по делу, так тут же позвонил нам и пересказал содержание беседы. К тому времени мы уже точно знали, при каких обстоятельствах и зачем ты покушался на жизнь отца. Остальное было делом техники.
– У вас есть пистолет? – спросил Фурман. – Давайте, я побегу, а вы застрелите меня при попытке к бегству. Звездочку за мою поимку вам так и так дадут, а я жить не хочу. Лучше умереть здесь, на трассе, от одного выстрела, чем потом всю жизнь маяться.
Кейль издевательски засмеялся:
– Один паренек, твой подельник по краже, сказал нам, что ты – дурак, но он ошибался. Ты не идиот, и не тупица, ты – слизняк! Слюнтяй. Папашу хладнокровно отравить у тебя ума и совести хватило, а теперь ты решил нюни распустить: «Жить не хочу! Совесть глодать будет». Нет, дружок! Эту горькую чашу ты должен испить до дна. Справедливость должна восторжествовать. Ты не соседскому коту в чашку яда налил, а человеку, который тебя растил и содержал столько лет.
– Это он-то меня растил и содержал?! – воскликнул Фурман. – Да лучше бы я в нищей семье в подворотне родился, чем рабом у него столько лет был.
– Поехали! – велел Кейль. – В отделе расскажешь.
17
– С чего начать-то? – спросил Фурман и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Наверное, с грыжи. Я очнулся после операции в палате третьей городской больницы. Наркоз отходил тяжело, мучительно. Операция была сложной, и, как говорят, меня еле успели спасти, так бы умер от разрыва кишки. Лежу я с закрытыми глазами и слышу, как рядом со мной врачи переговариваются. Один говорит: «У парня с детства были слабые мышцы живота, а его тяжести заставляли таскать, вот грыжа и вылезла». Прошло несколько дней, я очухался, стал осваиваться в больнице, познакомился с соседями по палате. В хирургическом отделении все разговоры об ошибках врачей во время операции. Один мужик рассказал, что его знакомому по ошибке семенной канатик перерезали, и тот стал импотентом. Я начал к себе прислушиваться и с ужасом осознал, что у меня потенция пропала. Медсестры на этаже молоденькие, симпатичные, в коротких халатиках, а я на них не реагирую! Даже эротические фантазии вызвать не могу. Думаю: «Все, кранты! Они мне во время операции семенные канатики перерезали нечаянно, и я теперь навсегда импотентом останусь. Зачем такая жизнь нужна?» Поздно вечером я пошел на сестринский пост, когда там никого не было, и выпил все таблетки, какие только были оставлены на утро. Меня откачали. Пришел психиатр, задал пару вопросов и сказал, что попытка суицида – это послеоперационный шок. Ничего серьезного, сам пройдет. Дня за два до выписки я узнал, что отсутствие эрекции – это нормальное состояние после операции, а не следствие врачебной ошибки. При выписке мне сказали, что после грыжи в армию в течение года не призовут. Строго-настрого запретили поднимать тяжести больше пяти килограммов. Я, с одной стороны, огорчился, а с другой – обрадовался. Меня положили на операцию как раз в то время, когда начались вступительные экзамены в институт. Экзамены я пропустил, в институт не попал, и это меня радовало. Я избежал скандала с родителями, так как еще весной решил, что последний вступительный экзамен в институт завалю и уйду в армию. С армией получилась отсрочка на год, зато лето я мог бы провести дома. Как бы не так! Через две недели после выписки отец заставил меня уехать на мичуринский участок. Сказал, что на свежем воздухе я быстрее на поправку пойду. Будь он проклят со своим свежим воздухом! Всю жизнь мне им сломал. В садах все пошло по-старому, только воду я стал таскать не в канистре в руках, а на коляске, которую отец где-то на свалке нашел. Спасибо старику-буденновцу! Выручил, надоумил, как его, подлеца, можно обмануть. После этой коляски я возненавидел отца, а когда-то все так хорошо было! До шестого класса мы жили как все. Летом ходили на речку купаться, костер жгли, картошку пекли. За город ездили за грибами, осенью всей семьей в парке гуляли, красивые листья собирали. Потом родители решили купить мичуринский участок. Сказали, что жизнь становится все тяжелее и тяжелее, продуктов или недостать, или они дорогие, так что надо свой огород иметь. Я еще маленький был и с энтузиазмом воспринял их идею. Я же тогда не понимал, что мичуринский – это не для баловства, а для каждодневной, изматывающей душу работы. Но если бы я и представлял, что меня ожидает, то кому бы мое мнение было интересно? Короче, купили мы участок с крохотным домишкой, и тут началось! В первый год мне поручили вскапывать землю и рыть канаву под фундамент. Для меня эти работы были как игра, к тому же родители постоянно хвалили, какой я хороший помощник и как упорно тружусь. В двенадцать лет похвала родителей дорогого стоит, вот я и старался изо всех сил быть полезным семье, лопату из рук не выпускал и дважды в день на родник за водой ходил. Лето пролетело незаметно. В том году на садовый участок мы приезжали только на выходные, а в будние дни я был в городе, среди друзей. На другой год началась настоящая стройка, но я еще держался. Вдвоем с отцом мы залили шлакобетоном стены и потолок в домике, привели в порядок огород. Отец отпуск провел на садовом участке. Я, естественно, тоже. Город стал казаться мне сказочной страной, где есть телевидение и холодильник. В садоводческом товариществе в то время электричества не было, воду давали два раза в неделю. На мичуринском мы жили, как в дореволюционные времена: домик освещали керосиновой лампой, еду готовили на керогазе, воду для полива огорода мне пришлось таскать из ручья. Как-то раз родители купили мясо, и оно без холодильника испортилось. Чтобы добро не пропадало, из него приготовили суп, есть который было невозможно, так как он отдавал тухлятиной. Я есть отказался. Отец отхлестал меня ремнем и заставил два дня этой отравой питаться. «Я тебе покажу, как морду от еды воротить! – кричал он. – Ни копейки еще не заработал, а каких-то деликатесов требуешь! Ешь суп, или всю неделю голодный ходить будешь!» Воду для супа я носил с родника. Я пробовал канистру везти на велосипеде, но не получалось: на багажнике она не держалась, а если на руль перевесить, то велосипедом управлять невозможно. Летом, после седьмого класса, стройка продолжилась с еще большим размахом. В тот год мы построили второй этаж – мансарду и перекрыли веранду. Мать и отец взяли отпуска летом, так что я вырывался в город не чаще пары раз в месяц. Все остальное время работал, таскал воду из ручья и сходил с ума от одиночества. В садах моих ровесников не было. Словом перекинуться не с кем! Телевизора нет, книжки все перечитал, прогуляться после обеда и то негде! Это была не жизнь, а каторга, ссылка. Ленину в Шушенском веселее было. После восьмого класса дом был в основном построен, но стройка продолжалась. Оказалось, что окно пробито не там, и надо прорубить еще одно окно, на две створки. Потом мы стали перекрывать крышу, менять рубероид на шифер. Садовый домик можно было перестраивать бесконечно. Были бы материалы и фант