е с восьмого класса парни были. Я предложил ей выйти за меня замуж. Прикинул: как только мне исполнится восемнадцать лет, так я тут же поведу ее в ЗАГС, а там в армию свалю. Она смеялась так, что у нее слезы выступили. Говорит: «Что, на участке рабочие руки закончились? Ты после грыжи лопату в руки взять не сможешь, так решили меня к труду приобщить?» Вскоре о моем предложении узнал весь двор. Позор был такой, что хоть в петлю лезь. Но я решил держаться. В самом начале апреля мы приехали на участок проверить, все ли в порядке. Мать прибиралась в доме, отец повел меня в самый конец участка, показал на соседскую землю и радостно, с ликованием в голосе, словно он машину «Волга» в лотерею выиграл, говорит: «Через две недели этот участок будет наш! Поработаем!» И так руки злодейски потер в предвкушении новой трудовой эпопеи, что я невольно вздрогнул и для себя решил: «В аду поработаешь, если черти разрешат». Клянусь, до этого момента я не думал его убивать, но он сам поставил меня в безвыходное положение. Он брезговал пить водопроводную воду, признавал только родниковую. В результате я заработал грыжу, не смог уйти в армию и вынужден был покончить с этим адом одним ударом. Если бы не грыжа, я бы сейчас новобранцем был, а он бы вскапывал соседний участок и меня последними словами вспоминал, вздыхал бы, какую сволочь неблагодарную вырастил.
18
После небольшого перерыва допрос продолжился.
– Когда ты узнал о метаноле? – спросил Агафонов.
– Это было уже давно, – не задумываясь, ответил Фурман. – Я тогда после девятого класса работал на заводе «Химволокно». Один мужик из нашей бригады рассказывал, что знакомый его знакомого вместо питьевого спирта выпил метиловый спирт и умер. Начался спор, можно ли нейтрализовать метиловый спирт этиловым. Пришли к мнению, что если сразу после метанола выпить водки, то отравления удастся избежать. Потом я подслушал разговор между стариком-буденновцем и его сыном. Они были внутри дома, а я сидел под окном на лавочке. Старик в последний год стал плохо слышать, и его сыну приходилось чуть ли не кричать, чтобы он все понял. Сын убеждал старика, что, выпив смесь водки с метанолом, человек не менее получаса будет просто пьяным. Отравление наступит позже.
– Как ты подменил содержимое бутылки, которую отец привез в начале апреля и оставил в тайнике под полом?
– Бутылку с метанолом, которую мы с Лысым Ежиком украли из домика старика-буденновца, я спрятал в подвале своего дома, а на другой день отвез на садовый участок. Ключи от домика лежали в серванте, так что я мог беспрепятственно взять их в любой момент и так же незаметно положить назад. Я отпросился на работе на полдня, съездил на участок и спрятал бутылку с метанолом на веранде. Я знал, что на морозе смесь спиртов не замерзнет и своих свойств не потеряет. Тайник под верандой я сделал давно, еще тем летом, когда один за городом жил. Когда отец сказал, что обязательно купит соседний участок, я решил избавиться от него, иначе он бы меня до смерти там загонял. Мы приехали всей семьей на садовый участок в начале апреля, отец одну бутылку водки выпил, а вторую спрятал под досками. Я запомнил, что он привез с собой водку «Пшеничная», но она, как назло, из продажи исчезла. Вернее, сама водка была, но в бутылках с вытянутым горлышком, а мне была нужна бутылка «чебурашка», такая же, как из-под лимонада. Мне восемнадцать лет, но выгляжу я моложе. Некоторые считают, что мне на вид всего шестнадцать лет. Зайдешь в винно-водочный магазин – продавщицы начинают тебя презрительно осматривать, как будто ты пришел милостыню просить. Продать водку мне еще ни разу не отказывали, но сам процесс, когда заходишь, протягиваешь деньги, а тебе криво ухмыляются в ответ и дают бутылку, как будто одолжение делают, вот этот момент унизительный, лишний раз в магазин не пойдешь. В своем микрорайоне я водку покупать не рискнул, пришлось идти в дальние магазины, а туда можно только днем зайти. Вечером, как стемнеет, в чужой район лучше не соваться. Увидят местные, что ты спиртное купил, посреди улицы бутылку отберут, да еще и ребра пересчитают. Словом, у меня для покупки водки была неделя, а «Пшеничной» в магазинах не было.
– Подожди! – остановил парня Агафонов. – Зачем тебе нужна была еще одна бутылка?
– «Пшеничная» с длинным горлышком запечатывается пробкой из белой фольги, а «чебурашка» – из зеленой. Мне нужна была не сама бутылка, а только ее крышка. Вот ее-то у меня и не было! У меня были заранее приготовленные три пробки: одна зеленого цвета и две белого. Мало ли что может случиться, я хотел подстраховаться, и получилось, что не зря.
Кейль про себя отметил, что парень увлекся рассказом о подготовке к убийству и потерял бдительность. Он перестал изображать из себя доведенного до отчаяния человека и стал с увлечением и даже гордостью вспоминать, как продумал все мелочи, даже такие, как цвет пробок на бутылках.
– На заводе я работал помощником токаря, – продолжил говорить Фурман. – Работа – не бей лежачего. К станку меня не подпускали, так как на токаря надо учиться в ПТУ, а я с улицы пришел без соответствующего образования и навыков. Но должность «ученик токаря» на заводе была, и меня приняли на нее, чтобы в штатном расписании не было незанятой единицы. Мой наставник относился ко мне как к подсобному рабочему, а не как к своему ученику. «Подмети у станка, выбрось стружку! Почисти станину. Принеси чай. Сходи за заготовками на склад» – вот и вся работа. Я мог отпроситься у него на целый день, и никто бы моего отсутствия не заметил. Так я и сделал. Я приехал на мичуринский участок. Бутылки с зеленой крышкой у меня не было. С собой, в кармане, привез три пробки, которые снял раньше. Я всю зиму тренировался их снимать, и эти три пробки были почти целыми, если не присматриваться, то не поймешь, что они уже были в употреблении. В саду я открыл дом, вытащил отцовскую бутылку из тайника, поставил на стол. Потом достал из-под пола на веранде свою бутылку, с метанолом. Крышку на отцовской бутылке снял ножом, положил в карман. Водку вылил, вместо нее залил смесь этилового и метилового спирта, которую украл у старика-буденновца. Стал закрывать бутылку пробкой из зеленой фольги, но она оказалась бракованной! Если бутылку положишь на бок, то жидкость начинала вытекать. Тогда я решил рискнуть и поставил на нее пробку из белой фольги. Эта пробка держалась прочно. Протечки не было. Я стер с бутылки свои отпечатки пальцев, спрятал ее назад в тайник в комнате. Свою пустую бутылку и пробки завернул в старую тряпку и выбросил на пустыре. Как я заходил в дом и как из него вышел, никто не видел, так как был будний день, утро.
– Ты обжимал пробку гитарной струной? – спросил Агафонов.
– Гитарной струной хорошо обжать не получится, – со знанием дела ответил Фурман. – В аптеках продается мазь в стеклянных пузырьках. Пластмассовая крышка с этого пузырька имеет точно такой же внутренний диаметр, как пробка. Если с этой крышки срезать внутренний ободок, поставить ее на горлышко бутылки, на пробку из фольги и с силой надавить, то она обжимает фольгу очень ровно, по всему диаметру, не хуже, чем заводской станок. Но бывает, что прокладка на пробке к повторному использованию становится непригодной и начинает пропускать воздух. Образовавшуюся протечку уже ничем не исправить.
– Что было потом, после убийства?
– Я был, конечно, поражен, что отца убили топором, но решил еще раз подстраховаться и избавиться от бутылки, из которой он выпил метанол. Вечером, когда стемнело, я поехал на мичуринский участок, забрал бутылку со стола и выбросил ее по дороге. Свет включать не стал, чтобы не привлекать внимания. Вы после обнаружения трупа так всю округу переполошили, что там появляться одному днем было опасно, а свет вечером включать и подавно. О пробке с бутылки я как-то не подумал, да и страшно было одному в темноте в домике находиться. Если бы пробка лежала на столе, то я, может быть, заметил бы ее, а может быть, и нет. В комнате темно было.
– Как мать догадалась, что ты причастен к отравлению?
– Трудно было не догадаться! Вы увезли ее на осмотр домика и рассказали, что отец перед смертью был смертельно отравлен. Кроме меня, сделать это было больше некому. Она приехала домой и набросилась на меня…
Кейль живо представил, как это происходило.
«Нет, нет! – подумал он. – Все было не так. Не мать набросилась на тебя, а это ты, обозленный на весь свет, накинулся на нее с упреками и угрозами».
– Я сказал ей, – продолжил Фурман, – что если бы я не отравил отца, то он бы меня за лето в гроб загнал. Я ей сказал: «Если бы не чужие люди, я бы давненько уже на кладбище лежал! Разве не так? Что бы мне отец ответил, если бы я ему на грыжу пожаловался? Он бы вопил на всю округу, как буйно помешанный, что я специально какую-то шишку в паху выдумал, чтобы на мичуринском участке не работать. Разве не так? Он бы меня до перитонита загонял, потом бы похоронил и всем родственникам жаловался, что сын какой-то бракованный родился, от простой грыжи умер». Мать не знала, что ответить. Мне в какой-то момент стало все безразлично, и я сказал ей, что она может пойти в милицию и написать на меня заявление. Я готов ответить за свои поступки, так как с моей стороны это была самозащита, а не месть за погубленное детство.
«Врет, сволочь! – подумал Кейль. – Он понял, что мать никуда не пойдет и будет молчать».
Агафонов внимательно посмотрел на парня и задал вопрос, который тот явно не ожидал.
– Давай представим, что все пошло не по плану, – сказал он. – Предположим, что твой отец не стал пить отравленную водку в пятницу. В субботу приехала бы мать и выпила бы с ним рюмочку за компанию. В субботу она на участок поехала одна, без тебя и без дочери. Предупредить ее, что в бутылке яд, было бы некому.
Фурман подленько ухмыльнулся.
– Зачем же предполагать, если этого не было? – дерзко спросил он.
– Тебе было безразлично, сколько человек ты отравишь? – удивился присутствующий при допросе Семенюк. – Твой отец мог бы выпить мировую с Пономаревым, мог бы водкой Маслову угостить, и любой из них не дожил бы до утра. И ты воспринял бы их гибель как издержки производства?