Симонов расспросил Безуглова о краже и как бы невзначай поинтересовался, какие у стропальщика были отношения с Фурманом.
– Да урод он, конченый человечишка. Шкурник, мелкий собственник. Мы с ним постоянно ругались. Он считает, что я туалет вплотную к его дому построил. Говорит: «Дети пойдут к забору малину собирать, а там ты сидишь, вонищу по всей округе распускаешь». Спрашивается, где мне туалет поставить? Посреди своего участка, что ли? Я же не виноват, что у меня сад не в логу заканчивается, а около его дома.
– Ты вчера к нему заходил?
– Я отродясь в его ограде не был! – не заметив подвоха, поклялся Безуглов. – Мы с ним через забор ругаемся.
Тут до Безуглова дошло, что для начальника районного отдела милиции как-то мелковато самому лично кражу кирпичей расследовать.
– С Фурманом что-то случилось? – встревоженно спросил он.
– Его убили этой ночью. Топором голову проломили.
Безуглов набожно перекрестился.
– Я к мокрухе отношения не имею! Я даже в лагере с убийцами отношения не поддерживал. Это же последнее дело – человека жизни лишить. Каюсь, ругался с соседом, но до рукоприкладства наши ссоры не доходили. Это хоть кто может подтвердить.
– Собирайся! С нами поедешь, – приказал Симонов.
– Запросто! – согласился Безуглов. – Моя совесть чиста. Я соседа не убивал. Только вот это… чисто по-мужски… причаститься перед КПЗ дадите? Не с похмелья же на нарах помирать.
Начальник милиции махнул рукой: «Пей!» Безуглов достал припрятанную бутылку портвейна, зубами сорвал пробку и почти всю ее выпил из горлышка.
– Теперь я готов! – доложил он.
Хворостов понял, для чего Симонову понадобился безобидный алкоголик. Если бы Безуглов сам не признался в краже кирпичей, то прокурор бы не позволил задерживать гражданина только потому, что он злоупотребляет спиртными напитками и является соседом потерпевшего. Но коли Безуглов сам покаялся, то основания для его задержания появились.
Симонова кража кирпичей в другом районе города не интересовала. Побывав на месте преступления, он понял, что по горячим следам убийство вряд ли будет раскрыто, а если так, то надо было позаботиться о завтрашнем «разборе полетов». Советская система статистического учета количества совершенных и раскрытых преступлений была основана на подтасовке фактов и откровенном жульничестве. Начальство требовало от подчиненных стопроцентного раскрытия преступлений, что было, конечно же, невозможным. Начальники всех уровней мухлевали с цифрами, то завышая процент раскрываемости, то искусственно понижая его. Статистическая отчетность передавалась территориальными органами в информационный центр УВД раз в месяц. Кроме нее существовала система ежедневного отчета о раскрытии преступлений, совершенных за сутки. Преступление считалось предварительно раскрытым, если начальник органа милиции давал в городское и областное управления МВД сведения по телетайпу о задержании подозреваемого в совершении преступления. Безуглов идеально подходил на роль подозреваемого. Не важно, что его после ночи в милиции отпустят домой и снимут с него все подозрения. Главное, что в момент доклада он будет находиться в органах внутренних дел и давать показания. Если бы Симонов не доложил о раскрытии преступления, то с него начали бы снимать стружку: в воскресенье – начальник городского УВД, а в понедельник – генерал.
«Симонов, ты чем там занимаешься? – гневался бы на селекторном совещании генерал. – Ты что, преступления раскрывать разучился? У тебя инспекторы уголовного розыска мхом еще не обросли? Живо бери материалы дела – и ко мне на доклад!»
Задержание «липового» подозреваемого давало передышку на два месяца – установленный законом срок предварительного расследования преступлений. За два месяца спокойной и планомерной работы можно любое преступление раскрыть.
7
Получив от Агафонова указание – вызвать для Лидии Фурман «Скорую помощь», Петрович по рации связался с дежурной частью РОВД и повторил приказ. Дежурный по отделу позвонил в диспетчерскую службу «Скорой помощи» и сообщил адрес в садоводческом товариществе. Водитель «Скорой», не разобравшись, что к чему, повез бригаду врачей на вызов. На выезде с асфальтовой дороги автомобиль РАФ сел по пузо в грязь и намертво завяз. Врач связалась с диспетчером, попросила помощи. Диспетчер «Скорой помощи» позвонила дежурному по воинской части, расположенной неподалеку от садов. Офицер мигом оценил обстановку и выслал на помощь завязшей машине «Скорой помощи» грузовик «Урал» с солдатом срочной службы за рулем. Старшим на «Урале» поехал прапорщик автотранспортной службы. Без офицера или прапорщика в экипаже машины солдаты за пределы части не выезжали. Прибыв к застрявшему автомобилю, прапорщик выяснил, что водитель «Скорой» толком не знает, куда ехать и в каком месте сворачивать вглубь садов.
– Я думал, доеду до середины и запрошу ориентиры, где повернуть, – пояснил водитель «Скорой» свои намерения.
Прапорщик взял дело в свои руки и наладил связь в обратном направлении: врач связалась с диспетчером, тот – с милицией. Петрович, проинструктированный дежурным по РОВД, пошел к Симонову за разрешением встретить врачей на дороге. Прапорщик, узнав, что их будут встречать, решил, что тащить РАФ по грязи вглубь садов нет никакого смысла, и оставил машину «Скорой помощи» там, где она завязла.
– На обратном пути на дорогу вытянем, – объяснил он.
Солдата прапорщик пересадил в кузов, за руль сел сам. Пассажирские места в кабине предоставил врачу и фельдшеру. После встречи с Петровичем «Урал» доставил бригаду врачей к садовому домику Фурманов. Маслова, увидев коллег, объяснила, какой препарат она вводила Фурман и сколько времени прошло с момента инъекции.
Пока «Скорая помощь» пробивалась к месту вызова, в том же направлении двигались две «Волги». По инструкции, утвержденной в МВД СССР, руководство городских и областных управлений было обязано выезжать на место совершения тяжких преступлений. На практике оказывать помощь следственно-оперативной группе отправлялся ответственный по управлению. Почему-то считалось, что любой руководитель, заступивший ответственным по городскому или областному УВД, априори умнее и опытнее сыщиков из РОВД. На месте убийства Фурмана сложилась ситуация, которая выглядела бы забавной, если бы речь шла не о жизни человека. От городского управления на видавшей виды «Волге» приехал начальник службы тылового обеспечения. От областного УВД – начальник ГАИ. Тыловик и главный автоинспектор области были умными мужиками. Они не стали путаться под ногами у инспекторов уголовного розыска. Для приличия они сходили в домик, посмотрели на покойника и убыли восвояси, сказав напоследок Симонову: «Как вернешься в отдел, не забудь дать сведения по телетайпу о раскрытии преступления!» Никакой практической пользы от их визита не было, зря только государственный бензин сожгли.
Тело Фурмана погрузили на носилки. Его супруга тут же завыла. Врач «Скорой помощи» сделала ей инъекцию успокаивающего препарата, предложила поехать в больницу, но Фурман отказалась.
– Мне надо будет дом закрыть, и потом… – Женщина безудержно зарыдала, но по смыслу присутствующие догадались, что она хотела сказать про похороны, организация которых ляжет на ее плечи.
– Это хорошо, что вы заплакали, – ободряющим тоном сказала врач. – Слезы принесут облегчение.
После отъезда врача наступил момент истины. Надо было решать, кто понесет носилки с трупом наверх, к автомобилю СМЭ[1]. Одним из носильщиков был санитар, второго надо было искать. Патологоанатом по традиции трупы не носил. Водители – тоже. Следователь прокуратуры и прокурор города считали, что возиться с трупом – это обязанность милиции и судебно-медицинской службы. Среди милиционеров желающих тащить носилки не нашлось. Пришлось, как всегда, впрягаться Абрамову.
Водитель СМЭ дождался, пока «Урал» и «Волги» с начальниками уедут, развернулся на пятачке и оставил свою машину на пригорке.
– Ты что, спуститься не можешь? – крикнул Агафонов. – Зачем мужикам носилки на самый верх тащить, когда ты к самой калитке можешь подъехать?
– Ты на дорогу посмотри! – сказал вылезший из машины водитель. – Как я спущусь? Меня по этой грязи в самый лог утянет.
– Тогда не надо было «Урал» отпускать! Он бы тебя вытянул.
– Ты сам думай, что говоришь! Я что, ему скажу: «Постой здесь, я сейчас вниз соскользну, потом ты меня на буксире вытянешь»? Тащите его пешком, других вариантов нет.
Санитар и Абрамов взялись за носилки. У самой вершины пригорка идущий впереди санитар поскользнулся и упал на землю. Не ожидавший подвоха Абрамов выпустил носилки из рук и на коленях съехал по грязи вниз метра на два. Покойник вывалился из носилок. При скольжении Абрамов наехал на незаметный в грязи осколок стекла и до крови распорол колено.
Судебный медик пришел в себя быстрее других.
– Грузите его обратно! – скомандовал он. – На грязь внимания не обращайте. Мне его сегодня вечером вскрывать, а я помню, в каком состоянии была его одежда на момент осмотра.
Абрамов поднялся, осмотрел себя. Форменные брюки и плащ были в плачевном состоянии. Левая брючина на колене порвалась. Ладони выглядели так, словно Иван на четвереньках взбирался наверх. Абрамов негромко выругался, рукавом плаща отер кровь с колена. Посмотрел на огород Масловой и увидел женщин у забора. Черненькая медсестра была испугана происшествием, а ее светловолосая подруга… Иван посмотрел в глаза незнакомой женщины и увидел в них искреннее сострадание. Незнакомке было жаль его, здоровенного красивого мужика, из-за досадной случайности вывалявшегося в грязи и поранившего колено. В тот миг, когда их глаза встретились, Иван понял, что никто и никогда в жизни не переживал за него так, как эта светловолосая женщина в старенькой демисезонной куртке. От взгляда незнакомки в груди Абрамова потеплело, и тут же появилось предательское, ранее неизведанное чувство, что, возможно, он шел по жизни не той дорогой и не встретил ту женщину, которую должен был встретить. Один взгляд, одна секунда, и до