ыступления продумайте. Это должен быть джаз или что-нибудь в том духе. Развлекалово, короче. Однако в удобный момент сыграйте что-нибудь классическое, виртуозное, с блеском! Ну, вы понимаете меня. Это для профессиональных ушей, чтобы вас запомнили.
Я сразу же вспомнил свои джазовые упражнения в ресторанах родного города, где зарабатывал себе на жизнь. Да у меня сложилась довольно большая программа для развлечения ресторанной публики!
— Гершвин устроит? — спросил я Ромиха.
— Вполне! — оживился он, проворно поворачиваясь в мою сторону. — Отлично!
Послезавтра, я напишу адрес и название ресторана. И закажу для вас пропуск. Вы должны будете приехать за два часа до начала, порепетируете. Договорились?
— Хорошо. — Руки мои сложились под грудью, я шумно, c облегчением выдохнул.
— Тогда до встречи!
Вот так, с этого ресторанного вечера, где я очень даже неплохо выступил, поначалу угостив публику Гершвином, а после, как бы между прочим, Шопеном, и началось мое плотное сотрудничество с Мишей Ромихом, человеком хоть и своеобразным, но весьма профессиональным, активным.
— Твой Круль — говно! — говорил он мне после не раз во время нашего делового общения. — Можешь почитать о нем в Интернете. Он положил в карман деньги многих своих подопечных. Свинья, короче! На него уже заведено два уголовных дела. Если хочешь, твое будет третьим.
Но Валентина была категорически против, считая, что не стоит ворошить прошлое, чтобы, во-первых, не тратить попусту время, поскольку дело проигрышное (по ее мнению), во-вторых, чтобы не травмировать воспоминаниями тех событий мою ранимую душу.
Круля убили. Его тело обнаружила домработница в его московской квартире. Он был застрелен неизвестным преступником, а с его счетов исчезли все деньги.
6. Соль
Я все веду к тому моменту, когда Сережа решил, что меня убили. Но мысли мои все время возвращаются к событиям прошлого. Ведь это все началось сразу после нашего приезда в С., с первого и далеко не единственного концерта Сережи сперва в филармонии, затем в консерватории, а после, так уж получилось, трех концертов, организованных ему Ромихом в Германии. Дело в том, что с-ская консерватория, с-ские музыканты давно и плотно сотрудничают со своими коллегами из Германии, особенно часто в С. приезжают органисты и пиа-нисты. Выступление Сергея, его возвращение в музыку, на сцену потрясло местную публику, что называется, до слез!
Да я сама едва сдерживала рыдания, когда он, такой красивый, во всем черном, элегантный, стройный, прошел по сцене, поклонился, и зал взорвался аплодисментами ему еще не как музыканту, поскольку он даже пока не подошел к роялю, а просто как человеку, вернувшемуся с того света!
Понятное дело, что все его помнили, прошло всего полтора года с момента катастрофы и смерти его матери.
— Браво! — воскликнула одна барышня в зале. — Браво, Сережа!
И зал стоя зааплодировал.
Надо ли говорить, что творилось с публикой после того, как он закончил играть свою программу!
В тот момент, когда его буквально завалили цветами и он растерянно искал меня взглядом за кулисами, я и не знала, кто из нас счастливее — он или я.
— Позвольте мне представить вам человека, без которого мое возвращение сюда, к вам, было бы невозможно… — вдруг сказал он, и зал мгновенно затих, ловя каждое произнесенное им слово. — Моя жена — Валентина.
Я не могла не выйти на сцену. Путаясь в складках черного вечернего платья, однако держа спину прямо, понимая, что это мое появление первое, а потому я должна выглядеть эффектно и одновременно скромно, я приблизилась к Сереже с охапкой белых роз, вручила их ему и поцеловала его куда-то в щеку.
— Это ты молодец, ты — сильный, — произнесла я, наклонившись к микрофону.
И почувствовала, как слезы потекли по моим щекам. Предательские, несвоевременные.
В зале стало совсем уж тихо. Я слышала где-то внизу, среди зрителей, но совсем близко от себя шепот и какие-то слова, фразы, имевшие отношение непосредственно к моей персоне.
— Жена, надо же…
— А я и не знал, что он женился…
— Вы не знаете, кто она такая?
— Вроде бы из Москвы.
— Нет, говорят, она лечила его в Германии…
Потом один мужчина, вероятно, из тех завсегдатаев филармонии, обладатель годового абонемента на все городские концерты, который умеет манипулировать публикой, первым начиная аплодировать или кричать «бис!» или «браво!», воскликнул:
— Браво! Браво! Браво!
И публика в зале подхватила его ритм, принялась скандировать это слово, и в эту минуту я подумала, что перед нами толпа, и что все они вместе — действительно сила, а вот поодиночке каждый из них показал себя в отношении моего Сережи не самым лучшим образом.
Я разговаривала с моим мужем о том, как могло такое случиться, что он за свои двадцать с небольшим лет не успел завести себе настоящих друзей. И поняла, что все дело, конечно, было в маме, в ее нежелании видеть рядом со своим сыном, как она выражалась, людей посредственных и неинтересных.
Думаю, что, помимо этого, свою роль сыграл и характер Сережи, который тоже сформировался под влиянием матери, — он вырос интровертом, все носил в себе, не любил шумные компании и всю свою энергию тратил на занятия и на борьбу со страхом сцены.
Я часто, глядя на него, причем неважно, что он делал, занимался ли за роялем или спал, ел или просто сидел с книгой в кресле, молилась и благодарила Бога за то, что он послал мне встречу с ним, что позволил мне дышать с ним одним воздухом.
И никто не знал, как трудно мне подавлять в себе желания и продолжать делать вид, что мы с ним всего лишь деловые партнеры, связанные между собой договоренностью и идущие каждый к своей цели.
Вернувшись после концерта в гостиницу, мы обнаружили и там целую толпу его поклонников, знакомых, журналистов. Программа нашего вечера была составлена таким образом, что сразу после концерта мы с Сережей должны были отдохнуть хотя бы полчасика, принять душ и переодеться, чтобы в девять часов спуститься в ресторан гос-тиницы, где должен был состояться банкет, куда был приглашен весь цвет города. Список приглашенных мы тщательнейшим образом составляли вместе с Сережей и поручили разнести пригласительные билеты специально нанятому для этого случая курьеру. Помимо музыкантов, безусловно, были приглашены влиятельные люди из городской администрации, руководство филармонии, консерваторская профессура, писатели, художники, все те, кто в дальнейшем должен был образовать то самое общество, куда мне так не терпелось забраться, влезть, попасть, внедриться, чтобы стать своей.
Для банкета у меня было приготовлено платье «Аззи Оста», облегающее, сшитое из нежнейшего черного бархата, тафты и украшенное золотым шитьем. Сережа же настоял на том, чтобы на нем были обычные черные брюки, рубашка и белый свитер от Теда Бакера.
— Не хочу ни костюма, ни смокинга, — сказал он, улыбаясь каким-то своим тайным мыслям.
Я поняла, что на этом банкете он просто хочет чувствовать себя легко, в удобной одежде, не изменяя своему обычному стилю.
Я не знаю, откуда взялись силы, как я смогла, увидев его за минуту до того, как мы должны были покинуть номер, не прикоснуться к нему, не погладить его чисто выбритые щеки, не провести рукой по блестящим густым волосам, не поцеловать его — так он был хорош!
Неприятное, саднящее чувство отравляло мне весь остаток вечера — мне никогда еще не было так стыдно перед человеком, которого я, получается, насильно на себе женила! Да чего там, которого купила! И вот теперь он, здоровый, красивый и успешный, мне уже не принадлежит. Сейчас на него набросится толпа и проглотит его!
Мы вошли в ресторан, и нас сразу же окружили люди, засверкали вспышки фотоаппаратов, заработали камеры, в большом зале, освещаемом огромной хрустальной люстрой, загудел человеческий рой. Этот гул прошивали звуки ненавязчивого музыкального сопровождения, в самом углу ресторана сидел за роялем юноша-пианист. У него было лицо человека, заигрывающего с роялем, — насмешливое, презрительное. Должно быть, такое же выражение лица было в свое время и у Сережи, когда он, серьезный музыкант, ради куска хлеба был вынужден развлекать ресторанную публику.
— Здравствуй, мой дорогой, — услышала я, повернулась и увидела невысокую худенькую женщину, закутанную в меха. Она положила свою голую руку, усыпанную веснушками, на плечо моего мужа, и на ее безымянном пальце, освещая мою детскую память, загорелся огромный рубин. — Как же я рада тебя видеть!
Я ощутила во рту вкус сырников и, почувствовав головокружение, чуть не лишилась чувств.
— Мадам Соль? — услышала я незнакомый мужской голос и поняла, что меня кто-то подхватил и тащит куда-то в толпу. — Как же я рад тебя видеть!
На этот раз мы сами пригласили Лизу и Глафиру к нам домой. И разговор происходил за ужином. Я, имевшая большой опыт по части приема гостей, приготовила жареную баранину с маринованным луком, салаты и пирог с черной смородиной.
Дом в пригороде С., прямо на берегу Волги, мы купили примерно через месяц после нашего возвращения в С.
— Покупай, конечно, — согласился со мной Ерема, явно скучавший по нашему дому в подмосковной Пчелке. Бедолага, ему пришлось оставить уже второй, согретый им дом. — Пусть уж будет. К тому же, сама знаешь, вложенные в недвижимость деньги не пропадут.
— Ерема, ты ничего не хочешь мне сказать?
— А чего говорить-то? Ты влюблена в него и всем морочишь голову. И мне, и ему, — наконец выпалил он то, что, наверное, собирался сказать мне давно. — Придумала какое-то общество, возвращение к своим… Бред собачий! Почему ты не сказала мне правду с самого начала? Или ты думала, что я буду против того, чтобы ты вышла замуж за того, кого любишь? Другое дело, важно, чтобы он тебя любил. Чтобы чувства были взаимны.
— А он не любит? — Я замерла в ожидании еще одной правды.
— Да почем мне знать? На мой взгляд, тебя невозможно не любить. А уж ему и тем более… Ты молода, красива, к тому же так много для него сделала…