— И где же ее убили? — Слабая улыбка тронула губы женщины. — И главное, кто?
— Убили в ресторане, в С., а вот кто убил, мы и пытаемся выяснить. Предполагаем, что убийца мог быть связан с вашей сестрой до ее замужества с господином Коблером!
— Все интереснее и интереснее! Значит, она была замужем за господином Коблером? Послушайте, я вот сейчас возьму ружье и пристрелю вас всех, понятно?!
Она вдруг вскочила, схватила со стола мобильный телефон и принялась набирать номер.
Мы переглянулись с Глафирой. И только Ерема продолжал смотреть на нее, не мигая.
— Я понял, — наконец произнес он. — Это вы — Мария Еремина, так?
— Ну, наконец-то допетрили! — усмехнулась она. — Да, представьте себе, я и есть Мария Сергеевна Еремина, восемьдесят первого года рождения. Да вот, к сожалению, ни за какого Коблера я не выходила, разве что за кобеля местного… Да и жива-здорова, к вашему удивлению. Спрашивается, какого рожна вы приперлись ночью в мой дом?
— Вероятно, та дама, которую убили пару дней назад, жила по вашему паспорту, — спокойно объяснил ей Ерема. — Вы теряли паспорт? Хотя можете и не отвечать, это и так понятно.
— Теряла. И что, кто-то действительно жил по моему паспорту? И кто? Ее правда убили?
Мы зря потратили время — это было первое, о чем подумала я, когда поняла, что эта чернобровая женщина не имеет к нашему делу никакого отношения.
Глафира протянула ей фотографию мадам Коблер.
— Вам знакома эта женщина?
— Нет, впервые вижу.
— А вы не помните, при каких обстоятельствах вы потеряли свой паспорт?
— Он просто исчез и все!
— А когда?
— Да сто лет назад, я уже и не помню? У меня давно уже новый паспорт.
— Вы писали заявление о пропаже?
— Не знаю, не помню я. Я как раз тогда вышла замуж, вот мне и выдали новый паспорт, на фамилию Кондратьева. Еремина — это моя девичья фамилия.
— Что ж, тогда мы просим у вас прощения за беспокойство, — сказала Глафира, поднимаясь.
— Да куда же это вы, на ночь глядя? А выпить за мое воскрешение? — Мария Еремина неожиданно для нас вдруг просияла, широкая белозубая улыбка просто ослепила моего бедного Ерему. — У меня и грибочки найдутся, и селедочка, я ее сама замариновала. Мужа моего еще три дня не будет, я сама себе хозяйка! Оставайтесь! У меня пять комнат, и везде по кровати! Чего ночью-то дорогу пугать?
Ерема посмотрел на меня взглядом пса, которого собираются выгнать в лютый мороз на улицу, мол, давай останемся. Разве я могла ему отказать? Да он, похоже, влюбился в хозяйку! И хотя мне в тот момент было уж точно не до грибочков с селедочкой (Сережу-то моего задержали, и я сильно переживала по этому поводу), я решила остаться в этом гостеприимном доме ради своего друга.
— Глаша? — Я и сама не знаю, как у меня вырвалось это нежное имя. — А вы как?
— Да я тоже не против. — Улыбка Глафиры оказалась такой же прелестной, как и Марии. — Я как все.
— Значит, решено! Оставайтесь! Я сейчас музыку включу. Умираю — люблю Киркорова! А вы как?
Ерема молча кивнул.
— Вас как зовут-то? — слегка смущаясь и одновременно кокетливо, спросила Еремина моего Ерему.
— Ерема, — густо покраснев, ответил он.
— Да ладно! Не может быть! Вы шутите?
— Он не шутит, — сказала я.
— Надо же…
И, задумавшись, на какое-то время замолчав, Мария Еремина принялась выставлять на стол свои деревенские деликатесы: обещанную селедочку, копченое сало, банку с маринованными маслятами (желтыми, сливочными, которые она проворно вывалила в миску, покрошив сверху свеженарезанный зеленый лук), половину мясного пирога, который подогрела в микроволновке и, нарезав на клинья, выложила на блюдо, оранжеватые вареные яйца, бутылку домашнего вина, трехлитровый баллон соленых огурцов, холодную отварную картошку, ну и, конечно, бутылку водки из холодильника.
— Я здесь остаюсь, — проговорила, с нежностью глядя на снедь, Глафира. — Маша, как же все это аппетитно выглядит!
— А вы не смотрите, а ешьте, пейте! Ну-ка, Ерема!
Ерема, бросив на нее взгляд, полный благодарности и восхищения, разлил водку по рюмкам.
— Ну, что, гости дорогие, за знакомство? — подмигнула Мария Еремина своему почти что тезке и, чокнувшись со всеми, опрокинула в себя водочку. — Прямо не верится! Меня — и убили! Да я чуть Богу душу не отдала от страха, когда все это услышала.
Поначалу я переживала, что Маша станет задавать слишком уж много вопросов, и Глафира, вынужденная помалкивать, чтобы не разглашать тайну следствия, обидит своим молчанием хозяйку. Но Маша, к счастью, оказалась не любопытной и, выпив только первую рюмку за свое, как она выразилась «воскрешение», после и вовсе не возвращалась к убийству Коблер.
Я же, успокоившись, что мои родственники не имеют никакого отношения к селу Подлесное (я все еще надеялась, что мои родители городские, что они люди искусства), к этому простому, хоть и уютному деревенскому дому, была вынуждена признать, что мадам Коблер до замужества жила по чужим документам, а потому указанный в ее французском паспорте возраст (который перекочевал из ее русского паспорта) не имел к ней никакого отношения. А это означало, что она все-таки могла быть моей биологической матерью. Хотя эксперт Герман Туров, по словам Глафиры, утверждал, что ей вообще двадцать семь — тридцать лет. Но людям свойственно ошибаться.
За ужином говорили на самые странные, удивительные, учитывая причину нашего визита, темы — о пользе куриных яиц, выгодно ли разводить несушек или бройлеров («Да там одни корма и витамины стоят бешеных бабок!»), о соседке, торгующей самогоном («Пусть уж лучше Людкин самогон хлещут, чем гадость всякую. Вон, Димка-то, сосед мой, в прошлом году выпил жидкие перчатки и помер!»), о разбитых дорогах, дороговизне стройматериалов, фальсификациях пчеловодов, полезности цветочной пыльцы («А что, я хочу подольше пожить, вот, мешаю цветочную пыльцу, что беру у Засокиных, они у нас пчел держат, мешаю с лимонами и медом и каждый день с утреца употребляю! Могу и вам рецептик подкинуть, если надо»), халтурщиках строителях-кавказцах, построивших клуб, который обрушился, к счастью, ночью, когда в нем никого не было.
Понятное дело, что темы нам диктовала Маша, ну а мы с удовольствием ее поддерживали. Уж больно хорошая она была хозяйка и веселая!
И не было бы для меня лично никакого веселья, если бы как-то уж очень вовремя не позвонила Лиза, сообщившая, что Сережа мой уже дома, что его отпустили, но попросили никуда из города не уезжать, поскольку он — важный свидетель.
И я успокоилась. Слава богу, подумала я, Мирошкин поверил в его непричастность к убийству Горкина и отпустил его.
На какое-то время Маша исчезла из поля нашего зрения — пошла готовить нам постели, затем вернулась. А потом пропал Ерема.
— Может, туалет ищет? Так у меня их два — один на улице, другой в доме, я потом покажу, — сказала Маша и отправилась на поиски своего гостя.
Вернулась она на кухню уже утром, когда мы, я и Глаша, отлично выспавшиеся на перинах, умытые, сами варили себе кофе.
Хозяйка наша, растрепанная, запахнув на себе розовый шелковый халатик, под которым угадывалось стройное, с полной грудью, молодое тело, пожелав нам доброго утра, принялась готовить завтрак.
— Как спали, девушки?
— Спасибо, Маша, отлично! — произнесла Глаша.
— Вот что значит спать на свежем воздухе, — поддержала я Глашу, думая о том, что же теперь будет с Еремой. Ведь он впервые, на моей памяти, связался с женщиной. Интересно, насколько это серьезно? Ведь если бы моему другу нужно было с помощью доступной Маши просто решить свою физиологическую проблему (а Ерема был не стар, ну, может, около пятидесяти, а потому ничто мужское ему было не чуждо), то вряд ли он стал бы вести себя, как влюбленный по уши мальчишка, на наших с Глашей глазах. Постеснялся бы, нашел бы способ решить этот вопрос тихо, на стороне, не привлекая к себе внимания.
Маша быстро замесила тесто для блинчиков, Глаша вызвалась их печь, я смазывать маслом, а Еремы все не было. Спросить хозяйку в лоб, куда она подевала мужика, я не смогла, постеснялась. Подумает еще, что я ревную.
— А брат ваш на рыбалку с утра ушел, — сама, словно вспомнив, сказала Маша, заваривая чай. — Взял мужнины снасти, что остались, у него много, целый сарай, и ушел. Я ему показала, где речка, сапоги высокие дала, у Володьки их целых четыре пары, две остались еще от моего отца. Так что ждите, принесет вам на ушицу.
— Вообще-то нам пора в город, — проговорила я.
— Так он ушел часа в четыре!
— Постойте, Маша, но сейчас же февраль, какая рыбалка?
— У нас тут, в заливе, в камышах, в такое время мужики щуку ловят. Так-то вот.
Ерема появился к самому завтраку, в полиэтиленовом пакете у него действительно бились две небольшие щучки. Никогда я еще не видела его таким счастливым. Вот только представить себе не могла, чем вся эта любовная история может закончиться. Маша-то замужем! У нее дом, своя жизнь, какие-то обязательства перед близкими людьми.
Неужели все это останется для него лишь эпизодом, романтической и ни к чему не обязывающей встречей?
Ерема ел с аппетитом, молча, с задумчивым видом. Что происходило в его голове? Строил планы на будущее или уже переключился на наши с ним проблемы, связанные с Сережей и убийством моей родственницы мадам Коблер?
В машине я снова напомнила Глафире, что подошедший ко мне на банкете в честь первого концерта Сережи Федор Горкин, увидев меня, обратился ко мне «Мадам Соль».
— Да-да, я помню, вы рассказывали нам об этом, — произнесла Глафира. — Но это же было несколько месяцев назад, когда вы только вернулись в С., сразу после первого концерта. Этот Горкин тоже оказался в ресторане, хотя вы с Сергеем его не приглашали, я так понимаю, и он появился там как бы автоматически, как это делают завсегдатаи подобных тусовок, типа журналисты, фотографы. И что было потом?
— Он подхватил меня, весело так, как если бы мы с ним были друг с другом знакомы сто лет, и умыкнул куда-то к столику, где стоял поднос с шампанским. Он спросил меня, как я поживаю, на что я, удивленная его манерой обращения ко мне, сказала, что все в порядке. Я пыталась понять, кто это, вспомнить, ведь он же назвал меня Соль. А потом он исчез. Задал мне вопрос… Кажется, он спросил меня, не сержусь ли я на него, потом проронил что-то типа «давно бы уже пора простить, не смотри на меня букой». И вот тогда я подумала, что он меня с кем-то спутал. Больше на этом вечере я его уже не видела.