— Послушайте, если убили их двоих, — начала я осторожно, поскольку не знала, имею ли я право вообще перебивать следователя, — моих родителей… Скажите, эта история с поездом, московским поездом, в котором они тогда отправились в Москву…
— Какая история? — спросил Мирошкин.
— В том поезде, в котором они тогда ехали, женщина умерла. У нее началось кровотечение, подробности мне неизвестны, и муж попросил проводницу обратиться к начальнику поезда. Словом, работники поезда допустили то ли халатность, может, не остановили поезд, не смогли помочь женщине, и она умерла. И что в ее смерти муж винил проводницу, кажется даже, он набросился на нее, кричал, скандалил. Все это мне известно со слов Зои Петровны Кравченко, соседки моей бабушки в Пристанном. Она сказала, что об этом писали местные газеты. Да, самое-то главное, проводница эта потом пропала, а позже ее обнаружили мертвой, на насыпи. Вроде бы ее муж этой несчастной погибшей женщины и убил.
— Очень интересная история, да только при чем здесь ваши родители? — спросил Мирошкин.
— Не знаю. Думаю, что ни при чем. Во всяком случае, хотелось бы в это верить.
— А я считаю, что надо бы это дело поднять. А вдруг Горкин и Коблер — свидетели! — воскликнула Лиза. — И их убили!
— Сколько лет прошло? — покачал головой Мирошкин.
— Почти двадцать пять лет, — сказал Сережа. Я давно заметила, что он нервничает и постоянно посматривает на часы. Вероятно, его уже утомили все эти дела, и ему нужно домой, к роялю.
— Сережа, быть может, ты вернешься домой? — предложила я.
— Нет-нет, еще есть время, — ответил он, и я ничего не поняла.
— Что ж, хорошо, проверим, — произнес Мирошкин.
— А я бы и Гамлета этого проверила, с его бараниной, — сказала Глафира. — Вернее, того человека, который передал от него записку. Возможно, что он и ни при чем, но мог видеть человека, который после него вошел в ресторан, пока швейцар был на кухне и передавал записку повару.
— Но если преступник — не профессионал, на что указывают детали, то почему же он не оставил следов? — возмутилась Лиза. — А что, если этот человек каким-то образом связан с московскими делами Горкина и Коблер? Что, если, к примеру, они натворили что-то там, вдвоем? Кого-то обманули, ограбили, подставили.
И тут она, медленно поворачивая голову в мою сторону, вспыхнула, покраснела.
— Валентина, вы уж извините, что я так говорю о ваших родителях.
— Да я сама в шоке от того, что они мои родители, — честно призналась я. — Вот ни одного живого места в биографии! Разве что Коблер — приличный человек. Думаю, что если бы он встретился Марго раньше, то ее жизнь могла бы сложиться иначе.
Я сказала так потому, что мне самой хотелось в это верить.
— Да, вот еще одна деталь, — вспомнил Мирошкин. — В гостиничном номере Мари Коблер мы обнаружили пузырек с ядом, с рицином, между прочим!
— Что? — удивилась я. — Это еще ей зачем понадобилось?
— Думаю, она приготовилась к встрече с Горкиным, — сказала Глафира. — А это значит, она знала, чем может закончиться для нее это свидание. Видать, сильно прижал он ее. Валентина, может, вы вспомните какие-нибудь слова, фразы, при помощи которых Горкин вас шантажировал.
— Точно я сказать, конечно, не могу, однако открытым текстом он требовал у меня за молчание пятьдесят тысяч евро. Еще сказал при этом, что мы как бы не чужие люди, что должны помогать друг другу, и что мне в моем теперешнем положении нетрудно собрать такую сумму. Вот в таком смысле.
— Но если он требовал у Коблер деньги за молчание, значит, то, ради чего она и приехала сюда, весьма серьезно и опасно. Значит, если бы Горкин не молчал, то у Коблер могли бы быть большие проблемы, — произнес Мирошкин.
— Если так, может, это дело касается не их двоих, а только ее? А Горкин, к примеру, мог быть свидетелем какого-то преступления?
— Да, что-то серьезное… раз он назвал ей такую сумму.
— И ведь она знала, зачем едет, наверняка он и раньше озвучивал ей сумму, не просто же так она прилетела из другой страны, значит, боялась.
— А еще она шантажировала своего отца! — вдруг сказал Сережа.
Все посмотрели на него.
— Какого еще отца? — не понял Мирошкин.
— Михаил Вайс — отец Маргариты. Я был у него ночью, беседовал. Он признался в том, что у него был серьезный роман с Еленой Соленой, что он, узнав о ее беременности, купил ей дом в Пристанном, там же, где проживали его дети с Генераловой, чтобы у него была возможность хотя бы изредка видеться с любовницей и дочерью.
Я закрыла глаза, представляя себе долгие и полные любви прогулки этих двух прекрасных людей — моей бабушки и Вайса. Какое-то мгновение мне понадобилось, чтобы увидеть весь их роман, почувствовать аромат этих тайных свиданий, записочек, подарков, тревог, страсти, всего того, что наполняло жизнь Вайса острыми ощущениями и свежестью, а жизнь Елены — страхом разоблачения, угрызениями совести, печалью, замешанной на любви, и одиночеством.
— Она попросила у него пятьдесят тысяч евро, — между тем продолжал Сережа. — За молчание.
— Значит, за молчание Горкина назначена такая же сумма, что и за молчание Коблер, — вздохнул Мирошкин. — Но думаю, что молчание Вайса все же не криминального характера. Это дела семейные. А теперь, я полагаю, когда он узнал о существовании внучки, то, если он человек порядочный, признается во всем своей жене. Это вам не убийство какое.
— Убийство! — вырвалось у меня. — А что, если это убийство? Уж слишком цена высока!
Мы вернулись домой, и, чтобы не тратить силы на продолжение разговора, начатого у Лизы, Сережа сел за рояль и принялся заниматься.
Он сказал, что Вайс приедет в час дня, и я, слегка рассерженная на него за то, что он не предупредил меня об этом заранее (хотя когда, ведь мы же утром отправились к Лизе?!), принялась готовить обед. Приготовила легкий салат из листьев салата и рокфора, нафаршировала красный перец брынзой и поставила запекаться мясо. Я всю жизнь готовлю и кормлю гостей, но никогда еще не волновалась так сильно. У меня есть дед! И какой!
А вдруг он окажется холодным, надменным и не захочет принять меня в свою жизнь?
Голова моя шла кругом. Обо всем сразу думать было невозможно, поэтому я пыталась думать то об убийстве родителей, то о Вайсе, то о каком-то Гамлете с его бараниной и курдючным салом! Даже голова разболелась!
Между тем меня радовало то, что Сережа занимается, я слышала, как он долго разыгрывался перед тем, как начать работать над фрагментами из «Петрушки» Стравинского. Какое же это счастье, что он может вернуться к своим репетициям после всего, что ему пришлось пережить со мной!
Музыка была веселая, немного хулиганская, задиристая, бесшабашная, оригинальная, и вместе с тем не лишенная изящества, расцвеченная солнечными бликами. Она наполняла наш дом светом и радостью.
Я даже не сразу услышала звонок. Бегала из гостиной в кухню (Сережа занимался в своем кабинете, в правом крыле дома, довольно далеко от меня), раскладывала приборы, бокалы и вдруг, подбежав к буфету за серебряными кольцами для салфеток, увидела боковым зрением красный автомобиль за воротами. Вайс!
Я сорвала с себя фартук и понеслась ему навстречу.
И была просто ошеломлена, когда увидела входящими во двор Ларису Альбертовну и еще одну, совершенно незнакомую мне женщину. Обе дамы были закутаны в меха.
Я распахнула дверь и была как будто бы остановлена взглядом Ларисы Альбертовны.
— Все будет хорошо, — успела она шепнуть мне в самое ухо перед тем, как познакомить меня со своей спутницей.
О спутнице надо рассказать отдельно. Немолодая уже, но хорошо сохранившаяся брюнетка с алыми губами и бледной матовой кожей, она была из тех женщин, которым идут дорогие меха и брильянты и которые умеют все это носить. Большие синие глаза рассматривали меня с живым интересом, почти дерзко, что было позволительно в ее возрасте.
— Вот, познакомься, пожалуйста, деточка, это Ирина Вайс, моя сестра.
— Очень приятно, проходите! — Я никак не могла понять, связан ли визит сестер с намерением Вайса отобедать у меня, своей новоиспеченной внучки, или же они заехали случайно, просто так, навестить Сережу-пианиста.
Меня слегка потряхивало, как человека, принявшего в дар алмаз размером с кулак, подозревающего, что он краденый, и что его все равно придется вернуть, да еще и ответить за кражу.
Ирина Вайс — супруга Михаила Вайса — тоже пианистка.
Из глубины дома доносилась фортепьянная россыпь.
— Стравинский, — тонкие брови Ирины Вайс взлетели вверх, — чудесно!
Она даже немного ожила при звуках музыки.
Я приняла их шубы, пригласила в гостиную, усадила на диван. Они не могли не видеть накрытый к обеду стол на три персоны.
— Вы очень вовремя, сейчас будем обедать. — Я почувствовала, что мои губы никак не хотят складываться в улыбку. — Сережа… Он сейчас занимается, но я его позову.
— О, нет-нет! — Ирина Вайс выставила вперед руку, и воздух буквально разрезал блеск драгоценных камней, украшавших ее перстни. — Пусть занимается, не будем ему мешать. К тому же мы приехали по вашу душу, Валечка. Ведь вас зовут Валентина?
Я кивнула.
— Вы, наверное, думаете, что я пришла к вам со злым умыслом, да? — Голос Вайс дрогнул. Она легко, грациозно поднялась, сделала несколько шагов по направлению к окну. Я давно заметила, что люди, оказавшись в трудной ситуации или во время тяжелого разговора, всегда подходят к окну, словно там надеются почерпнуть силы, от простора ли за стеклом, от свежего ли воздуха.
— Да нет, почему…
— Валя, веришь, я ничего не знала, честно! — вдруг воскликнула Лариса Альбертовна, сцепив намертво пальцы.
— Я, честно говоря, вообще не понимаю, что происходит, — тихо сказала я. — В чем дело-то?
— Да в том, моя девочка, что о романе моего мужа и твоей бабки я знаю всю жизнь! Да-да, не удивляйся! Я все и про нее знаю, и про Риту, дочку ее непутевую, что она сбежала… Вот только о том, что ты, ее внучка, жива, не знала, ей-богу! Да эта история и не всплыла бы никогда, если бы не ты, не факт того, что ты существуешь! Ты — внучка моего мужа! Потрясающе! Ты только не подумай, я не скандалить пришла, вовсе нет! Я просто в шоке от своего мужа, наивного теленка, который полагал, что