я все эти годы жила рядом с ним слепая и глухая, ничего не видела и не слышала! Я больше скажу — мне Елена Николаевна очень даже импонировала! Конечно, тяжело было осознавать, что твой муж тебе изменяет, но все мужчины такие. У Вайса случались время от времени романы, но чтобы вот так, чтобы роман длился долгие годы… Меня утешало одно — они почти не видятся. Так, изредка перезваниваются, знаю, что Вайс отправлял дочери деньги, посылки.
— Он придет? — спросила я, напрягаясь и не зная, чего ждать от этого визита.
— Да, безусловно, он просто поехал за цветами. А я, в свою очередь, хочу тебе сказать, что горжусь тобой. Да-да, я, чужая тебе тетка, однако являющаяся женой твоего родного деда, горжусь тем, что ты вот такая, потрясающая! Ведь это ты вытащила Смирнова из ямы, в которую он упал. Ты спасла его! Ты — удивительная девушка! И мне бесконечно жаль, что мы почти четверть века ничего не знали о твоем существовании, а ты, ты, сирота, причем при родном отце, скиталась где-то там, бедствовала. Да мы все виноваты перед тобой! Вот сестра моя, Ларка, виновата в том, что не разглядела блеска в глазах Миши, когда тот бывал в Пристанном. Я — что не пыталась выяснить, как сложилась судьба Маргариты, хотя могла бы через знакомых выяснить, что с ней и как. Это я совсем недавно узнала, что она благополучна, что живет во Франции, с мужем. Но про ребенка я ничего не знала. Совсем. Я, собственно говоря, чего прискакала-то пораньше, и без Миши. Хочу сказать тебе, что теперь у тебя есть семья, поняла? Что двери нашего дома, наших всех домов, и в Германии тоже, распахнуты для тебя, поняла? Что ты можешь жить вместе с нами и сколько тебе будет угодно. Я познакомлю тебя со своими детьми, и вы подружитесь, они хорошие ребята. Господи, это какой-то кошмар… ребенок один скитался…
Она вдруг остановилась и принялась стаскивать с пальца большой перстень.
— Вот, — она протянула его мне, — это мой перстень, это тебе, от нас. Просто подарок. А еще… я буду рада…
И тут ее голос дрогнул, она бросилась ко мне и обняла меня, я чуть не задохнулась в теплом аромате ее изысканных духов.
— Может, у нас с тобой и разная кровь, но я буду рада, если хоть в чем-то заменю тебе мать… или бабку… мне все равно.
У меня голова кружилась от услышанного. В первые минуты своего пребывания здесь она походила на высокомерную, холодную даму, заявившуюся с намерением объяснить мне отсутствие каких-либо прав на Вайса. Я просто была уверена в этом.
Ее одежда, манера держаться, драгоценности, дома в Европе, богатство — все это меньше всего свидетельствовало о том, что она примет меня в свою семью. И тут вдруг такое!
— Привет! — В гостиную вошел, сияя счастливым лицом, Сережа. Он всегда был доволен и радостен после плодотворной репетиции. — Извините?
Он прищурил глаза, разглядывая Ирину.
— Вы — Ирина Вайс! Как я рад! А где Михаил Семенович?
— Сережа… Какой ты… просто красавец! А как играешь?! Я все слышала. Стравинский! Ты блестяще справился! Какой темп! Миша исполняет это медленнее.
Сережа подошел к обеим гостьям и поцеловал им руки. Лариса Альбертовна бросила на меня виноватый взгляд, словно ей было стыдно за то, что она столько лет покрывала зятя-изменника. Но вспоминая наши с ней встречи и ту ночную беседу, в ночь убийства Коблер (вот душа не позволяет мне называть ее своей матерью и даже Ритой!), когда я, оставив в ресторане Горкина (моего отца!), помчалась к ней в надежде узнать правду о своих родителях, я уверена, что она была честна со мной. Но как же чудовищно срежиссирован этот жизненный спектакль: я, оставив в ресторане своих родителей, помчалась в Пристанное, чтобы поближе подобраться к тайне своего рождения! Дьявол посетил этот ресторан, раз мой собственный отец положил на меня глаз и согласился провести со мной ночь в гостинице, да к тому же еще принял меня за мою же мать, которую пытался шантажировать! Как все это осмыслить, пережить?
Надо ли описывать мою радость, когда темная полоса моей жизни уступила место светлой, солнечной в момент появления в моем доме Ирины Вайс?! Вот уж откуда не ожидала такой душевной теплоты, такого понимания и участия! Кто бы мог подумать, что эта женщина, покой которой Михаил Вайс оберегал как мог, скрывая свои романы, распахнет мне свои, без преувеличения, родственные объятия? Даже появление самого Вайса, моего деда, не произвело на меня такого впечатления, поскольку я уже была согрета любовью этой замечательной женщины, была убаюкана ее лаской и сердечностью.
Вайс появился на пороге нашего дома с охапкой роз, обнял меня и долгое время не мог вымолвить ни слова. Мы все, в том числе и Сережа, были растроганы, счастливы!
Я поставила на стол еще три прибора и подумала тогда, что впервые вижу за своим столом людей, которых могла бы назвать своей семьей. И пусть в моих жилах течет кровь одного Вайса, я была уверена, что Ирина и Лариса Альбертовна, люди по крови мне чужие, станут мне, быть может, роднее и ближе деда. И вообще кровь — не главное. И как жаль, что понимание этого пришло ко мне с таким опозданием.
15. Сергей
Это был один из счастливейших дней в моей жизни! Валя обрела свою семью, в моей же жизни появились Вайсы! Я знал, чувствовал, что отныне они станут частью нашей жизни и что придет день, когда Михаил Вайс сможет взять на руки своего правнука или правнучку, и это событие сблизит нас еще больше!
Обед растянулся на несколько часов. Когда Валя подала десерт, мы с Михаилом Семеновичем, оставив наших женщин, которым было о чем поговорить, отправились в кабинет — мне не терпелось показать ему свой рояль, поговорить с ним о моей новой программе, задать ему вопросы, касающиеся некоторых произведений, которые ему были наверняка знакомы.
Однако, когда мы остались одни, он, вместо того чтобы говорить о музыке, спросил меня о том, как продвигается следствие.
— За что их убили, Риту и Горкина? Я не понимаю! — Он говорил эмоционально, чувствовалось, что эта ночь после нашего с ним разговора не прошла бесследно. Он думал о своей дочери, о том, как трагично закончилась ее жизнь. Я же подумал тогда, что, вероятно, он единственный и жалеет ее, в то время как мы все, даже Валя, относимся к ее смерти как к справедливому наказанию. Быть может, он считает себя виновным в том, что с ней произошло. Возможно, если бы он больше времени уделял ее воспитанию, то она выросла бы хорошей, кроткой девочкой, точно чувствующей границы дозволенного. Хотя, с другой стороны, его родной сын, Петр, воспитанный, казалось бы, в приличной семье, тоже не очень-то чувствовал эти грани. Доказательством тому стал наш ночной разговор, когда Вайс предположил, что мы с Еремой явились к нему, чтобы сообщить, где в настоящий момент пьянствует его сын. Стало быть, не все так гладко и в их семействе.
— Идет следствие, но никто точно не может сказать, за что и кто убил их, — ответил я. — Однако есть предположения, что это двойное убийство связано с прошлым Риты.
В сущности, ничего нового мы друг от друга не узнали, поскольку обменивались соображениями ночью.
— Скажите, Михаил Семенович, вам что-нибудь известно о станции Анисовая?
— Да нет, ничего. Ну, есть такая станция, и что?
— А фамилия Хлуднев или Хлуднева вам ни о чем не говорит?
— Надо подумать. Но пока что на ум ничего не приходит.
— Горкин… его мать рассказала, что тогда, давно, когда Федор вернулся из Москвы, он предупредил ее, что если его будет спрашивать кто-нибудь со станции Анисовая или человек по фамилии Хлуднев, то пусть она скажет, что его нет, что он умер.
— Вот как? И что? Кто-нибудь выезжал на эту станцию?
— Точно не знаю, но думаю, что нет.
— А вот я бы на месте следователя сразу бы отправился туда. К тому же это наверняка станция, находящаяся по пути следования московского поезда.
— Да, я тоже так считаю. Горкин был напуган, и сильно, и этот его страх связан с событиями, которые произошли после того, как он покинул дом и отправился с Ритой в Москву. И уж если он сказал, чтобы мать оградила его от человека по фамилии Хлуднев, значит, его и следует искать! Но мы с вами не следователи, а потому не имеем права ничего предпринимать. К тому же вполне возможно, что кто-то из оперативников или, я не знаю там, следователь, уже на Анисовой!
Пока мы с ним разговаривали, где-то в доме произошло движение, послышались голоса, и я, извинившись, вышел из кабинета. Вайс последовал за мной.
Направляясь в гостиную, откуда и доносились звуки, я заметил в холле два большущих чемодана, какие-то коробки, узлы. Признаться, я даже и не удивился, когда, войдя в гостиную, увидел стоящую посреди комнаты Машу. У нее был вид человека, который оказался среди инопланетян. Она озиралась по сторонам и словно не верила в то, что видит вокруг себя. Со стороны кухни появился Ерема с блюдом, на котором горкой были разложены блестящие и очень аппетитные, в зеленовато-желтых зонтиках укропа, красные помидоры. Я никогда не видел его таким счастливым, веселым, отчаянно дерзким!
— Вот, угощайтесь, это Маша сделала. Соленые помидоры, бочковые, очень вкусные! — сказал он. — Маша, не бойся, эти люди тебя не съедят. Это — музыканты, пианисты. Они питаются нотами и роялями!
И он захохотал своим гортанным, трубным смехом.
— Боже, что-то я совсем растерялась! — попыталась взять себя в руки оторопевшая от внезапного появления в этой рафинированной компании румяной крестьянки Валя. — Познакомьтесь, пожалуйста, это Мария — невеста…
— …моего брата, — поспешил вставить я, поскольку отлично помнил, что ночью в разговоре с Вайсом именно так представил Ерему.
Валентина бросила на меня взгляд, в котором было и удивление, и благодарность.
— Ну, что ж, — первой расколдовалась после каменного ступора Ирина Вайс, улыбнулась и села за стол, — попробуем ваши помидорчики! Тем более что выглядят они великолепно! А запах какой! Лара, чего стоишь, садись!
Мне нравилось, что Ирина, которую мне прежде удавалось увидеть лишь издалека и которая всегда была окутана для меня ореолом какой-то царственности, недосягаемости и виделась надменной и неприступной, в жизни оказалась человеком веселым, компанейским и легким в общении. Ну и конечно, чувствовалось, что она была лидером в семье, ее авторитет был непререкаемым. Вот как она скажет, так все и будет. Вот решила она принять Валентину, значит, так тому и быть. Понравятся ей эти соленые помидорчики, значит, они по-настоящему вкусные, волшебные.