После нескольких секунд взвешивания, не оскорбиться ли, Франсэ запрокинул голову в судорогах смеха.
— Вы, англичане! Ваше замечательное лицемерие! По-моему, мне оно нравится даже больше вашего знаменитого чувства юмора.
Не совсем понимая, как это воспринять, Эвадна повернулась к Коре.
— Ну, милочка, сегодня твой большой эпизод. Расскажи нам про него.
Кора погасила сигарету в дешевой жестяной пепельнице.
— Как я тебе уже говорила, милочка, эпизод этот будет теперь играться куда сочнее, чем предполагалось вначале. Я убедила Хенуэя, что его необходимо расширить так, чтобы пренебрегаемая жена — то есть я — более округлилась бы в психологическом смысле. Но копаться в этом незачем. Вам достаточно знать, что из-за беспардонного волочения моего мужа за Марго — роль которой играет Леолия Дрейк — я готова устроить ту еще бучу.
— Эта Леолия Дрейк… — пробормотал Трабшо с одобрением. — Она может поставить свои высокие каблучки ко мне под кровать, как только захочет. Извиняюсь, дамы, за свой французский, — сказал он Коре и Эвадне с виноватым поблескиванием в глазах, а Франсэ одарил его недоумевающим взглядом.
— Мужчины! — ехидно фыркнула Кора. — В любом возрасте вы не способны не распустить слюнки при виде пары губ сердечком и ресниц отсюда и досюда. Поберегитесь, Трабшо, не дайте малютке Леолии обдурить вас. Нежна она не больше, чем свастика. И слышали бы вы, как она распространяется о себе — ну прямо грядущая Вивьен Ли. Дуреха только-только наступила на нижнюю перекладину лестницы, и уже у нее закружилась голова.
— Какая же ты злопыхательная кошка, — проворчала Эвадна. — Ты же сама была молодой когда-то, насколько мне помнится.
— Ну, как я говорю, — продолжала Кора, не пожелав клюнуть на приманку, — я после вечера с коктейлями набрасываюсь на своего мужа, разражается жуткая ссора, и я кладу ей конец, швырнув в него фужер для шампанского.
— А это не опасно? — спросил Трабшо.
— Так это же, знаете ли, не настоящий стеклянный бокал. Сделан из какого-то там пластика. Но на большом экране его никому не отличить от взаправдашнего.
— Есть ли шанс, как по-твоему, что Хенуэй опять внесет в эпизод последнеминутную поправку?
— Так он ее уже внес.
— Да?
— Как раз утром, когда мы свертывались, он сказал мне, что придумал кое-какую мелочишку, которая добавит пикантность к ругани. Фужер для шампанского, про который я упомянула. По сценарию он пуст, понимаете. Ну а теперь, когда я поднимаю его над головой, то замечаю, что в нем еще осталась шипучка, и допиваю ее, прежде чем запустить фужер в лицо мужа. Блеск, дальше некуда, верно? То обстоятельство, что эта женщина не желает потратить даже несколько капель выдохшегося шампанского на своего неполноценного мужа, куда эффективнее десятка реплик донесет до зрителей всю глубину ее презрения к нему. Да, я правда верю, что Хенуэй может стать следующим Аластером Фарджионом.
Вернувшись на съемочную площадку, романистка и полицейский более или менее успешно увертывались от членов съемочной группы, которые пробегали мимо назад, вперед, туда, сюда, вылетали из павильона, затем снова влетали в него — и снова наружу. Тем временем Кора подставляла свой лоб, подбородок и кончик носа легкому подпудриванию кисточкой в руке хрупкой, миниатюрной китаяночки неопределенного возраста. Гарет Найт безмолвно репетировал свой диалог, пока женоподобный молодой человек с канареечно-желтым платком на шее, затянутым так туго, что вспухли жилы, вновь зачесывал его волосы в волнистое совершенство. Рекс Хенуэй, с аннотированным экземпляром сценария под мышкой, вновь и вновь и словно бы без разбора прищуривался в свой видоискатель. А Хэтти Фарджион сидела в одиночестве в собственном приватном уголке, в собственном приватном мире, надменно равнодушная к окружающей ее суете, и все еще усердно вязала, будто от этого зависела ее жизнь.
Наконец все было готово для первого дубля. Хенуэй сел на свой стул рядом с камерой, Като свернулась у него на коленях, а Летиция, прижимая к груди кипу заметок, заняла свое место рядом с ним. По павильону эхом — и эхом к эху — начали разноситься крики: «Пожалуйста, тишина!» Затем просто: «Тишина!» И наконец: «Не будут ли все так добры заткнуться! Мы начинаем съемку!»
— Ладно, — сказал режиссер двум исполнителям. — Кадр задуман как праматерь всех супружеских скандалов, а потому мне в нем требуется побольше укусов и уксуса. Не забывай, Гарет, даже хотя ты в ту же меру выдаешь, что получаешь, глубже кроется чувство вины. Ты знаешь, что все, в чем тебя винит Кора, чистая правда. Так что, когда ты начинаешь орать на нее в ответ, я тем не менее хочу видеть таящиеся за этими твоими голубыми младенческими вместилищами души подлинную беззащитность, полную неуверенность в себе. На этой стадии картины мы не хотим, чтобы ты уже утратил симпатию зрителей. А Кора? Может быть, это еще и не последняя соломинка, но для тебя она последнейшая, и ты ни на секунду не собираешься снять Гарета с крючка. Ты поняла?
Он обернулся к оператору.
— Камера о’кей?
Оператор кивнул.
— Звук?
Звукооператор кивнул. Теперь настал его собственный черед кивнуть одновременно каждому и никому.
— О’кей, начинаем и… мотор!
Ассистент с хлопушкой зачитал вслух: «“Если меня найдут мертвой”, эпизод двадцать пятый, дубль первый» и хлопнул своей хлопушкой.
Эпизод действительно оказался сочнее некуда, как и было обещано, и оба участника, рыская по съемочной площадке — роскошно мягкомебельной гостиной, усеянной останками вечера с коктейлем, — играли по самую макушку и выше.
Кора, актриса до кончиков ногтей, когда ей представляли случай показать себя такой (как Трабшо уже говорил себе), умудрилась быть разом нежной и наждачной, чувствительной и тем не менее жесткой, как старые сапоги. Подобно виртуозу, проигрывая в устремлении к крещендо с головокружительным обрывом все гаммы человеческой горести и злобы, сдерживая истерику, сколько возможно, лишь бы дать ей вырваться наружу, взорвавшись, она ни разу не произнесла хотя бы две реплики диалога с одной интонацией, ни разу не повторила один и тот же эффект.
Наблюдать за игрой Найта оказалось не менее захватывающе. Были моменты, когда он выглядел не более чем агрессивным, пьяным, зловеще задиристым душой общества с зафиксированной улыбкой на губах, практически неотличимой от оскала. В другие моменты, пытаясь уклониться от ураганной силы ярости Коры, ее пронзительного голоса и тычущего указательного пальца, он с такой видимой безыскусственностью и искренностью отстаивал свою невиновность, что зрители были вынуждены пересматривать сложившееся было мнение, на ком из двоих лежит ответственность за неудачу их брака.
Такой впечатляюще сыгранной, такой надрывающей душу и реалистичной была ссора — до того предела, когда подглядывание и подслушивание подобной интимной трагедии воспринималось почти непристойным, — что, даже не будь всем в павильоне приказано хранить полную тишину, они в любом случае, конечно же, ее сохранили бы.
Внезапно Найт, выпрямившись во весь свой шестифутовый-и-двухдюймовый рост, встал перед на секунду умолкшей Корой.
— Признай же, Лойс, — сказал он, понизив голос на октаву, — что наш брак — одна видимость.
— Видимость?
— Да, он всегда был только видимостью. С самого дня, когда я сделал тебе предложение. Я просил твоей руки, но, как я вижу теперь, ты была готова только подставить мне локоть.
— Что, собственно, это должно означать?
— Тебе не нужен был муж. Тебе требовался только эскорт.
— Да это же…
— Что до любви, ее ты мне дать вообще не могла, ты ведь даже не знаешь, что это такое. Ты никогда не знала, что это такое. И вот почему, — закончил он печально, — не отрицаю, я действительно искал ее на стороне.
Благодаря какой-то неопределимой алхимии, тайна которой известна только великим артистам, ярость, столь обезобразившая черты Коры, внезапно сменилась краткой, но яркой вспышкой самопостижения, когда обнаружилась не только эмоциональная фригидность этой женщины, но и тот сокрушающий факт, что она сама тоже ее увидела. Это было преображение, которое, пусть на секунду или две, сделало экранный образ симпатичным, даже чуть-чуть трогательным.
…Не более чем через пару секунд вновь возникла мегера.
— Ах, ты!.. — завизжала она, подняв над головой фужер с шампанским. Тут, разумеется — и все поняли, какой блистательной была идея Хенуэя, — она заметила, что фужер наполовину полон. С нелепой искаженной улыбкой она выпила шампанское единым глотком и, вновь подняв фужер, приготовилась запустить его в Найта.
И тут произошло это.
Само время зависло. Секунду Кора держала пустой фужер над головой, в следующую дала ему упасть на пол. Обеими руками она стиснула свое горло так крепко, что ее уже выпученные глаза почти выскочили из орбит. Затем, явно пытаясь закричать, но выдавив из себя только глухой стон, побелев, она рухнула на пол бесформенной грудой.
Неужели опять?
Эти два слова зарезонировали в мозгу Трабшо. Казалось, только вчера он наблюдал подобную же сцену, разыгранную на подмостках «Королевского театра» в Хеймаркете. И она оказалась первоапрельским розыгрышем. Окажется ли и эта сцена такой же безвкусной комедией?
Он метнул быстрый взгляд на Эвадну Маунт. Если это шутка, она должна знать. Но она окаменела, будто в трансе. Нет, романистке это не показалось шутливым розыгрышем.
И никому другому. Павильон напоминал tableau vivant[29] типа украшающих обложки дешевых триллеров. Никто не произнес ни слова, никто не шелохнулся, никто не был способен, хоть что-то сделать. То есть никто, кроме самого старшего инспектора. Своему возрасту, своей грузности вопреки, он кинулся вперед на съемочную площадку, спотыкаясь о кабели, отталкивая с дороги членов съемочной группы, пока не остановился прямо над Корой.
Тут же он встал на колени рядом с ней, поднял ее руку, пощупал пульс и приложил голову боком к ее груди.