Голд молча смотрел на Баума. На него накатила тошнота, и он решил, что такую реакцию вызвал у него этот самодовольный тип. Голд теперь от всей души сожалел, что согласился пойти с ним.
Он поднялся и сказал:
— Я должен ехать домой. Мина будет волноваться, она не знает, где я. Сейчас уже три часа, она приготовила ленч, мы ждем в гости ее родителей.
На прощанье Баум отпустил ему такую оплеуху, что Голд от злости чуть не полез на стенку.
— Скажи-ка, — поинтересовался Баум, — тебе никто не говорил, что подозреваемый — это ты?
Голд вообще соображал медленно, а сейчас особенно. Сначала он просто удивился, но по мере того, как Баум продолжал нести чушь, у него от ярости кровь приливала к лицу.
— Кроме шуток, ну, ты же знаешь, как это бывает во всех детективных романах, когда убийца выдает себя за честного гражданина и вызывает полицию, а в конце-то все и выясняется!
Голд с трудом выдавил:
— Перестань, это не смешно.
Но Баум не унимался:
— Послушай, я ведь не говорю, что это на самом деле ты ее убил, — у меня и в мыслях этого нет! Я только спросил, может, кто-нибудь так думает, мне просто интересно.
А ведь Голд не рассказывал, о чем именно так долго расспрашивал его Охайон. Он еле сдержался, чтобы не сказать что-нибудь резкое, и уже пошел к двери, но Баум тоже встал с кресла и сказал:
— Подожди минутку, я с тобой. В любом случае делать здесь больше нечего, а день такой чудесный.
Голд не смог возразить. Он был так измучен, что не знал, как сядет за руль и доберется до дома. Они вместе покинули кабинет дежурного врача и, уже выйдя из здания, встретили Хедву Тамари. Она была знакома Голду еще со времен ее интернатуры в больнице Хадасса. Несколько недель тому назад она приходила уточнить у него порядок зачисления в Институт кандидатов. После того разговора у него осталось легкое чувство вины и неловкости.
Он долго расписывал предстоящие ей трудности, но не смог отговорить, потому что для себя она уже все решила. Ему следовало знать, думал Голд, что человек, спрашивающий совета, подавать ему заявление или нет, на самом деле ждет только поддержки в уже принятом решении. Он сам поступал точно так же. Не надо было и пытаться повлиять на ее решение. Во время разговора выяснилось, что она тоже была пациенткой Евы Нейдорф.
Он не успел предупредить Баума, и тот с ходу принялся расписывать драматические события, не обращая внимания на бледнеющее лицо Хедвы, пока она вдруг, не издав ни единого звука, не упала в обморок, шмякнувшись на землю, как тряпичная кукла.
Секунду оба стояли в остолбенении, потом Баум, опустившись рядом на колени, пощупал пульс и попытался привести ее в чувство. Голд оставил все мысли о возвращении домой. Хедва быстро пришла в сознание, но оказалось, что при падении она повредила лодыжку. Баум и Голд заспорили было, куда везти ее на рентген, но Хедва наотрез отказалась. Беглый осмотр ноги показал, что кости целы, и они втроем — Баум и Голд поддерживали Хедву с двух сторон — медленно побрели к кабинету дежурного врача, где Баум наложил повязку с удивившими Голда осторожностью и сноровкой, а потом вздохнул и сказал:
— Как удачно, что старший дежурный врач оказался на месте!
Он улыбнулся и спросил Хедву, не дать ли ей обезболивающего. Когда она отказалась, он предложил ей принять валиум. Голд и предположить не мог, что Баум способен говорить с такой мягкостью и теплотой! Хедва согласилась, и он протянул ей маленькую желтую таблетку, предписав соблюдать полный покой и «во всем следовать указаниям врача».
Она замотала кудрявой головкой и разрыдалась, умоляя их не оставлять ее одну. Тут наконец до Баума дошло.
— Мне казалось, мы друзья; почему же ты ничего мне не сказала? — сказал он обиженным тоном.
Не переставая всхлипывать, Хедва объяснила:
— Просто не хотела, чтобы ты надо мной смеялся. Я ведь знаю, ты не веришь в психоанализ, тебе только таблетки подавай! Только не думай, пожалуйста, будто ты виноват в том, что… ну… что эта новость так на меня подействовала. Теперь все это не имеет никакого значения, — добавила она.
Всхлипывания усилились. Баум встал со стула и обнял ее. Голд почувствовал себя лишним. Но прежде чем выйти, он, остановившись в дверях, спросил у Хедвы, как долго она была пациенткой Евы Нейдорф.
— Больше года, точнее, год и один месяц, — ответила она, вытирая глаза тыльной стороной ладони. Он кивнул, пытаясь дать ей понять, что они в одинаковом положении, но она, похоже, не поняла намека. Тогда Голд попрощался с обоими и отправился домой, где, подумал он обреченно, ему предстояло пересказывать всю историю заново.
Начинающий психиатр доктор Хедва Тамари была главной причиной, по которой пациент Ниссим Тубол начисто вылетел из головы старшего дежурного. Он уложил ее спать на кушетке в кабинете и сидел рядом, держа за руку, как и обещал, до позднего вечера. Все попытки сестры Дворы дозвониться до Баума по внутреннему телефону были безуспешными, так как он предусмотрительно снял трубку, чтобы не тревожить сон Хедвы. Сестра настойчиво звонила, пока не застыла, прикованная ужасом к стулу: Ниссим Тубол сидел в своей кровати и целился из маленького пистолета в больного на кровати напротив; Дворе показалось, что пистолет заряжен и на взводе.
Телефон стоял на конторке поста дежурной сестры, откуда через открытую дверь хорошо было видно, что происходит в палате Тубола. Через час она наконец, ни на секунду не отрывая глаз от Тубола и нащупывая нужные отверстия с цифрами на диске телефона, снова решилась набрать номер дежурного врача. В трубке слышались пронзительные, отрывистые и совершенно безнадежные гудки. Однако, когда Тубол выстрелил в противоположную стену и больные, до этого парализованные страхом, начали впадать в буйство, она встала, с невозмутимым выражением на лице прошагала к кровати Тубола и забрала у него пистолет без малейших усилий — он даже не пытался сопротивляться, — а потом побежала к кабинету дежурного врача.
Глубокий сон Баума был прерван громким стуком в дверь, которую он не поленился запереть за Голдом. Пришлось встать и отворить. Застигнутый врасплох залившим комнату светом — Двора нажала выключатель, — он увидел изумленное лицо разбуженной Хедвы и уже собирался спросить, в чем дело, когда взгляд его наткнулся на маленький пистолет в руках сестры. Она стояла, трясясь с головы до ног и рыдая. Никто никогда не видел сестру Двору плачущей. Эти рыдания вкупе с видом ее растрепанных светлых волос, обычно аккуратно собранных в конский хвост, ясно свидетельствовали: случилась катастрофа.
— Я не могла одна справиться с больными! Где вы были все это время? — бросилась выговаривать Бауму сестра Двора. Тут она увидела Хедву, просверлила ее взглядом и воскликнула: — О, я должна была догадаться, чем вы тут занимались! Так вот почему телефон в кабинете дежурного врача не отвечал, пока Тубол целился из заряженного пистолета в соседей по палате!
Баум не стал дожидаться окончания монолога. Он побежал в четвертый корпус, оставив Двору надрываться в дверях.
В палате горел свет, криков не слышалось. Баум пересчитал пациентов и облегченно вздохнул, убедившись, что все на месте. Тубол сидел, забившись в угол кровати и устремив взор в пространство, как будто ничего не случилось. Баум осмотрелся. Пациенты вели себя как всегда, и ему вдруг пришло в голову, что посторонний наблюдатель, не умеющий различать признаки напряжения и возбуждения, заподозрил бы Двору в паникерстве. Но Баум не был сторонним наблюдателем. В кармане у него был маленький пистолет, перед ним — палата на грани буйства.
Он вернулся в кабинет, где застал Двору все так же стоящей на пороге и Хедву, которая, к его удивлению, снова заснула.
— Я ни за что не пойду обратно в корпус, и вы меня не заставите, — начала Двора, но Баум повелительным тоном, какого она никогда за ним не знала, оборвал ее:
— Вы идете со мной, причем сейчас же, потому что пациенты нуждаются в вашей помощи, и вообще вы на работе!
Бормоча «кто бы говорил», она пошла за ним по коридору, на ходу отвечая на вопросы Баума, который желал знать все подробно.
Возбуждение больных дошло до критической точки. Только после того, как двое самых буйных были успокоены и мирно лежали в своих постелях, Баум подсел к Туболу и обыденным, безразличным тоном спросил:
— Где же ты нашел пистолет?
Тубол, свернувшийся в позе эмбриона, даже не повернул голову в сторону врача. Баум достал пистолет из кармана, покрутил им перед глазами больного и повторил вопрос. Реакции не было. Но когда Баум со вздохом встал, Тубол внезапно завыл.
Он выл протяжно, по-звериному, так что даже Бауму, видавшему всякое, стало жутко. Бурная реакция остальных пациентов не заставила себя ждать, требовалось незамедлительное вмешательство. Дворе удалось воспрепятствовать Шломо Коэну сорвать с себя одежду, но ей пришлось призвать Баума на помощь, чтобы тот удерживал дюжего Коэна, пока она будет делать укол. Потом они сделали укол Туболу, но, когда она собралась ввести иглу в руку Ицику Циммеру, знаменитому своими неуправляемыми приступами ярости, тот бросился сзади на Баума, который держал Тубола и не мог пошевелиться. Баум начал задыхаться, но в этот момент Двора все же изловчилась воткнуть в руку Циммера иглу. Для устрашения Ицика Циммера достаточно было одного вида шприца, он моментально отпустил старшего дежурного. Баум без сознания рухнул на пол.
Очнувшись, он увидел директора больницы профессора Грюнера и двух незнакомых людей, стоящих рядом с его кроватью. Он попытался что-то сказать, но смог издать только чуть слышный шепот. Директор произнес отеческим тоном:
— Не надо напрягаться. Вы в моем кабинете, палата под контролем, все в порядке, и вы скоро оправитесь. Здесь несколько человек из полиции, они пытаются выяснить, что произошло. Их интересует не происшествие в палате, а пистолет, и они хотят задать вам несколько вопросов. С Дворой они уже говорили, и с Хедвой тоже.
Из-за его головы возникла неясная фигура и, приняв отчетливые очертания, предстала перед Баумом. Хедва, с красными опухшими глазами, гладила его руку. Большие часы на стене показывали четыре. Четыре часа утра? Как он мог проспать так долго? Профессор Грюнер, будто читая его мысли, объяснил: приехав в больницу, он застал в корпусе полный разгром.