— С главным инспектором Охайоном, — поправила Цилла, уступая ему дорогу. Пропустив Линдера в кабинет, она вышла и закрыла за собой дверь.
Маленький Джо Линдер упал в кресло, расстегнул пальто и, со вздохом взглянув на часы, объявил:
— В моем распоряжении ровно час до приема следующего пациента. Я пришел заявить о пропаже пистолета.
Михаэль продолжал спокойно курить. Под глазами Джо темнели круги — свидетельство то ли душевных мук, то ли разгульной жизни. Линдер покосился на початую пачку в углу стола, и Михаэль предложил ему сигарету. Джо закурил и, не дожидаясь вопроса, начал объяснять, что, если бы не смерть (он чуть не сказал «убийство», но передумал) доктора Нейдорф, он уверен, прошли бы месяцы, прежде чем он заметил бы отсутствие пистолета. Он никогда им не пользовался и не собирался пользоваться.
— Но этой ночью я не мог заснуть, и Провидение направило мою руку (Джо натянуто улыбнулся) в ящик ночного столика. Вот тут-то и обнаружилось, что пистолет исчез.
Михаэль, который накануне успел прочитать отчет Джо о том, где он был вечером в пятницу и утром в субботу, помнил, что в пятницу он принимал друзей и вечеринка затянулась до поздней ночи, а в субботу занимался с сыном с шести утра и до ухода в Институт.
— Что это за пистолет? — спросил главный инспектор.
В ответ Джо рассказал длинную историю о том, что пистолет купил для него, по его просьбе, один друг, военный, в 1967 году. Это случилось после того, как в дом Линдера (дверь никогда не запиралась) вломился какой-то молодой араб и заявил, что за ним гонятся. Вторжение до смерти перепугало тогдашнюю подругу Джо, и пистолет он приобрел для нее.
— Поэтому у него, так сказать, дамский вид. Вообще говоря, это предмет роскоши — перламутровая рукоятка, ручная гравировка. Он куплен у торговца произведениями искусства.
Михаэль извлек из ящика письменного стола надлежащую форму и затребовал характеристики огнестрельного оружия. Джо достал из бумажника лицензию на ношение пистолета системы «Беретта» 22-го калибра, серийный номер такой-то.
— Скажите, доктор Линдер, что навело вас на мысль о связи смерти Евы Нейдорф с вашим пистолетом? — поинтересовался Михаэль.
Джо пожал плечами, хотел что-то сказать, но, видимо, передумал и сказал, что не знает. Просто ему пришла в голову такая мысль.
Михаэль посмотрел на лицензию и, заполняя форму, лежащую перед ним, осторожно спросил:
— Доктор Линдер, вы можете точно сказать, когда видели в последний раз свой пистолет?
Джо начал рассказывать о боли в спине и о бессоннице, затем сказал извиняющимся тоном:
— Это может вам показаться лишним, но на самом деле имеет прямое отношение к делу, ведь я заметил отсутствие пистолета исключительно потому, что искал таблетки снотворного. А чтобы ответить, когда пистолет был еще на месте, я должен вспомнить, когда последний раз принимал таблетки. По счастью, это время я помню совершенно точно. — Линдер рассказал о вечеринке две недели назад. После нее он принял решение отказаться от снотворного. — Потому что, как справедливо заметил доктор Розенфельд, у меня стала появляться зависимость. Может быть, мне, как аналитику, не следовало бы в этом признаваться, но человек — слабовольное создание. Так или иначе, в результате вчерашней трагедии я нарушил свой обет.
— Если я правильно понял, доктор Линдер, — подытожил инспектор, — пистолет вы последний раз видели ночью перед той вечеринкой.
Линдер кивнул и сказал, что его можно не называть доктором:
— На самом деле я самозванец: не настоящий доктор, и даже не вполне полноправный психолог или психиатр.
Нетрудно понять, Хильдесхаймер недолюбливал этого Линдера, подумал Михаэль, припоминая слова старика о единственном исключении из правил. Было что-то отталкивающее в подобной нарочитой откровенности, будто кричащей: «Вот, пожалуйста, все мои пороки. Больше мне скрывать нечего, все худшее перед вами, так что, будьте любезны, принимайте меня таким, каков я есть».
Для женщин такой человек, наверное, мог быть привлекателен, Михаэля же он насторожил. Не меняя выражения лица, он спросил:
— Где именно вы провели ночь пятницы и начало субботнего утра?
Линдер взглянул на часы и сказал:
— Прошу прощения, но мне пора. Я должен уйти, чтобы успеть домой к приходу второго пациента.
Однако Михаэль подчеркнуто вежливо-безразличным тоном объяснил Джо, что никак не может позволить ему уйти, и предложил отменить всех назначенных на утро пациентов. Линдер вспылил: в этой стране человека третируют за то, что он поступает как честный гражданин, хочешь выжить — сиди и помалкивай, моя хата с краю! И как, интересно, по мнению инспектора, он должен уведомить пациентов об отмене встречи в последнюю минуту?
— Если они видели заголовки утренних газет, то наверняка уже бьются в истерике! — горячился Линдер. — И почему, черт возьми, это не может немного подождать?
— Судя по описанию, пропавший у вас пистолет идентичен с тем, что был найден недалеко от Института Серийные номера совпадают. — Тон главного инспектора оставался прежним: спокойным и официальным. Сохраняя непроницаемое выражение лица, он продолжал: — Вы должны понять, доктор Линдер, что это обстоятельство делает вас причастным к делу и мы не можем обойтись без вашего присутствия.
Зазвонил телефон.
Из баллистической лаборатории сообщили (пока неофициально), что, по всей вероятности, пистолет был именно тем оружием, из которого застрелили Нейдорф. Вероятность возрастет, когда они получат пулю; официальное заключение будет готово в течение недели. Михаэль выслушал все это молча и только поблагодарил в конце. Все время разговора он не сводил взгляда с Линдера — тот казался чрезмерно напряженным, руки дрожали, он стал еще бледнее, чем был, войдя в кабинет.
Надтреснутым голосом Линдер спросил:
— Можно мне хотя бы воспользоваться телефоном?
Знакомый вопрос, знакомый. Кстати, Михаэль вспомнил, что надо бы навести справки о телефонном звонке, сделанном вчера из Института.
Линдер набрал номер и долго разговаривал с какой-то Диной, диктовал имена и номера телефонов и просил ее предупредить пациентов. Она должна была оставить на двери записку для десятичасового пациента, если не успеет ему дозвониться. Его пациентам надо говорить, что он жив и здоров, но по не зависящим от него обстоятельствам не сможет принять их. Последние слова сопровождались саркастическим взглядом в сторону Михаэля, который и глазом не моргнул. Инспектор тер рукой щеку, ощупывая остатки щетины, и думал о том, как ненавидит электробритвы.
Линдер поблагодарил собеседницу и повесил трубку.
Михаэль повторил предыдущий вопрос. Линдер достал из кармана пачку сигарет и, пробормотав: «Вам нужно алиби, как в детективных романах?», закурил, не предложив Михаэлю.
— Но у вас же записано, я все рассказал вчера. Вы не помните? — Михаэль не ответил. — Ну что ж, в пятницу вечером мы пригласили друзей к себе на ужин. Я не покидал дом; в нашей семье я за кухарку. Гости ушли около двух часов ночи, по мне, так часа два пересидели. Ничего интересного: коллеги жены.
Михаэль спросил имена и адреса и все аккуратно записал. Магнитофоны не всегда надежны. Закончив, он спросил:
— Что вы ели?
Линдер решил, что ослышался, и недоверчиво воззрился на инспектора. Затем его взгляд принял негодующее выражение, но Михаэль не отказался от вопроса, и он начал перечислять:
— На закуску фаршированные помидоры; горячее — баранья нога с рисом и кедровыми орехами; салат-латук… мне продолжать?
Михаэль, записывающий каждое слово, кивнул, и Линдер продолжал:
— На десерт фруктовый салат и, само собой, кофе с пирогом. Перечислить сорта вин?
— Не нужно, — ответил Михаэль, не реагируя на сарказм. — А потом, после ухода гостей?
— Потом было уже поздно. Даниэль никак не мог заснуть. Может быть, потому, что он растет. Даниэль — это мой сын. Ему четыре года. Даля, моя жена, заснула, а я сидел с Даниэлем ночью и потом утром, примерно до десяти утра.
— Где вы с ним были утром? — спросил Михаэль, как будто зачитывая вопросы с лежащего перед ним листа.
— Где я, по-вашему, мог быть с шести утра? Сначала дома: игры, сказки, завтрак. Потом во дворе. Было холодно. — Здесь было сделано отступление о болях в спине и трудностях игры в мяч, когда болит спина, с подробным описанием того, как он поймал мяч, сидя на пне.
Враждебность в тоне Линдера исчезла. Он опять принялся в дружеской манере и с юмором излагать детали, о которых его никто не спрашивал, как будто старался быть как можно более полезным.
Знакомый полицейский психолог однажды объяснил Михаэлю, когда они вместе посиживали в кафе на углу, что некоторым людям присуще всеобъемлющее чувство вины. Они испытывают потребность ее искупить и поэтому ведут себя, как Раскольников, хотя и не совершали никакого преступления. Им необходимо снискать себе расположение — так он выразился. Теперь Михаэль напомнил себе, что аналитики — это просто люди, которые изучают определенные вещи, но это не значит, что они всегда могут контролировать себя и отслеживать мотивы собственного поведения.
Он перебил Линдера, пустившегося в рассуждения об отношениях детей и родителей, вопросом:
— Кто-нибудь видел вас с ребенком?
Линдер ответил, что в доме всего четыре квартиры и он не может сказать, выглядывал кто-то из окна или нет. Михаэль встал и со словами: «Пожалуйста, обождите минутку» — вышел разыскать Циллу. Он нашел ее в соседней комнате, где они обычно устраивали утренние совещания, и попросил позвонить жене Линдера в Музей Израиля, где она работала, и расспросить про вечер пятницы и утро субботы.
— Возьми вот это — здесь его показания. Потом поговори с соседями. Возьми машину: тебе придется ехать в музей, а оттуда в Арнону, на другой конец города. Я хочу, чтобы ты закончила с соседями до того, как он вернется домой.
Он вернулся в свой кабинет, где Линдер глядел в пустоту невидящим взглядом, бодро уселся за стол и спросил: