важды в неделю, а потом прекратил.
Да, он знает, почему Элиша так поступил, — но это деликатный вопрос, и он не уверен, имеет ли право говорить об этом.
Голд ожидал, что Охайон наедет на мальчика, как бульдозер, и уже приготовился его защищать, но с изумлением увидел, что главный инспектор молча откинулся назад с таким видом, как будто ему совсем некуда спешить. Голду хотелось схватить их обоих за плечи, растрясти, завопить, что есть сил… Он молча поднялся и снова направился к кофейному автомату.
— Каково было состояние Элиши Навеха в последнее время? — размеренным голосом спросил Охайон.
— Я нечасто его видел в последнее время, — виновато ответил Яаков. — Я только неделю назад вернулся из Лондона и сразу засел готовиться к экзаменам. Элиша пропадал целыми днями. Точно не знаю, чем он занимался. — В голосе его зазвучало отчаяние. — Теперь, когда я думаю обо всем этом… он выглядел странно и говорил какие-то странные, бессвязные вещи каждый раз, когда мы встречались дома. Но я считал, что все это связано с его любовными делами, а они вообще были жутко запутанными. — Яаков опять замолчал.
— А с кем у него был роман? — спросил, закуривая, Охайон, и Яаков вновь смешался. Голд с отчаянным видом спросил, не хочет ли кто еще кофе, но Яаков сверлил взглядом стену, а Михаэль — кофейную чашку в собственной руке.
— Вам известно, что доктор Нейдорф умерла? — вдруг очень спокойно сказал Михаэль.
Молодой человек застыл.
— Когда? — пробормотал он срывающимся голосом.
Михаэль ответил.
— Как?
Михаэль кратко обрисовал ход событий.
В комнате воцарилось долгое молчание, слышно было лишь срывающееся дыхание Яакова. Голд, не в силах сохранять спокойствие, отошел к окну, откуда глядел на них обоих и гадал, что же происходит. Смысла вопросов Михаэля он не понимал, не понимал их и Яаков, хотя битый час отвечал на них.
— А вы, будучи в Лондоне, заглядывали в израильские газеты? — спросил Охайон.
— Нет, — сказал Яаков. — Мои родители ничего не знали, и отец Элиши тоже, но Элиша, должно быть, знал, хотя ни слова не говорил об этом. Сначала мы две недели путешествовали по Шотландии. Отец Элиши был где-то в Европе, все вместе мы провели только последние несколько дней. Почему же Элиша мне ничего не сказал?! — с обидой воскликнул он.
— Вы когда-нибудь встречались с доктором Нейдорф? — спросил Охайон.
Услышав ответ молодого человека, Голд бросил на него удивленный взгляд.
— Да… Я однажды просил ее о встрече и говорил с ней.
Голд уткнулся в чашку с кофе, стараясь подавить возникшие у него вопросы, и слушал.
— Это было около трех месяцев назад. Точно не помню, но, кажется, прошло три месяца. Две недели спустя она уехала за границу. — Яаков снял очки, старательно протер стеклышки уголком крахмального полотенца, снова водрузил очки на нос и воззрился на Михаэля, а потом вновь перевел взгляд на стену.
— Можно спросить, а зачем вы пошли к ней? — осторожно поинтересовался Михаэль.
Время настало, понял Голд, теперь он не выпустит мальчика.
— Ради Элиши, — прошептал тот. — Пожалуйста, мне нехорошо.
Голд протянул ему стакан воды и бросился открывать окно.
— Из-за Элиши? Почему? — спросил Охайон, закуривая, пока Яаков жадно глотал воду.
— Из-за того, что произошло в лечебнице.
— А что произошло в лечебнице? Вы имеете в виду психиатрическую лечебницу в Кирьят ха-Йовель? — спросил Михаэль, стряхивая пепел в корзину для бумаг и не отводя глаз от Яакова.
Яаков молча кивнул.
— Будьте любезны, оставьте нас вдвоем, — вежливо попросил Голда Михаэль.
Яаков не протестовал, но так посмотрел на главного инспектора, что Голд спросил:
— Это необходимо?
Охайон заколебался.
— Пожалуйста, пусть он останется, можно? — попросил Яаков.
Голд посмотрел на Охайона, который, пожав плечами, сказал:
— Как угодно. Не хочу давить на вас после того, что вы испытали сегодня ночью.
Голд уселся за темным столиком возле окна маленькой комнаты, которая в течение дня использовалась для терапевтических сеансов. Михаэль остался сидеть на кровати возле молодого человека, прислонившегося спиной к стене.
— Что же случилось в лечебнице? — спокойно повторил Михаэль.
— Ну какое это имеет значение! Он мертв… Просто не знаю, что скажу его отцу, — проговорил Яаков, с отчаянием глядя на главного инспектора, — но тот с терпеливой настойчивостью повторил свой вопрос. — Что случилось… Случилось то, что эта сучка в него втюрилась! — Яаков вытолкнул из себя эти слова так, как будто они терзали его грудь.
Комната внезапно закружилась вокруг Голда; он со всей силы уперся ладонями в столешницу. В горле пересохло — снова суббота, он снова видит Нейдорф… Он с силой открыл глаза и услышал спокойный, терпеливый голос Михаэля:
— Кто в него… втюрился?
— Его психотерапевт, его психолог, Дина Сильвер! — Яаков взглядом пытался просверлить дыру в стене аккурат за плечом Голда. Тот хотел было что-то сказать, возразить — но слова бурным потоком полились из уст студента-медика. Монотонным, почти отрешенным голосом Яаков, от которого Голд никогда не слышал ничего, помимо разумных, порой наивных слов, заговорил: — Сначала я понять не мог, что происходит. У Элиши подружки всегда были старше его, иногда замужние, и он всегда приводил их домой, не удосуживаясь поинтересоваться, какие у меня планы. А тут вдруг он стал осторожничать, то и дело спрашивал, где я буду да когда вернусь, и я понял, что на этот раз все серьезно, понимаете? — Яаков с волнением посмотрел на Михаэля. — Я подумал: ну, наконец-то этот мальчишка, который переспал с половиной города… знаете, по-моему, он потерял невинность еще школьником, девицы на него так и вешались… ну вот, я решил, что наконец он влюбился по-настоящему, стал проявлять деликатность; вообще-то это не в его привычках — деликатничать в вопросах секса, а тут он не хотел, чтобы кто-нибудь увидел его новую подружку. Он никогда не трепался о женщинах, не хвастался своими успехами… ну, вы понимаете… и все, что мне известно, я узнавал сам, по телефонным звонкам, подаркам, письмам на его имя. Но в этот раз я не знал совершенно ничего, а спросить не осмеливался. Весь прошлый год в доме появлялась женщина, всегда в мое отсутствие, когда я уезжал к тетушке в кибуц или дежурил в отделении неотложной помощи. Но однажды, месяцев через шесть, я пришел домой в неурочное время. Меня лихорадило, и Рина отослала меня домой посредине ночи. Я думал, Элиши нет, иначе никогда бы не вошел в его комнату, но накануне я отдал ему свой флакончик с аспирином и зашел забрать его. Они спали вместе в постели. Я включил свет и только тогда заметил их. Они даже не проснулись. Тогда я взял аспирин и вышел. Она спала на спине, одна нога высунулась из-под одеяла, я хорошо разглядел при свете ее лицо. Не понимаю, почему она не проснулась, а он… он всегда спал как убитый.
Яаков запнулся и тяжело задышал. Оглушенный, Голд все еще не понимал всей связи событий. Он был ошеломлен… ничего худшего и представить себе нельзя. Такое даже на семинарах не обсуждали. На такую тему даже Линдер не откалывал шуточек. Величайшее табу их профессии, сексуальная связь с пациентом — и Дина Сильвер, не кто-нибудь, а Дина Сильвер! Он подумал о ее холодной красоте — нет, он не мог вообразить, что она способна вообще на какое-либо чувство! — о манере изящно отбрасывать волосы со лба, о ее честолюбии и о том, что она без пяти минут полноправный член Института.
Из размышлений его вырвал голос Яакова:
— Нет, я не знал, кто она, даже подумать не мог. Я заметил, что она красивая, но выглядела много старше его. «Еще одна дамочка», — подумал я, когда увидел у нее на пальце обручальное кольцо. Нет, не спрашивайте, как это я так сразу все заметил… Ну, в общем, я не хотел поднимать шум. Ему чуть за восемнадцать, и вообще он как с цепи срывался, если вы говорили ему что-нибудь, чего он не хотел слышать. Я лег спать и ничего не сказал ему утром. Но через несколько дней — вы не поверите! — я был в банке, стоял в очереди, и тут я узнал эту женщину — она стояла впереди меня, кассир был новый, она депонировала чеки, и он спросил, на чье имя их зачислить. Она назвала имя, тут я сложил два и два и чуть в обморок не упал — я ведь знал имя его психотерапевта и понял, что это она и есть. Вернувшись домой, я спросил его насчет его терапевтических сеансов, потому что он говорил мне, что больше их не посещает, и это настоящая катастрофа, в армию его не взяли, а теперь он не ест, не спит и вообще выглядит как тень. Вот я и спросил его, когда он собирается возобновить сеансы, а он сказал — никогда, ему это больше не нужно. Но он ведь ходил как заторможенный, пропускал занятия и все время задавал мне вопросы про лекарства и всякие такие психованные вещи. Его отец мне звонил, хотел знать, почему Элиша не пишет и что с ним такое творится. Случались дни, когда он не понимал, что находится у себя дома, вообще не осознавал, на каком он свете, и в конце концов я понял, что он сходит с ума. Вот тогда я и решил пойти и поговорить с доктором Нейдорф, потому что это она направила его в лечебницу, значит, она несла ответственность, правда?
Голд потер бровь и глянул на Михаэля, который сунул руку в карман рубашки и коснулся маленькой квадратной коробочки. Да это же диктофон, подумал Голд; точно такой же был у его приятеля-репортера!
— Что случилось у доктора Нейдорф?
Вопрос Михаэля вызвал новый словесный поток. Когда он позвонил Нейдорф, сказал Яаков, и объяснил, кто он такой, она предложила привести к ней Элишу или сделать так, чтобы он позвонил ей.
— Я объяснил, что с ним невозможно общаться, но что я сделаю все возможное, чтобы его привести. Но Элиша только рассмеялся мне в лицо и сказал, что никогда не чувствовал себя лучше, ну и все в том же духе. Но я-то видел, что он болен, взаправду болен; здоровый человек не может месяцами не делать ничего — ни читать, ни кино смотреть, ни общаться с друзьями, ни работать, заниматься… Он просто сидел на месте или исчезал неведомо куда. И я должен был считать, что все в порядке? Я однажды даже спросил доктора Голда, но у нас не было времени для серьезного разговора. И пока я не понял, что дело в его отношениях с этой докторшей, я все еще думал, что ему лучше вернуться в лечебницу… В общем, я убедил доктора Нейдорф увидеться со мной. Я не намеревался вдаваться в подробности, просто хотел описать состояние, в котором он находится, но она так ловко вынудила меня все ей рассказать про него и его психотерапевта. Сначала она мне не поверила — то есть поверила, но сотню раз переспросила, точно ли я это знаю, уверен ли я в том, что говорю, и что это серьезнейшее обвинение, и все такое прочее. Я только хотел, чтобы она позаботилась об Элише, но она все расспрашивала меня о деталях, и я в конце концов спросил, не хочет ли она, чтобы в следующий раз я позвонил ей и позвал посмотреть, чтобы она все увидела собственными глазами. Тогда она сказала, что не может заниматься с Элишей сама, потому что через две недели уезжает за границу, но когда вернется, то поговорит с ним и направит к кому-нибудь заслуживающему доверия. Когда я вернулся, у меня не было времени ей звонить. С ним я тоже почти не виделся — он либо не бывал дома, либо валялся на постели и