Хильдесхаймер объяснил, что сын доктора Нейдорф проводит биологические исследования в Галилее, поэтому и не смог встретить ее в аэропорту.
— Полиция, — тут он взглянул на Михаэля, и тот поспешно кивнул, — сейчас пытается установить его местонахождение. Муж ее дочери прилетел с Евой одним рейсом, а сейчас он в Тель-Авиве у своих родителей. Ему, должно быть, уже сообщили. — Он посмотрел на Михаэля, и тот кивнул снова.
Михаэль поинтересовался, не могла ли Нейдорф на утро назначить кому-нибудь встречу в Институте.
Поднялся многоголосый шум, в котором слышались слова «пациент» и «подопечный». И снова прорвался голос Джо Линдера:
— Доктор Нейдорф принимала пациентов в комнате для консультаций у себя дома, и у нее не было причин изменять обычному порядку, хотя, возможно, после поездки…
Линдер как-то смешался и замолк. Кое-кто с сомнением склонил голову.
Михаэль, допив последний глоток кофе и докурив сигарету, спросил:
— А нельзя ли взглянуть на список пациентов доктора Нейдорф?
Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все, кроме Хильдесхаймера, заговорили враз, некоторые почти кричали. В общем, все негодовали. Розенфельд вынул изо рта сигару и сурово произнес, что главный инспектор Охайон должен понимать: такое требование недопустимо. Это информация конфиденциальна. Никаких исключений. Все поддержали его заявление.
— Ну да, — спокойно ответил Михаэль, — информация конфиденциальна, однако мы имеем дело с насильственной смертью. И с другой стороны, я также понимаю, что пациенты являются кандидатами Института, а психоанализ — важная часть их учебного процесса. Может, кто-нибудь будет столь любезен и разъяснит мне, что тут такого секретного?
Тишина была полной. Даже Хильдесхаймер уставился на Михаэля, который занялся сигаретой, наблюдая, с каким неудовольствием все восприняли его осведомленность.
— Факты свидетельствуют, что Ева Нейдорф умерла от пулевого ранения в затылок. В данных обстоятельствах, я уверен, вы согласитесь, что мы должны знать, кто был с ней сегодня утром. Существует также вероятность, что она застрелилась. Однако напрашивается вопрос: почему возле тела не был найден пистолет? В любом случае кто-то непременно был возле нее, до или после ее смерти. Мы, разумеется, ищем пистолет, и я ожидаю от вас сотрудничества и откровенных ответов на все мои вопросы. Например, на такой: могла ли она пойти на самоубийство, и если да, то кто забрал пистолет? — Он замолчал и стал изучающе переводить взгляд с одного лица на другое: всех их, казалось, парализовал ужас.
Он не сообщил им о том, что патологоанатом сказал — с обычной оговоркой: точно утверждать можно будет только после вскрытия, — что расстояние, с которого была выпущена пуля, исключает самоубийство; не стал говорить, что может получить судебное постановление о нарушении врачебной тайны. Просто терпеливо ждал.
Хильдесхаймер жестом попросил слова, Михаэль кивнул. С легкой дрожью в голосе старик подтвердил сказанное полицейским и поведал прочие детали утренних событий. Лицо Розенфельда, с которого схлынула кровь, стало подергиваться; Джо Линдер вскочил на ноги; Нехаму Золд била сильная дрожь.
— Приношу извинения за ту форму, в которой пришлось сообщить вам эти известия, — сказал Хильдесхаймер.
Все промолчали. Несколько долгих мгновений Михаэль тоже хранил молчание. Он внимательно исследовал лица, но не находил ничего странного: на них читались ужас, потрясение, печаль, а больше всего — неверие и страх. Наконец его взгляд упал на Джо Линдера. Линдер поднял глаза, Михаэль проследил, куда он смотрит: на портреты покойных корифеев.
— Я задаю себе вопрос, — продолжил он, поскольку никто не нарушал молчания, — если это было убийство, то почему преступник не вложил орудие убийства — давайте предположим, что это был пистолет, — в руку доктора Нейдорф, чтобы создать впечатление самоубийства и сбить нас со следа хотя бы на начальной стадии расследования? С какой стороны ни посмотреть, замешан еще кто-то, и этот кто-то знает больше, чем мы. — Он говорил очень медленно, не уверенный, в состоянии ли присутствующие, после такого шока, осознать его слова.
Члены ученого совета посмотрели на него, потом друг на друга.
Джо Линдер заявил:
— Ева Нейдорф себя не убивала!
Розенфельд пояснил, что, даже если она задумала свести счеты с жизнью, во что он ни на мгновение не верит, Институт стал бы последним местом, где бы она решилась это совершить.
— Вы должны понять, — объяснял он Михаэлю, — самоубийство — это акт мести и ненависти, направленный против самых близких для самоубийцы лиц. Ева Нейдорф, — громко и размеренно говорил он сдержанным, убедительным тоном, — не знала ненависти. Она была не такая эгоистка, чтобы покончить с собой в Институте — да и где бы то ни было. — Дрожащей рукой он зажег новую сигару. — Даже если бы она узнала, что больна какой-то смертельной болезнью, — он оглядел стол, — она бы предпочла ждать. В этом я уверен.
Красивое лицо Даниэля Воллера исказило смятение, которое становилось все сильнее по мере того, как Розенфельд продолжал говорить. Наконец он раскрыл рот, но, так ничего и не высказав, отвернулся и взглянул сначала в окно, а затем на Хильдесхаймера.
Все остальные единодушно закивали головами и забормотали что-то одобрительное.
Джо Линдер вновь поднялся с места.
— Сейчас не время прятать головы в песок, — сказал он. — Ева Нейдорф не совершила бы самоубийства, если бы и собиралась, не приведя в порядок дела, она не могла просто так все бросить: пациентов, подопечных, лекции, дочь, которая месяц назад родила. Ни за что. Я понимаю, чужая душа — потемки, порой случается и невозможное… — Он перевел взгляд на портретную галерею. — Я не утверждаю, что психоаналитики застрахованы от депрессии и эмоциональных срывов, даже от самоубийств, но… только не Ева!
Хильдесхаймер высказался последним. Подведя итог, он сказал извиняющимся, но твердым тоном:
— Ева Нейдорф была мне очень близка, и я не могу себе представить, чтобы она не доверилась мне, если бы что-то ее тревожило. Накануне я беседовал с ней, она только что приехала домой из аэропорта Бен-Гурион, голос ее звучал жизнерадостно и оптимистично; да, немного устало после перелета, естественно, слегка напряженно, но в целом она казалось счастливой. Счастливой, что у нее родился внук, счастливой, что вернулась домой и даже что завтра у нее лекция.
Михаэль вздохнул и подумал, понимают ли сидящие вокруг стола, что означают только что сказанные ими всеми слова.
Теперь все взгляды были устремлены на Хильдесхаймера, который внезапно стал похож на печального добродушного моржа. Он продолжил — очень мягко, почти шепотом: у него есть сильные опасения, что речь идет об убийстве; нет смысла это отрицать и пытаться представить как несчастный случай; убийство, и где — в Институте!
— Как могла она встретиться здесь с кем-то чужим? — медленно продолжал он. — Но никто из сотрудников не имел привычки расхаживать здесь субботним утром с оружием в кармане. Как бы то ни было, к моему глубочайшему сожалению, — голос его срывался, — нам придется примириться с этим ужасающим фактом, как и с печалью о нашем ушедшем друге и коллеге.
Джо Линдер спросил, не мог ли кто-то пробраться снаружи.
— Нет, — ответил Михаэль, — следов взлома нет, и в любом случае она сама пришла в комнату, чтобы встретиться с кем-то. Не было признаков того, что ее тело откуда-то перетащили. А зачем еще могла бы она прийти в Институт так рано с утра?
Розенфельд произнес дрожащим голосом, что Ева не могла встретиться здесь с кем-либо, не договорившись заранее.
— И вообще, — подытожил он, — только что-то чрезвычайно срочное, что-то не терпящее отлагательств могло привести ее в Институт в подобное время.
— Если только встреча не состоялась вчера, — с отчаянием сказал Джо Линдер, и все подскочили на своих местах. — Откуда мы знаем, когда она ушла… я имею в виду, умерла… — И он сделал рукой жест, как будто отгоняя от себя слова, которые только что осмелился произнести.
— Доктор, обследовавший тело, — ответил Хильдесхаймер, — придерживается мнения, что смерть наступила недавно, хотя, разумеется, это требует уточнения.
Михаэль вновь вернулся к тому, на чем остановился. Он должен вновь попросить предоставить ему имена всех пациентов доктора Нейдорф, а также имена всех связанных с Институтом лиц: сотрудников, кандидатов, каждого.
— А как насчет подопечных? — немедленно осведомился Джо Линдер. — Почему вас не интересует отдельный список подопечных?
Михаэль быстро припомнил всю информацию, полученную от Голда. О подопечных не упоминалось. Он вопросительно взглянул на Линдера, и тот ответил вызывающим взглядом, как бы говоря: «Я думал, вам известно все на свете об этом месте», но тут же и объяснил, что каждому кандидату для каждого аналитического случая назначался наставник-супервизор: для каждого — разный; три случая — три супервизора, с мрачным удовольствием резюмировал он.
— А кто может стать супервизором? — спросил Охайон. — Только член ученого совета или любой полноправный член Института?
— Любой, кого ученый совет сочтет пригодным осуществлять руководство, — ответил обретший присутствие духа Розенфельд. Руки его больше не дрожали.
Михаэль поднялся и объявил, что хочет позднее поговорить с каждым в отдельности; пока же он бы попросил список их адресов и телефонных номеров.
— Если бы вы смогли предоставить мне короткое письменное изложение всех ваших действий за последние двадцать четыре часа, я был бы признателен, — добавил он и закурил новую сигарету.
Кто-то попытался запротестовать, но Хильдесхаймер сказал непререкаемым тоном, что он ожидает от каждого из присутствующих полного сотрудничества; скрывать им нечего.
— Виновный должен быть найден, — сказал он, и голос его отозвался эхом в большом зале. — Мы не сможем жить здесь, как раньше, пока это дело останется нераскрытым. От нас зависит слишком много людей, чтобы мы могли позволить себе оставаться в неведении, кто из нас оказался способен на убийство.