— Посмотри на себя — первый кандидат на рак кожи.
Двое мужчин долго смотрели в глаза друг другу, прежде чем Эдвардс выговорил:
— Расскажи мне про Барри Мэйер.
— Что тут рассказывать? Она мертва.
— Кто?
— Мать-природа. Закупорка сердечной артерии, подача крови прекращается, сердце взывает о помощи, не получает ее — и перестает качать.
Эдвардс улыбнулся. Джекки выбралась на палубу и зажестикулировала. Им что-нибудь нужно? Эдвардс обратился к Брюстеру:
— Ты не проголодался? Я припас кое-что.
— Обязательно. Все что есть.
— Ленч, — знаками показал Эдвардс гибкой девушке-туземке. — И принеси термос. — Снова Брюстеру: — Он полон ромовым пуншем. Выпьем вместе и поговорим откровенно.
— Слишком рано для меня.
— Я немного завелся. Барри Мэйер, Боб. Ты почему спросил меня, что она везла? Об этом ее патрона нужно спрашивать. Психиатра этого, Толкера.
— Вот это меня беспокоит.
— Что тебя беспокоит?
— Что ты знаешь, кто был ее патроном. Что еще она тебе рассказывала?
— Чертовски мало. Она ни словом не обмолвилась о том, что согласилась стать курьером, пока…
— Пока что?
— Пока кто-то ей не рассказал про меня.
— Что ты в Компании?
— Ага.
— И кто это?
Эрик только плечами пожал.
Эдвардс мысленно перенесся в ту ночь, когда Барри Мэйер призналась: ей известно, что он не просто борющийся за выживание владелец наемных яхт и капитан.
Она прилетела на БВО, взяв недельный отпуск. Роман их длился уже больше года, и, памятуя о географически разделявшем их расстоянии, приходилось диву даваться, сколько времени им удавалось выкроить, чтобы побыть вместе. Мэйер прилетала на БВО при любой возможности, а Эдвардс несколько раз летал в Вашингтон на свидание с ней. Встречались они один раз и в Нью-Йорке и как-то даже провели вместе долгий уик-энд в Атланте.
А в тот день при виде ее, сходящей по трапу самолета, он почувствовал что-то вроде озноба: она всегда вызывала в нем неистовое чувство, от которого бросало в дрожь. В его жизни хватало женщин, но очень немногие действовали на него так, как она. Такое чувство вызывала в нем его первая жена. И вторая тоже, если подумать, но с тех пор никто… пока не появилась Барри Мэйер.
Он припомнил, что в тот день Барри была в каком-то особенно легкомысленном настроении. Когда они добирались на машине до виллы, он даже спросил ее, к чему бы это. А она ответила: «У меня есть один секрет, которым хочу с тобой поделиться». Когда же он поинтересовался, что это за секрет, она сказала, что придется потерпеть, пока не настанет «очень особенный момент».
Момент настал той же ночью. Они вышли в море на его яхте, стали на якорь в бухточке среди скал, сбросили там с себя все одежды и нырнули в прозрачную, прохладную воду. Поплавав — больше объятий в водной стихии, чем плавания, — они вернулись на яхту и предались любви. Потом он приготовил островных омаров, и они уселись, голые, на выжженной солнцем палубе, скрестив ноги, касаясь друг друга коленями. Растаявшее масло сочилось и стекало по пальцам, а крепкий ром горел у них в желудках и снимал всякое напряжение, что вызывало неудержимый хохот.
Они решили провести ночь на яхте. После очередных любовных игр, когда они улеглись бок о бок на сложенном парусе, он спросил:
— О’кей, что же это за большой, страшный секрет, которым тебе нужно поделиться со мной?
Барри уже посапывала, засыпая. Его слова пробудили ее. Она замурлыкала, коснулась его бедра и произнесла так тихо, что он не расслышал, что-то вроде: «Тишпино». Видя, что он не понял, она повернулась на бок, подперла голову рукою, заглянула ему в лицо и выговорила:
— Ты — шпион.
Глаза у него сузились. И все же он промолчал.
— Ты работаешь на ЦРУ. Поэтому-то ты и здесь, на БВО.
— Кто тебе это сказал? — спросил он тихо.
— Сказали.
— Кто же?
— Не имеет значения.
— С чего это кому-то взбрело в голову говорить тебе про это?
— С того… ну, я поделилась… ну, с кем говорила… о тебе и обо мне и…
— Что о тебе и обо мне?
— Что мы видимся друг с другом, что я… в самом деле хочешь слышать?
— Да.
— Что я влюбилась в тебя.
— Ох!
— Кажется, тебя больше расстроило именно это, а не то, что мне известно, чем ты на жизнь зарабатываешь.
— Может, и так. А с чего вообще с тобой заговорили об этом? Тот, с кем ты говорила, он что, знает меня?
— Да. Ну, не лично, но о тебе знает.
— Так, а этот приятель твой, он на кого работает?
Ей стало неловко: не ожидала, что он начнет с таким пристрастием ее допрашивать. Она пыталась смехом разрядить обстановку:
— По мне, это здорово. По мне, это глупо, здорово и забавно.
— Что в этом забавного?
— То, что теперь у нас есть общий интерес. На мое литагентство тебе начхать, а мне до лампочки твои лодки, если речь не идет о радости быть на них с тобой.
В его удивленно вскинутых бровях читался еще один вопрос. Общий?
— Я тоже работаю на ЦРУ.
Брови его опали. Он сел и смотрел на нее до тех пор, пока она не выдавила из себя:
— Я курьер, всего лишь по совместительству, но это для Компании. — Она хихикнула. — «Фабрика Засолки» мне больше нравится. В этом… — Тут до нее дошло, что он вовсе не разделяет ее игривости. Сменив тон, она сказала: — С тобой я могу об этом говорить, потому что…
— Об этом ты ни с кем не должна говорить.
— Эрик, я…
— Какого черта, Барри, ты что, решила, будто это игрушки? Сыщики-разбойники? Процедура впрыскивания оживляжа в твою жизнь?
— Нет, Эрик. Я так не считаю. Ты чего так рассердился? Я думала, что делаю что-то стоящее для своей страны. Горжусь этим! И я никому об этом не говорила, кроме тебя и…
— И «того, с кем говорила»…
— Да.
— И тот поведал тебе обо мне.
— Только потому, что она знала, что я встречаюсь с тобой.
— Так это женщина?
— Да, но не имеет значения.
— Как ее зовут?
— Полагаю, в этих обстоятельствах…
— Барри, кто она? Она нарушила очень важное правило, разгласила то, что ей было доверено.
— Эрик, забудь об этом. Вообще забудь, что я упоминала об этом.
Он поднялся и присел на крышу рубки. Какое-то время они сидели молча. Яхта покачивалась под теплым вечерним бризом. Небо над головой было темным, звезды сияли белым светом сквозь крошечные, с булавочную головку, дырочки в черном полотне.
— Расскажи мне все, — попросил Эдвардс.
— Полагаю, мне не стоит этого делать, — ответила она, — особенно после твоей реакции.
— Я удивился, и только, — сказал он, улыбаясь. — Ты сказала, что у тебя есть большой сюрприз, которым ты хочешь поделиться со мной, когда время приспеет, и ты не шутила. — Она встала рядом с ним. Он заглянул ей в глаза и произнес: — Прости, если я выглядел сердитым. — Он обнял ее и поцеловал в щеку. — Так что же, черт возьми, произошло, и как ты оказалась на службе у ЦРУ?
Она рассказала ему.
8
Сан-Франциско
Доктор Джейсон Толкер, сидя в номере гостиницы «Марк Хопкинс», дозванивался по телефону до своей приемной в Вашингтоне.
— Есть что-нибудь срочное? — спросил он дежурную.
— Все может подождать. — Она продиктовала ему список звонивших, в котором значилась и Коллетт Кэйхилл.
— Откуда она звонила? — спросил доктор.
— Она оставила телефонный номер в Вирджинии.
— Хорошо. Вернусь, как планировалось. Я еще позвоню.
— Прекрасно. Какая у вас погода?
— Дивная.
Часы показывали два пополудни. До назначенной на шесть часов встречи в Саусалито оставалось еще много времени. Толкер надел белый крупной вязки свитер, удобные прогулочные ботинки, перебросил через руку плащ, покрасовался с минуту перед зеркалом, отразившим его в полный рост, затем прошелся по Калифорния-стрит до Чайнатауна,[7] где, посетив дюжину продуктовых лавок, тщательно отобрал внушительное количество самых разных припасов. В обширном круге интересов доктора китайская кухня занимала не последнее место. Сам Толкер считал себя в приготовлении китайских блюд мастером мирового класса, что было недалеко от истины, хотя (как и в случае со многими другими увлечениями) склонен был переоценивать свои достижения. Похвалялся он и большой коллекцией отборных записей джаза, но, как однажды заметил его приятель, подлинный фанат джаза: «Коллекция эта имеет большую ценность для самого Джейсона, чем для музыки».
Накупив китайских специй, которых, как он знал, не достать ни в Вашингтоне, ни даже в нью-йоркском Чайнатауне, Толкер вернулся в гостиницу. Он принял душ, переоделся в один из костюмов, которые во множестве пошил в Лондоне у Томми Наттера, поднялся на «Вершину Марка», сел со стаканом содовой за столик у окна и долго смотрел, как туман переваливался через мост Золотые ворота, прежде чем укутать мраком весь город. Прекрасно, подумал он, то, что нужно. Глянув на часы, доктор расплатился, сел во взятый напрокат «ягуар» и направился к мосту и месту встречи на другом берегу.
Он проехал по улицам Саусалито, краем глаза замечая огоньки Сан-Франциско на том берегу залива, которые то пробивались сквозь туман, то таяли в нем, затем свернул на улочку, застроенную в начале жилыми домами, которые затем постепенно сменились мелкими предприятиями. Заехав на мощеную стоянку для трех машин перед двухэтажным белым оштукатуренным домом, выключил двигатель и фары, посидел немного, прежде чем выйти из машины, и пошел к боковой двери дома, выкрашенной красной краской. Доктор постучал, расслышал шаги спускавшегося по железной лестнице и отступил перед дверью, которую открыл пожилой человек в серой шерстяной кофте на пуговицах, надетой поверх бордовой водолазки. Брюки на нем сидели мешковато, ботинки скособочены. Шишковатое, все в глубоких морщинах лицо его походило на старинную мозаику. Голову украшали космы седых нечесаных волос.
— Приветствую, Джейсон, — сказал он.