— Ужас, как похоже на выстрел, — ответила та. — Я страшно перепугалась. — Она бессильно опустилась на стул, сдула со лба упавшую прядь.
Кларенс наклонился поближе к ее уху:
— Прошу прощения, но я действительно занят. Одно срочное дело.
— Кто на этот раз?
— Перестань…
— Желаю хорошо провести вечер, — ее тон был холоден как лед.
В зале вновь воцарился порядок. Пожилой адвокат шагнул к пюпитру, одернул фалды визитки, прокашлялся и снова заговорил:
— Господин председатель, и да внемлет моим словам высокий суд. Как я уже говорил…
Глава 2
Через три дня после инцидента с грохнувшей лампочкой Джонатан Поулсон сидел в своих апартаментах в здании Верховного суда, недоумевая, куда запропастился старший клерк.
— Где Кларенс? — обратился он к другим клеркам.
— Сие нам неизвестно, — ответил за всех один из них. — Должно быть, попал в затор.
— Понятно. — Частые опоздания Сазерленда огорчали председателя суда, который никогда сам не опаздывал, свято блюл пунктуальность и считал тех, кто опаздывает, примитивными разгильдяями, комплексующими из-за отсутствия внимания к себе.
В 9.25 зазвонил будильник. Через пять минут начнется совещание судей. Из всех бытующих в Верховном суде ритуалов ни один не имел для Поулсона такого значения, как эти совещания по пятницам в начале рабочего дня. Ежегодно в адрес Верховного суда поступали тысячи дел, из которых судьям предстояло выбрать наиболее важные, достойные их внимания. Этим делам присваивали гриф «сертиорари», от латинского «сертиорари волюмус», что означает «желаем иметь сведения». Большинство дел до судей не доходило — их отсеивали клерки на основании своих письменных заключений еще на стадии предварительного анализа. Судьба дел, прошедших через это сито, решалась как раз по пятницам, причем принятые решения носили окончательный характер.
Скапливаясь в прихожей Большого конференц-зала, в котором проводились подобные совещания, судьи один за другим подключались к многотрудной, основанной на взаимопомощи церемонии облачения в мантии. Облачившись, они обменялись рукопожатиями и вступили в зал, отделанный роскошными панелями из светлого американского дуба. Посредине зала, занимая большую часть его, стоял огромный, обитый черной кожей стол, на котором высились баррикады книг, документов, блокнотов.
Поулсон опустился в свое традиционное кресло на восточном торце стола, Темпл Коновер, старейшина среди судей, поместился на западном торце, опять-таки по традиции. На ближнее к двери место уселся самый молодой судья Морган Чайлдс — отсюда он, исполняя обязанности привратника и диспетчера одновременно, будет рассылать гонцов-клерков и принимать у них принесенные материалы.
— Доброе утро, леди и джентльмены, — сказал Поулсон. — Первым в нашем перечне стоит дело…
Без десяти десять раздался стук в дверь. Поулсон нахмурился, выжидательно посмотрел на судью Чайлдса. Тревожить верховных судей во время священнодействия над делами «сертиорари» в пятницу утром не смел никто, ни по какому поводу: это было неслыханным кощунством. Общее негодование выразил Темпл Коновер, рявкнув с нестарческой силой:
— Кого там черт принес?
— Сейчас увидим, — откликнулся Морган Чайлдс.
С этими словами судья распахнул дверь. На пороге стояла сотрудница Коновера Лори Роулс. Поулсон вопросительно посмотрел на нее.
— Клеркам здесь быть не положено, разве что по важному делу. У вас к нам важное дело?
— Очень, очень важное, сэр, — Лори заплакала, не сдержавшись.
— Что там еще стряслось? — Председатель суда встал и направился к двери.
— Ужас, какой ужас… — рыдала Лори.
— Что «ужас»? — переспросил Поулсон. Взгляды всех девяти судей сошлись на ней.
— Он… о Господи, он сидит… мертвый.
— Кто сидит мертвый? — быстро вставил Чайлдс.
— Кларенс…
— Кларенс Сазерленд?
— Да… его… его… — Не в силах продолжать, Лори упала на грудь Поулсону. Верховный судья на какое-то мгновение обнял ее, потом аккуратно отставил в сторону и двинулся по коридору. За ним — остальные судьи.
— Где он находится?
— В Актовом зале.
Группа, предводительствуемая Поулсоном, быстро и решительно вышагивала по широкому коридору. Так они миновали необъятный Большой зал с монолитными колоннами из алабамского мрамора. Их шаги гулко отдавались на каменном полу, за спинами развевались черные мантии. Завидев судей, вытянулся по стойке смирно, щелкнув каблуками, охранник, которому за все годы службы в Верховном суде еще ни разу не доводилось увидеть вместе всех девятерых судей, да еще в открытом для публики помещении.
Распахнув массивную двустворчатую дверь, они вошли в Актовый зал, и дверь с тяжелым вздохом закрылась за ними. Сначала судьи поднялись и осмотрели свою скамью, потом как-то робко, бочком спустились в проход. Там, в кресле председателя суда, неестественно скособочившись, сидел Кларенс Сазерленд. Голова его склонилась к плечу, и в ту же сторону ниспадали волнистые, пшеничного цвета волосы. Он, казалось, улыбался, хотя на самом деле то была застывшая на лице нелепая гримаса. На нем был тот же костюм, что и вчера, запомнившийся Поулсону своим изысканным графитно-серым оттенком, и тот же залихватски-пестрый галстук, повязанный тугим узлом на адамовом яблоке, ярко выделялся в вырезе жилета, на голубом конусе сорочки из тонкого полотна. Единственное, в чем изменился Кларенс Сазерленд, что отличало его — это пулевое отверстие в центре лба с запекшимися рваными краями, из которого еще шла кровь, заливая правый глаз и стекая на верхнюю губу, где его перехватывала, не давая растечься дальше, поросль пробивающихся усов.
— Конец парню, — сказал Морган Чайлдс, подходя ближе и вытягивая шею, чтобы лучше видеть.
— Убит, — подтвердил Темпл Коновер.
— И не где-нибудь — в Верховном суде! — заключил Поулсон, словно вынес вердикт.
Глава 3
Лейтенант Мартин Теллер из Объединенного управления полиции (ОУП) Вашингтона откусил кусочек пирога с черносливом. Телефон в его кабинете не умолкал с того самого момента, как в Верховном суде обнаружили тело убитого Кларенса Сазерленда. В частности, ему только что позвонил начальник внутренней охраны Верховного суда, который на период расследования дал ему неограниченный доступ в здание суда в любое время суток. Сейчас на проводе был репортер из «Вашингтон пост».
— Вам известно больше моего, — объяснял репортеру Теллер. — Да, вас правильно информировали, из пистолета двадцать второго калибра, причем в момент убийства он действительно находился в кресле председателя. Другие сведения… что? Кто это вам сказал? Ах, ваши источники не подлежат разглашению? Прекрасно, мои тоже. Обязательно. Как только выясним что-нибудь, тут же вам сообщим. — Интересно, сколько раз за годы службы он повторил эту фразу?
Повесив трубку, Теллер доел пирог и запил прямо из кофейника остатками холодного кофе вперемешку с гущей. Открыл лежащую на столе тонкую папку, озаглавленную «САЗЕРЛЕНД К. УБИЙСТВО»; перечитал два листка машинописного текста — все ее содержимое. Закрыл папку, закурил сигару, набив ее гвоздикой вместо табака. Эти гвоздичные сигары Теллер изобрел для себя с полгода назад, в очередной раз решив завязать с курением. Смысл же изобретения был в непереносимом запахе и вкусе этих сигар, что, по замыслу Теллера, должно было после одной выкуренной отбить охоту сразу же взять следующую. Замысел не оправдал себя: как он курил по две пачки в день, так и продолжал курить, только не сигареты, а вонючие гвоздичные сигары.
Зазвонил телефон.
— Теллер слушает, — сказал он, снимая трубку.
Послышался приятный женский голос:
— Доброе утро. Говорит Сюзанна Пиншер из Министерства юстиции. Я звоню по делу Сазерленда.
— Делу? — пробормотал Теллер себе под нос. У этих чиновников любое убийство — всего лишь «дело». — Чем могу быть полезен?
— Да понимаете, мой начальник включил меня от нас, от Министерства, в группу, которая будет заниматься убийством Сазерленда. От ОУП, сказал он мне, следствие будете вести вы. Так, может быть, вместе пройдемся по фактам?
Ишь ты, «пройдемся по фактам» — лихая дамочка, вполне ориентируется. А, по сути, мысль неплохая.
— Я не прочь, — сказал он.
— Тогда давайте встретимся где-нибудь во второй половине дня и обсудим совместные действия. В частности, хотелось бы поскорей определиться с системой сбора информации.
— А она у вас есть?
— Что, система?
— Нет, информация. Потому что у меня нет ровно ничего.
— У меня имеются, повторяю, кое-какие факты: общие сведения об убитом, обстоятельства обнаружения трупа и способ убийства.
— Стало быть, мы оба на нуле.
С другого конца провода до него донесся тяжкий вздох. Надо быть с ней посговорчивее — им ведь работать вместе.
— Виноват, мисс Пиншер, простите за резкость. Просто утречко выдалось — врагу не пожелаешь. Конечно, нам надо встретиться.
— В три часа вас устроит?
— Пожалуй, нет. У меня на три назначена первая беседа с родными убитого. — Он замолчал, обдумывая экспромтом подвернувшуюся мысль, потом сказал: — Знаете что, хотите съездим к ним вместе?
— А это удобно? Но вообще-то спасибо, идея очень заманчивая — поедем!
— В таком случае встречаемся у дома Сазерлендов ровно в три. Вы знаете, где они живут?
— У меня записан адрес. Какая у вас марка машины?
— При чем тут машина, вы меня и так сразу узнаете.
— Я же вас ни разу не видела.
— Ничего, я — самый симпатичный инспектор в управлении. Представьте себе мужчину красивого, как Пол Ньюмен, и солидного, как Уолтер Маттау.
— И к тому же предельно скромного, чего ж вы не договариваете?
— Да, и скромного. Мой точный портрет. Ну хорошо, шутки в сторону, увидимся в три часа.
Повесив трубку, Теллер встал, потянулся, выглянул в окно на улицу, где свирепствовал обычный для Вашингтона в эту пору пронизывающий осенний ветер. «До зимы всего ничего», — пробурчал он, спуская рукава сорочки и оглядывая неряшливо оттопырившийся правый манжет. Отсутствие на нем пуговицы Теллер обнаружил еще утром, когда одевался, но из-за спешки не стал ее пришивать. Да и на всех остальных сорочках тоже не хватало пуговиц. Он натянул пиджак и подошел к надтреснутому зеркалу, косо повешенному у двери. В иные дни Теллер ощущал себя моложе своих сорока шести лет, но только не сегодня. Да и собственное отражение в зеркале мало радовало: он снова прибавил в весе, раздался в пояснице. Некогда густые каштановые волосы, теперь сильно поредевшие, прямые и тонкие, начали выпадать, так что приходилось делать пониже пробор, а длинные пряди зачесывать повыше, чтобы прикрыть лысину. Вот и второй подбородок растет на щекастой, круглой как блин физиономии, из-за которой в школе его дразнили Луной. И все же, отворачиваясь от зеркала, чтобы достать со стола папку с материалами о Сазерле