— Что там слышно про пистолет в деле Сазерленда?
— В последних известиях сообщили о том, что он найден. Тебе уже звонили репортеры.
— С какой стати они звонили мне?
— Выведать подробности, очевидно. Морган, ты меня хорошо слышишь? Я не на шутку встревожена.
Он заставил себя рассмеяться:
— Ерунда!
Но она не успокаивалась:
— А если ерунда, то почему ты специально звонишь из Калифорнии?
— Хочу знать, что происходит, — только и всего. В самолете мне принесли газету, но в ней лишь самые общие сведения, собранные на скорую руку. Я звоню, поскольку подумал, что тебе, может быть, попалась на глаза какая-то дополнительная информация. — В трубке на другом конце установилась тишина. Он переспросил: — Скажи мне, что говорят о том, как пистолет попал в ОУП? Кто владелец?
— Мне ничего об этом неизвестно. Как ты себя чувствуешь?
— Прекрасно. Только что прилетел, направляюсь в гостиницу, оттуда позвоню тебе снова.
— Я буду ждать.
— Пегги!
— Что?
— Жаль, что мы не вместе.
— Мне надо было лететь с тобой.
— Ясное дело, надо было, ну да что теперь жалеть. Если позвонят из полиции или привяжутся репортеры, ничего им не говори, ни единого слова. Понятно? Отшей их. Скажи: «Без комментариев».
— Не беспокойся, я все поняла. Позвони мне попозже.
— Обязательно.
Оргкомитет конференции товарищества «Сигма-Дельта-Ки» забронировал Чайлдсу люкс на пятнадцатом этаже гостиницы «Марк Хопкинс». Дежурный администратор проводил Чайлдса в номер, по его же распоряжению туда принесли две бутылки вина, корзинку с набором сыров и букет цветов.
— Мы ничего не упустили? — услужливо осведомился он. — Только скажите, что вам нужно, судья Чайлдс.
— Нет-нет, благодарю вас, пока все идет прекрасно.
— В таком случае желаю приятного пребывания у нас в гостинице. Вы оказали нам большую честь, сэр.
Оставшись один, Чайлдс вышел на застекленную террасу с видом на город. Пробившись сквозь стекло, поток солнечных лучей образовал маленькую радугу в углу террасы. Номер наполняла блаженная тишина и покой. Но и в атмосфере комфорта и великолепия он чувствовал себя настороже и не мог отделаться от того чувства тревоги, которое ненавидел как свидетельство слабости, потери самообладания.
Тогда он прибегнул к испытанному средству, не раз выручавшему его в состоянии неосознанной тревоги. Стянув костюм и оставшись в одних боксерских трусах, Чайлдс с полчаса приседал и отжимался от пола, разминая и разогревая мускулы. Когда же они заиграли бодростью и энергией, подошел к зеркалу и критически себя осмотрел. Что ни говори, для своего возраста он в отличной физической форме. От этого сознания, как всегда, стало легче на душе. Чайлдс презирал людей, по слабости характера запускавших свое тело. Он и в плену-то выжил и выстоял потому, что был силен телом и духом. И если вновь придется побороться за то, чтобы выжить, что ж, такой поворот судьбы его врасплох не застанет.
Позвонил председатель оргкомитета — главный организатор банкета, поинтересовался, не устал ли он, доволен ли встречей, номером. Услышав утвердительный ответ, прошелся еще раз по программе мероприятий сегодняшнего торжественного вечера, который, сказал он, состоится здесь же, в отеле, в так называемом Павлиньем дворике. Затем пригласил Чайлдса на коктейль с активистами организации, от которого тот отказался, сославшись на необходимость ознакомления с делами, представленными в Верховный суд на понедельник.
Он принял душ, поспал около часа, потом опять позвонил жене. К телефону подошла Сью, младшая из его четырех детей. Поболтав с ней пару минут, Чайлдс попросил позвать к телефону мать.
— Она ушла, папа. На показ новых моделей. Кажется, у Гарфинкеля.
— Ах да, я совсем запамятовал. Скажи, малышка, может быть, ты знаешь, есть какие-нибудь новости о пистолете, из которого убили Кларенса Сазерленда? А то я утром услышал сообщение по радио, но больше ничего не знаю.
— Не-а, никаких новостей. Звонили тут, правда, из Эн-би-си, спрашивали тебя, но я ответила, что тебя нет и до воскресенья не будет. Мне показалось, они как раз насчет пистолета звонили, но мама предупредила, чтобы я ни с кем об этом не разговаривала.
— Умница, дочура, умница. Ну хорошо, счастливо тебе, завтра вечером увидимся.
— Ладно, папа, мы ждем. Желаю выступить как можно лучше.
— Постараюсь.
Он включил телевизор, поискал программу новостей. Нет, пожалуй, рано, придется дожидаться вечера, до тех пор вряд ли будет что-нибудь новое о пистолете. Чайлдс посмотрел на молчавший телефон, снова повернулся к экрану телевизора: показывали футбольный матч между командами двух колледжей. Он приглушил звук, снял трубку, набрал номер. Ответил женский голос.
— Алло, — сказал Чайлдс в трубку. — Можно позвать к телефону Дэна Брейжера?
— Его нет дома. А кто говорит?
— Его товарищ. С кем я говорю, простите?
— С Шерил. Дэн будет через час-два, я сама его жду. Назовите свою фамилию и…
Но Чайлдс уже бросил трубку на рычаг. Встал. Надел вельветовые брюки песочного цвета, белую рубашку и темно-коричневый свитер. Потом спустился в вестибюль, сел в стоящее у входа такси, назвал водителю адрес: Норт-Бич.
Он шел по Бродвею, то и дело останавливаясь, чтобы обозреть очередную витрину или прочесть составленную из километровых букв рекламу очередного заведения, превозносившую до небес сексуальные утехи, ожидающие клиента внутри. Реакция судьи на подобные объявления была чисто нутряной: он всей душой ненавидел порнографию, полагая, что первая поправка к конституции отнюдь не дает права на создание, распространение и получение барышей от вопиюще безнравственных и агрессивно пошлых материалов, которые растлевают женщин, губительно действуют на склонных к порокам сограждан и в то же время дают различным мафиозным группировкам огромные прибыли для финансирования расползающегося, как спрут, наркобизнеса. Чайлдс не только сам неоднократно выступал по самым различным делам с особым мнением, требуя резко ограничить сбыт порнографических изданий и изделий, но и воспитал в том же духе старшую дочь, которой по-отцовски гордился. Буквально на этих днях она приняла участие в марше женщин за запрещение порнографии на Тайм-сквер в Нью-Йорке.
При всем том он глубоко верил в целесообразность первой поправки, в ее необходимость даже, и по большинству проходивших через Верховный суд дел протестовал не столько против изготовления порнографических материалов, сколько против их распространения и сбыта. Если отдельные его сограждане не могут обойтись без порнографии для компенсации изъянов и неустройств своей семейной жизни, то, как говорится, быть посему, это их личное дело. Но совсем иное — навязывать порнографию людям, которые ее не приемлют. Это не позволено никому.
Он поднял глаза на номер квартиры над подъездом, перешел улицу и с противоположной стороны стал разглядывать дом как бы общим планом. Попробовал было рассмотреть сквозь окна внутреннюю обстановку квартиры, да мешало отражение рекламы на стеклах. Так простоял он, наверное, с полчаса, прислонившись спиной к стене здания, напряженно вглядываясь в окна, то и дело посматривая на часы. Он стоял бы и дольше — время вполне позволяло, — если бы не девчушка, совсем еще юная, в яркой курточке, джинсах и с алым пером в волосах. Вплотную приблизившись к нему, она спросила: «Повеселимся?», и он бросился от нее в сторону, быстро поймал такси и вернулся в гостиницу, где все оставшееся время читал справки по очередным делам, пока не подошел час переодеваться к торжественному ужину.
В Павлиньем дворике, когда он вошел, находились уже человек двести. Завидев Чайлдса, к нему со всех сторон с теплыми приветствиями ринулись должностные лица и активисты журналистского товарищества. Его тут же провели в президиум и усадили в самую середину среди десятка других почетных гостей и руководителей организации.
— Надеюсь, вам не претит столь широкая реклама вашего выступления, судья Чайлдс? — спросила женщина, сидевшая справа от него. — Мы так обрадовались вашему согласию выступить у нас, что раструбили об этом по всему Западу.
— Я, честно говоря, никакой рекламы не заметил, — сказал Чайлдс.
— Ну как же, во всех сегодняшних газетах, по радио, по телевидению мы дали сообщения. Да и сюда мы пригласили прессу и телевидение — пусть работают, дадут людям возможность вас повидать и послушать.
— Постараюсь выступить так, чтобы у них не было ощущения, будто зря приезжали.
Она засмеялась, признательно коснулась рукой его локтя.
Председатель оргкомитета спросил, не будет ли он любезен дать собравшимся репортерам краткую пресс-конференцию, ни в коем случае не больше пятнадцати минут, совершенно неофициально, разумеется. Чайлдс согласился и вслед за председателем подошел к плотно сбившейся у края сцены кучке людей. Едва он приблизился, молодой человек с бородкой и с выражением крайней сосредоточенности на лице произнес:
— Судья Чайлдс, мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
— Задавайте, но сначала я бы хотел задать вопрос вам. — Раздался смех. — Уже здесь, у вас, мне сообщили, что найдено оружие, из которого убили Сазерленда. Это правда или очередная байка?
— Именно об этом мы хотели с вами поговорить, — сказала молодая женщина. — Перед моим уходом из редакции поступила информация о том, что пистолет принадлежит судье Коноверу и что в полицию его сдала супруга Коновера.
— Не может… — Чайлдс задавил в себе фразу, которая выдала бы его потрясение. Оправившись, он сказал с улыбкой: — Я, естественно, ничего об этом не слышал, поэтому прошу освободить меня от дачи всяких комментариев, пока не ознакомлюсь с фактами и не получу подтверждений их достоверности.
— А если факты подтвердятся, что тогда, судья Чайлдс? Вы давно работаете с судьей Коновером, хорошо знаете его человеческие качества. Какое ваше личное мнение, способен ли он?..
— Я лично того мнения, молодой человек, что ваш вопрос бестактен. Повторяю, я не желаю обсуждать дело Сазерленда в настоящий момент. Но охотно отвечу на вопросы, касающиеся моего сегодняшнего выступления.