— Так и почему же такую плохую для всех штуку не запретили? — переспросил Ник.
— Потому, что любые поправки в Кодекс — это долгие-долгие споры бородатых старцев, — пояснил Скай. — И затевать их ради и так не применяющейся техники никому не захотелось. У нас в Кодексе и прямого запрета на каннибализм нет, между прочим. Потому что убийство и так запрещено, а жрать покойника, умершего своей смертью, вменяемому человеку в голову не придет.
— А невменяемому? — передернулся Ник.
— А невменяемого в любом случае надо изолировать от общества и лечить, — ответил Данн. — Так что все предусмотрено.
— Не все, — хмуро сказал Ник. — Как же всякие там, хм… особые обстоятельства? Когда кто-то вынужден?
— В том-то и дело, — вздохнул Данн, — что если кто-то был вынужден жрать человечину, чтобы выжить, то он и сам потом из-за этого страдает. За что его еще и наказывать? Давайте-ка делать то, зачем мы сюда пришли, и убираться, а то мне тут не по себе.
— Слушай, а у тебя магвизора нет? — вспомнил Скай. — Интересно все-таки рассмотреть, что там, под слоями краски на первой картине?
— Сейчас принесу! — Данн обрадовался поводу хоть ненадолго покинуть мрачное помещение.
Скай прошел мимо ряда безымянных призраков к Джустине.
— Скоро это закончится, — пообещал он вслух, хоть и не был уверен, что призрак еще может его понимать.
Рядом появился Пит. Скай подумал, что многоопытный агент сейчас поднимет его на смех за разговоры с лишенной разума душой или отчитает за слишком личное отношение к жертве. Или что-нибудь еще. Но Пит просто стоял рядом с ним и смотрел на картину. Потом так же молча отошел. В коридоре раздались шаги — возвращался Данн с магвизором.
На Ника третья встреча с галереей призраков уже не произвела такого ошеломительного впечатления, сейчас он отлично держал себя в руках, возможно, еще и потому, что само здание Гильдии Волшебников было надежно защищено от нечисти. Частицы Лешего в травнике затаились и не рассматривали чужие страдания как пищу. Сам же Ник не то чтобы привык к жутким картинам — привыкнуть к такому вообще вряд ли возможно, но почти смирился с ними. Случившееся с несчастными уже произошло. Что толку закрывать глаза? Сколько ни тверди себе, что такие ужасы не должны происходить — разве это что-то изменит? Ник знал, теперь уже не только рассудком, но и чем-то еще в глубине души, что спрятаться, отгородиться от страданий, чужих и собственных, уже не получится. Зато с ними можно будет смириться по-настоящему — но лишь после того, как виновник будет пойман и понесет наказание. Настоящий виновник, а не тот, кто просто стал еще одной жертвой.
Магвизор, здоровенные очки, похожие на защитные очки алхимиков, но начиненные куда более сложным волшебством, Ника просто заворожили. Возможность видеть силовые нити заклятий в одном режиме и проникать взглядом внутрь предметов в другом казалась восхитительной. Самому травнику сложные и тонкие заклятья давались плохо, но дело было даже не в этом. Ник и сам не смог бы сказать, что его так воодушевило: то ли шанс без всяких усилий разглядеть движение крови в собственной руке и мельчайшие трещинки в камне стен, темные глыбы старинной кладки под облицовкой из светлого камня и пульсацию волшебной силы в светильниках и защитных контурах, то ли сама идея — дать такой шанс даже тем, кто не умел или не мог пользоваться собственной силой. Поделиться волшебством.
Волшебников детский восторг помощника перед достижением магической науки позабавил. Данн даже позволил Нику выйти из галереи в коридор, чтобы вдоволь насмотреться на стены и лампы.
— Главное — не наводить их на девушек-волшебниц, — рассмеялся дознаватель.
Травник уже открыл рот, чтобы спросить почему, но тут же понял и даже покраснел.
Первым осмотреть картину доверили Скаю, раз идея с магвизором была его. Стараясь не глядеть в лицо призраку, волшебник навел прибор на холст и принялся подкручивать колесики вокруг стекол, настраивая толщину слоев и делая нежить невидимой.
Да, без призрака качество картины оставляло желать лучшего — подмалевки в студии мастера Леонтинуса были куда как лучше. Пятна никак не складывались в лицо, резкие мазки словно перечеркивали уже проделанную работу, будто художник несколько раз терял терпение и старался содрать краску с холста, а потом выравнивал и снова принимался за работу. Вот только получалось с каждым разом все хуже. Девушка на картине меняла позу много раз. Лицо вообще представляло собой хаотическую мешанину красок. Ниже, под всеми наслоениями, нашлись и довольно неплохие попытки. Чем глубже Скай всматривался в картину, тем яснее становилось безумие художника.
В самом начале работы тот пытался нарисовать девушку в светлом платье мирно сидящей на стуле. Возможно, она позировала ему сама. Вся ее поза дышала спокойствием. Но, видимо, лицо художнику никак не удавалось. Он снова и снова перерисовывал. Потом бросил — краска успела хорошо затвердеть, прежде чем холст закрасили и принялись за работу снова.
Теперь девушка стояла. Поза была неловкой, искусственной, будто художник рисовал не с натуры, а по частям срисовывал несколько разных картин.
И лицо опять не удалось. Снова и снова. Попытки сменяли одна другую. Иногда краске давали просохнуть, потом начинали заново. Менялись позы, наряды и положения головы. Спокойное лицо превратилось в кричащую маску. Художник переносил на холст собственную злость. Потом девушка лишилась одежды, но позы и пропорции тела оставались вычурно-изломанными, фантазийными, и понятно было, что это нарисовано не с натуры. Потом в картине снова появился реализм, но реализм пугающий. Девушка была прикована к стене, на теле появились кровавые полосы. И она кричала. Но и теперь художник не был удовлетворен результатом своего труда. Снова и снова перерисовывал лицо. А потом бросил — и запечатал в картину призрак. Но не тот, что был там сейчас. Классическое запечатывание не позволяет сделать призрака в предмете видимым, и с тем же маниакальным упорством художник взялся за Запечатывающее заклятье. Переделывал, совершенствовал, искал вариант. Потом снова перерисовал картину — и запечатал теперь уже окончательный вариант призрака. Теперь нарисованная девушка служила лишь фоном для страдающей души.
Скай перешел к следующей картине. Здесь художник уже не экспериментировал, но еще не определился с деталями. Несколько раз поменял позу. Перекрасил фон. Но в целом он уже знал, что делать. На дальнейших работах заметно менялись уже только фон и платья. От множества слоев мастер отказался, теперь краска ложилась на грунтовку уверенными широкими мазками.
Скай оставил работы старого убийцы и перешел к новым. Здесь метаний и поисков не было вовсе, зато в первых работах считывалась неловкая рука новичка. Первые картины были кривыми и к тому же дисгармоничными по цвету, штрихи ложились как попало. Но, видимо, второй убийца перфекционизмом не страдал. Он с самого начала был сосредоточен на жертве и ее страданиях. Картина же служила лишь упаковкой для призрака. Несовершенство линий убийца с лихвой компенсировал кровавыми линиями на теле девушки. Дальше с каждой картиной он становился лишь изощреннее.
Через холодные стекла магвизора Скай мог рассматривать работы злодея отстраненно. Раньше, глядя на картины невооруженным глазом, волшебник не понимал так отчетливо ни целей убийцы, ни выбранных средств. Сочувствие и ужас мешали рассмотреть. Теперь, глядя сквозь волшебный прибор, Скай понимал злодеев гораздо лучше.
Понимал отчаянную страсть, которая свела с ума первого убийцу, безумное желание, возможно, даже любовь к той, первой девушке. И любовь к искусству. Желание отобразить, сохранить красоту, переродившуюся в творческих муках в ненависть. Он так хотел запечатлеть прекрасную живую душу, что дошел до того, что буквально приколотил ее к картине.
Второй убийца был совсем другим. И если даже поначалу он пообщался с призраком первого, то одержим им не был совершенно точно. К моменту встречи в нем уже была ненависть, темная страсть к чужим страданиям. Да, девушка, страсть к которой не давала ему спокойно спать, тоже была. Теперь Скай был уверен, что именно она была на пропавшей картине — возможно, однажды эта девушка обидела убийцу, распалила его ненависть, но и без нее этот человек был давно и безнадежно болен жестокостью. Возможно, не найди он идею в картинах, все равно начал бы мучить и убивать. Может быть, даже и делал это раньше. Картины для него были лишь способом сохранить воспоминания и продлить страдания жертв.
Данн внимательно выслушал Ская, потом сам надел очки и прошелся вдоль картин. Скай с товарищами вышли и ждали дознавателя в коридоре, оставаться дольше в галерее никому не хотелось. Идти после выставки призраков еще и в морг никто тоже не хотел, но отказаться от унылой обязанности присутствовать на опознании тела и поставить подпись на протоколе оного мог бы только Ник. Но помощник решил сегодня не отлынивать и чинно нес свою ношу и саквояж волшебника.
Морг располагался в подвале гильдейской больницы. Подземного перехода туда то ли не было, то ли он предназначался лишь для особых случаев, так что пришлось прогуляться по улице. Жизнь шла своим чередом. Полуденное солнышко ярко освещало разноцветные праздничные флажки и искрилось в стеклянных гранях фонариков. Галдели, деля украденную где-то хлебную корку, воробьи, о чем-то беззлобно спорили студенты-целители на крыльце лазарета. Из невзрачного экипажа наемного извозчика как раз выбирался дородный мужчина в старомодном камзоле и бархатном берете. Дверцу ему придерживал уже знакомый Скаю помощник Данна.
Помощник представил профессора Академии Искусств, достопочтенного мастера Прискуса. Все обменялись любезностями и проследовали вокруг больничного здания к двери морга.
Внутри оказалось намного холоднее, чем снаружи, в нос ударил благополучно забытый со студенческих времен запах химикатов и внутренностей. Скай поморщился. Ник прикрыл нос рукавом, помощник Данна достал платок и уткнулся в него, а мастер Прискус слегка позеленел и, кажется, боролся с тошнотой. Данн и Пит сохраняли невозмутимость, которая Скаю показалась напускной.