— Есть у него алиби, — сказал Гринчук. — Проверяли — есть.
— Какое может быть алиби?… — начал Алик, но Гринчук дослушивать не стал.
— Значит, слушай сюда и не говори, что не слышал, — с нажимом произнес Гринчук, — Мы с Сашей Ларенко все это еще прошлым вечером переговорили. И об охраннике тоже подумали.
— Ты знаком с братом Валентина Николаевича? — удивленно протянул Алик.
— А почему бы мне не быть с ним знакомым? В самом начале прошлого года я как раз дослуживал в спецназе, мы банду в Луганской области гоняли. Вот там и познакомились. Я пулю поймал, он меня вытаскивал. Немного пострелять пришлось, но в целом все обошлось…
— Знакомы… — растерянно повторил Алик.
— И мы пришли к выводу, что охранник здесь ни при чем. И ты — тоже ни при чем. Если надумал карьеру восстанавливать на этом деле — ничего не восстановишь. Сашка злой на ваших, как черт. Грозился головы отрывать, если кто-то полезет в семейные дела. Им и так хреново. Ты это понять можешь? Хреново. Нужно все это пережить, похоронить погибшего и дальше как-то… Ты можешь это понять?
— Могу.
— Ну вот и понимай, — сказал Гринчук и положил трубку.
— Вот и понимай, — сказал Алик.
То есть откуда-то у охранника есть алиби. Вот есть алиби, хоть ты тресни, хотя быть не может по определению. Как это получается?
Ведь все так логично укладывается — была у него возможность. Была ли причина — черт знает, а возможность — точно была.
Просто Гринчук завидует Алику. Вот прямо на ходу придумал охраннику алиби, чтобы держать Зимина на расстоянии, а сам сейчас начнет копать в этом направлении. Зацепит убийцу, раскрутит…
В конце концов, он это не от плохого отношения к Алику, а для соблюдения конспирации. Чтобы не было утечки, прежде чем убийцу возьмут. Вполне себе версия.
С этой мыслью Алик отправился в душ, а потом — спать.
Утром долго валялся в постели, не торопясь отправился на кухню, разогрел паек, сделал себе кофе.
За окном мело так, что дом напротив вроде как и не существовал.
Хорошо, что не нужно сегодня выходить на улицу, поздравил себя Алик. Завтра, кстати, тоже можно не выходить. И послезавтра — тоже. Нужно было бы пройтись, поскрести по сусекам материалов на полосу — на вторник нужно все-таки что-то принести в редакцию… Не факт, что это пойдет в номер.
Не факт, что некролог Ларенко, которым заменили его материалы, не был поводом намекнуть Алику, что редакция в его услугах больше не нуждается. На голой ставке, без гонораров, он долго не продержится. Да и его никто держать не станет, если не будет публикаций. И останется только писать детективные романы. Из книжных издательств Алика еще не выгоняли.
Ну что — он не сможет придумать внятный сюжет? Закрутить интригу? Вполне сможет. «Ага, — сказал кто-то в голове у Алика, — вот не смог же ты придумать алиби для охранника. Оно есть, а ты придумать не смог».
Не смог, честно признал Алик. Но, кстати, никто и не доказал, что оно есть. Гринчук сказал? Так Юрий Иванович и соврать может по служебной надобности.
— Пошло оно все к черту! — провозгласил Алик. Он достал с полки книгу и завалился на диван читать. Все — к черту.
А материал в следующий номер — будет. Есть в заначке кое-что о военных, о родной армии, бьющейся в судорогах, дай бог родовых, а не предсмертных…
И целый день Алик читал, сделав перерыв на обед и ужин. Потом смотрел кино. Правда, не успел переключить канал с новостей и узнал о том, что прощание с погибшим в результате несчастного случая предпринимателем и депутатом будет проходить в оперном театре завтра в десять утра.
Не пойду, сказал себе Алик.
И не хочу. И неинтересно слушать, как городской зверинец будет лить слезы по безвременно ушедшему.
Не желаю.
В десять Алик появился в оперном театре.
В вестибюле было людно. Тихо играла траурная музыка, стены были украшены черным и красным, стояли цветы и венки. Гроб установили на сцене. Люди входили, выходили, кто-то задерживался, кто-то просто бросал любопытный взгляд.
Жена Ларенко стояла на сцене возле гроба. Рядом с ней, кажется, дети и внуки. Их Алик в лицо не знал, но сходство с покойным определенно было. Брат покойного постоянно перемещался, что-то с кем-то обсуждал вполголоса, отдавал указания. Движения энергичные, рациональные.
Лицо… Нет, не спокойное лицо, скорее — сосредоточенное. Человек решает задачу. Наметил план и выполняет, пункт за пунктом. Жена… вдова Ларенко что-то у него спросила, он ответил, чуть тронув ее за плечо. На лице — искреннее участие.
От входа потекла волна напряжения, Алик оглянулся — прибыли первые люди города и области. Мэр города и сопровождающие его лица. Губернатор области и сопровождающие его лица. Так смотришь и понимаешь: даже на этом мероприятии главные они, не покойный и его семья, а они — первые люди.
Кто-то двинулся вперед, раздвигая толпу, кто-то движется рядом, не на одной линии, а чуть поотстав, и что-то тихо говорит, сверяясь с записной книжкой. Наверное, напоминают начальству имена вдовы и родственников.
Алик хотел уже выйти из зала, но тут заметил, как в нем появился Игорь Протасов. Бедняга пал совсем низко, его даже не пригласили в комитет по организации похорон, он идет в общем потоке посетителей.
На лице Протасова была написана вселенская скорбь — не по поводу гибели человека. Игорь Андреевич, похоже, оплакивает свои перспективы. И даже в слабом освещении зала видно, что прошлые сутки он свои перспективы еще и поминал.
Протасов сунулся было к сцене, но обнаружил, что там как раз первые лица города и области выражают соболезнования родным покойного. Даже тут Протасову не повезло, посочувствовал Алик. Теперь нужно или ждать, пока чиновники покинут сцену, или отступить из зала, чтобы не чувствовать себя совсем уж обиженным.
Протасов повернулся и пошел к выходу.
В вестибюле его перехватил Алик.
— Привет! — сказал он.
— Привет, — тускло ответил Протасов, — Видел?
— Губернатора?
— Мэра. Вот ведь тварь! Мотал жилы из шефа, сука! Это ж он наезды на рынок устраивал, я-то знаю! Он… Шеф мне так и сказал, что схлестнется еще с этим уродом. Только вот не схлестнулись, не успели…
— Несчастный случай, — сказал Алик.
Не спросил и не утверждал, просто произнес фразу.
— Несчастный, — кивнул Протасов. — Гребаный, блин, несчастный случай…
Протасов оглянулся с тоской во взоре.
— Коньячку? — предложил Алик.
— У тебя есть? — оживился Протасов.
— У меня — нет, но вот там, в кафе… Я угощаю.
От халявы Протасов никогда не отказывался.
— Соточку, — сказал в кафе Алик.
— Соточку, — согласился Протасов, хотя по глазам было видно, что стакан коньяка тут был бы в самый раз.
Кафе «Айсберг» было удобно расположено, как раз напротив оперного тетра — далеко идти не пришлось. Себе Алик заказал чашку кофе. Варили тут его плохо, но все-таки варили, а не колотили из растворимого.
— Ну, земля ему пухом, — провозгласил Протасов и осушил емкость. — Царство небесное…
— А ты когда узнал о смерти? — спросил Алик.
Он прекрасно помнил, что, судя по записи, Протасов крутился возле кабинета, и это значило, что и в момент смерти работодателя он находился рядом. Но начать разговор как-то нужно. И правильно было дать возможность Протасову вспомнить, как близок он был к живому Ларенко, и как нечеловечески несправедливо обошлись с ним родственники покойного.
— Там я и узнал. В самый момент, можно сказать. Шеф назначил разговор. Представляешь — про телевизионную студию говорили. Я даже смету подготовил: что нужно для закупки оборудования, для работников. Ларенко ведь вышку купил. Радиовышку, сам собирался вещать на Город, мимо этих козлов из области. А особенно этого… — Протасов махнул рукой в сторону оперного театра. — Ну ты понял.
— Прямо в самый момент… — покачал головой Алик, — Значит, мог выстрел услышать?
— Не мог. Там такие двери… Диана музыку включила… Да и народу там было, все болтали…
— Много народу?
— Сам смотри — Диана, я, водитель, он всегда там сидит, Скорик…
— Это кто?
— Охранник, Васька Скорик.
— Это он карабин отнес?
— Он всегда оружие шефу таскал. — Протасов задумчиво повертел в руках бокал.
— Повторишь? — предложил Алик, пытаясь мысленно подсчитать, на сколько порций у него хватит денег.
— Можно, — вздохнул Протасов.
Алик сходил и принес еще коньяку.
— То есть охранник принес карабин, вышел и все время сидел в приемной? — подождав, когда Протасов приговорит коньяк, спросил Алик, — Его теперь, наверное, затаскают по допросам…
— Это с чего?
— Ну последний, кто видел шефа живым… Разговаривал с ним…
— Видел — да, а разговаривал — нет. С шефом последней Диана разговаривала, по селектору. Спрашивала, кофе нести или не нужно. Шеф сказал, что не нужно. А через полчаса его нашли мертвым… Такие дела…
— Такие дела… — повторил Алик.
Вот так рушатся версии. Красивые версии, логичные версии. Алиби хотел? Так вот тебе алиби!
За полчаса до того, как нашли тело, это получается в двенадцать пятнадцать… И это через полчаса после того, как охранник занес в кабинет карабин.
Выходит, что действительно был прав Гринчук. Совершенно прав.
— Ладно, — вставая, сказал Алик, — Пока. Мне пора.
— Уже уходишь? — печально спросил Протасов, посмотрев в свой пустой бокал.
— Ага, мне нужно, — Алик даже руку пожимать не стал, быстро вышел из кафе.
Все.
Итог истории подведен, ловить тут больше нечего.
Несчастный случай есть несчастный случай, и ничего тут не поделаешь.
Алик двинулся было к метро, но увидел, что из оперного театра выносят гроб.
Сперва шла вдова с детьми и внуками, рядом с ними — крупный парень лет тридцати, спортивного типа. Заплаканная девушка лет двадцати пяти постоянно вытирала глаза и сморкалась в платок.
Кажется, это была секретарша, Диана, о которой говорил Протасов. А спортивный парень — его Алик напрочь не помнил — наверное, охранник. Тот, что принес карабин, Скорик. Или кто-то другой из охраны.