Настоящее издание опубликовано с разрешения наследников Пола К. Фейерабенда.
Издательство выражает признательность за помощь в подготовке книги Бригитте Паракенингс (Философский архив университета Констанц), Сергею Гуревичу и Ксении Косенковой.
Убийство времени
Для Бубиляйн
Einstweilen, bis den Bau der Welt
Philosophie zusammenhält,
Erhält sie das Getriebe
Durch Hunger und durch Liebe.
J.F.C. von Schiller,
Die Taten der Philosophen, 1795;
с 1803 года стихотворение более
известно под названием Weltweisen
Но их профессорская речь —
Увы! — не всем доступна.
И чтобы землю уберечь
И нас в несчастья не вовлечь,
Природа неотступно
Сама крепит взаимосвязь,
На мудрецов не положась.
И чтобы мир был молод,
Царят любовь и голод!
Фридрих Шиллер
«Мудрецы» Пер. Л. Гинзбурга
1. Семья
Несколько лет тому назад я заинтересовался моими предками и ранними годами моей жизни. Непосредственным поводом, подтолкнувшим меня к этому, стало 50-летие объединения Австрии и Германии. Я наблюдал эти события из Швейцарии, где в то время преподавал. Тогда австрийцы приветствовали Гитлера с необычайным воодушевлением. Теперь до моего слуха доносились суровые порицания и громовые воззвания к человечности. Не все они были неискренними, и в то же время звучали они пустовато. Я решил, что это потому, что все говорится слишком общо, и подумал, что рассказ от первого лица, возможно, станет лучшим способом взглянуть на историю. К тому же и мне самому стало довольно любопытно. После четырех десятилетий преподавания в англо-американских университетах я почти позабыл свою жизнь в Третьем Рейхе — сначала были студенческие годы, за ними последовала военная служба во Франции, Югославии, России и Польше. Теперь даже мои родители стали для меня чужими. Кто были эти люди, которые вырастили меня, обучили какому-то языку, сделали меня тем нервным оптимистом, которым я по-прежнему остаюсь, и которые все еще иногда вторгаются в мои сны? И как вышло, что я стал своего рода интеллектуалом, даже профессором, с регулярным заработком, репутацией пройдохи и чудесной женой?
Не так-то просто ответить на все эти вопросы. Я никогда не вел дневника; я не хранил писем, даже если это были письма от нобелевских лауреатов; я даже выбросил семейный альбом, чтобы освободить место для книг, которые в тот момент считал более важными. Единственные бумаги, которые уцелели, скорее случайно, чем от большого желания их сохранить, — это свидетельства о рождении, бракосочетании и смерти моих родителей, а также дедов с бабками и отдельных прадедов и прабабок. Мой отец собрал все эти документы в 1939 году, когда австрийские гражданские чиновники должны были подтвердить свое арийское происхождение. Начав с тех документов, которые у нас уже были, он начал писать запросы в церковные приходы, использовал их ответы для дальнейших запросов и так проработал историю в глубину до тех времен, о которых уже не осталось никаких сведений. Кроме того, у меня есть официальные документы о военной службе моего отца, мои школьные аттестаты, административные бумаги, касающиеся моей службы в немецкой армии (Soldbuch), а также записная книжка с лекциями, которые я читал в 1944 году. Наводя порядок в своем гардеробе перед отъездом в Италию в 1989 году, я откопал еще кое-что. Это были письма, карманные календари, счета, номера телефонов, фотографии и документы, о существовании которых я совсем позабыл.
На основании этих документов я могу сообщить, что мой дед по материнской линии женился на женщине, которая была на двадцать лет моложе него; что рождение моей матери было узаконено через двадцать два года после того, как она появилась на свет; что мой дед по отцу был незаконнорожденным сыном Хелены Фейерабенд, чей род занятий был «гастролерша» (Gästin); что он заменил букву «i» в фамилии Feierabend (Feierabend — распространенное слово, означающее конец работы, шабаш) на более экзотический «игрек»; и что он женился на Марии, урожденной Бизяк или Пезяк, словенке из местечка Бохиньска Бела. Я познакомился с Марией, когда мне было семь. Она сидела в углу большой комнаты, одетая в черную крестьянскую робу. Хотя она уже была слегка не в своем уме, она все еще выглядела величественно. Она заговорила со мной на немецком с сильным акцентом и поведала историю двух своих замужеств. «Я вышла за железнодорожника, — сказала она, — он умер; но я сразу же — эти два слова она произнесла громче остальных — вышла за другого железнодорожника». Потом она повторила эту историю сначала. Еще она рассказала мне о том, как улучшила свое зрение, промывая глаза мыльной водой. «Это больно — но потом глаза видят лучше». Я виделся с ней один-единственный раз. Это было очень давно, и я был смущенным маленьким мальчиком — но я часто думаю о ней с грустью и чувством утраты.
У моего отца было два брата и две сестры. Дядя Каспар был лысым господином с дерзкими усами, а кроме того, у него не было указательного пальца. Практически по каждому вопросу он имел очень твердое мнение. «Дисциплина полезна для души», — говорил он мне и подкреплял сказанное затрещиной. В шестьдесят пять он женился на двадцатилетней; когда ему было шестьдесят шесть, они развелись. Тетушка Юлия была мрачной старой девой со скрипучим голосом. Она пыталась выйти замуж, но оставила все попытки после того, как один из потенциальных супругов отчалил с ее сбережениями. После смерти моей матери, в годы войны, она присматривала за домом, где мы жили. Когда она покинула нас, вместе с ней покинули нас и серебряные ложки, вазы, деньги, масло и мука (редкие в военное время).
Тетя Агнес была женой станционного смотрителя в Каринтии. Мы навещали их, когда мне было пять или шесть лет от роду. Я помню цветастые сельхозмашины, которые разгружали на станции, скорый поезд, который проходил мимо днем, ресторан и птичник на заднем дворе. Я проводил дни, забираясь на холмы, возвышавшиеся над железной дорогой, и до сих пор у меня остались шрамы от падения в овраг. Время от времени я заходил в птичник, закрывал дверцу и произносил речь, обращаясь к его узникам — это была великолепная подготовка к моей будущей профессии. Однажды утром тетя Агнес решила приготовить на обед курицу. Она закрыла дверь кухни, чтобы я не мог зайти; я занервничал, расколошматил дверное стекло и обнаружил ее с мертвой курицей и руками, сильно перемазанными в крови. Я освободил оставшихся птиц, бежал на холмы и оттуда наблюдал за тем, как тетя Агнес пытается загнать птиц обратно в курятник. По вечерам мы вместе ходили в местную гостиницу. Папа ставил меня на стол, и я пел песни, которым научила меня мать. Я получал аплодисменты, папа — пиво за счет заведения.
Мой отец участвовал в Первой мировой, в Истрии, где служил офицером торгового флота. Он был комиссован из-за холеры, которая очень распространилась в конце войны. На одной из фотографий в семейном альбоме был запечатлен поезд с открытыми окнами, из которых рядами торчали солдатские задницы; это был единственный способ пережить транспортировку. Армейские документы говорят, что папа владел немецким и словенским — однако единственным словенским словом, которое он использовал, было krafl — «безобразие». После войны он выучился на ординарного гражданского чиновника и переехал в Большой Город — в Вену. Мама привела меня к нему в контору, когда мне было лет девять — он сидел там, отвечал на запросы, заверял копии и подписывал договоры на аренду. Его должность была не слишком-то важной. Однако тогда мне показалось, что его власть весьма велика. В юности он любил приключения; впоследствии он стал человеком довольно тихим.
После смерти моей матери мой отец вел домашнее хозяйство, а я учился в университете. Он ухаживал за множеством дам, в том числе и замужних. Он посещал их у них дома или водил на образовательные мероприятия — лекции, показы, кино. В конце концов он дал объявление: «Чиновник, в отставке, хорошо сохранившийся, интеллектуальные увлечения, ищет чувственную зрелую женщину — брак не исключен». Он получил восемьдесят ответов. Я рассортировал эти ответы по возрасту, доходу и манере письма, и он стал ходить на свидания два-три раза в неделю. Он возвращался отменно накормленным и пьяным от вин, которые дамы сберегли в военное время, но всех находил до слез скучными. В конце концов его выбор пал на деликатную, но в то же время и сварливую женщину, и он переехал в ее дом в Бад Ишле. Там с ним случились удар, приведший к дефекту речи, и язва двенадцатиперстной кишки, которая в сочетании с острым перитонитом его и убила.
Можно сказать, что мы с ним дружили, но все же очень близки не были; я был слишком зациклен на себе и слишком увлечен своими занятиями. Я уже перебрался в Калифорнию, когда узнал о его роковой болезни; однако я не вернулся домой и не присутствовал на похоронах. Спустя время папа явился мне во сне. Я видел его в отдалении и хотел потянуться к нему, но не мог пошевелиться, и проснулся обескураженным и сбитым с толку. Мартина, моя прекрасная немецкая подруга, сказала: «Заговори с ним». Он снова явился в мой сон, встал в угол комнаты и повернулся ко мне спиной. «Папа, — начал я, — ты добрый человек; я благодарен тебе за все твои заботы, за терпение и любовь, за все твои старания, и мне жаль, что я был таким самовлюбленным ублюдком; я люблю тебя». И пока я говорил это, я почувствовал, что действительно люблю его, и любил всегда. Папа ничего не ответил и даже не шелохнулся, но мне показалось, что он выслушал меня и принял то, что я сказал. После этого он ушел и долго не появлялся.
Семейство моей матери было родом из городка Штокерау, что в нижней Австрии. В этой семье было два брата, две сестры и один сводный брат. Тетушка Юлия однажды останавливалась у нас на несколько дней. Я не обрадовался ее приезду, о чем сразу же заявил во всеуслышание; когда же она уехала, я успел ее полюбить и сердце мое было разбито. Тетя Пепи была довольно красива; она пила, стала алкоголичкой и покончила с собой. Ее дочь, моя кузина Жозефина, обнаружила ее и пришла к нам. Тогда девочке, должно быть, было около двенадцати. Я все еще вижу маленькую фигурку, стоящу