[26], автор чудовищных размеров труда по истории логики и несколько более компактной книги о биологии, принял меня с большой обходительностью и рассказал несколько анекдотов о теологии в Дании. В Швеции мы с Жаклин сначала остановились в гостинице в Стокгольме, а затем в студенческом общежитии в Уппсале. Я прочел доклад о простых утверждениях в философской ассоциации — в числе слушателей были Марк-Вогау (которого я раскритиковал), Халльден и Хедениус[27]. Вернувшись в Стокгольм, я отправился на семинар Ведберга по Беркли и на лекции Оскара Кляйна об общей теории относительности. Я понимал то, что говорил Кляйн, но мой шведский был недостаточно хорош для того, чтобы поддержать дискуссию на семинаре. В Аскове я также повстречался с Нильсом Бором. Он пришел прочесть публичную лекцию и провел семинар — и то, и другое на датском. Я готовился, читая газеты и философские статьи, и понял каждое слово в лекции. Это было большим достижением. Ходил слух, что Бора невозможно уразуметь ни на каком языке. После окончания лекции он ушел, и дискуссия продолжалась без него. Некоторые из выступавших нападали на его качественные аргументы — казалось, что там много оговорок. Сторонники Бора не прояснили его аргументацию — они лишь сослались на возможное доказательство у фон Неймана, и тут спору пришел конец. Теперь я весьма сомневаюсь в том, что те, кто упоминал это доказательство, за исключением одного или двух человек, смогли бы его объяснить. Я также уверен, что их противники не имели понятия о частностях этого доказательства. Однако, словно по мановению волшебной палочки, единственное имя «фон Нейман» и единственное слово «доказательство» заставили возражающих замолчать. Я счел это весьма странным, но с облегчением вспомнил, что сам Бор никогда не использовал такие уловки.
На семинаре я снова растерялся. Бор сел, закурил трубку и начал говорить. Он забывал затягиваться, зажигал трубку снова, так что вскоре перед ним выросла целая гора спичек. Он говорил об открытии, согласно которому квадратный корень из двух не может быть ни целым числом, ни дробью. Ему это представлялось важным событием, так что он все время к нему возвращался. По его мнению, это событие привело к идее [иррационального] числа, которое имело некоторые свойства целого числа и дроби, но при этом изменяло другие их свойства. Ханкель, которого упомянул Бор, называл идею, скрывающуюся за этим расширением понятия, принципом неизменности правил вычисления. Переход от классической механики к квантовой механике был проведен в строгом соответствии с этим принципом, сказал Бор[28]. До этого места я все понимал. То, что последовало дальше, оказалось мне не по зубам.
Когда семинар окончился, я подошел к Бору и попросил кое-что уточнить. «Вы не поняли? — воскликнул Бор. — Это скверно. Я прежде никогда не выражал свои идеи столь ясно». Ore Петерсон предупреждал меня насчет этой фразы: «Бор всегда говорит так — но потом он вновь повторяет свои старые объяснения». И Бор повторил свои старые объяснения, но с новым воодушевлением, потому что только что узнал об отступничестве Дэвида Бома. «Теперь вам понятно?» — переспросил он с озадаченным видом. Увы, вскоре его утащили на очередную встречу. Годы спустя мне приснился сон, в котором я снова встретился с Бором, он узнал меня и спрашивал мое мнение по важным вопросам — вероятно, он произвел на меня огромное впечатление. Но был и еще один случай — как-то раз мне приснилось, что я даю советы Сталину, однако его я никогда не встречал.
7. Секс, пение и электродинамика
В те годы я то и дело женился, разводился, а также закрутил немало романов. Свою первую жену — Эдельтруд (она же Жаклин — это было имя, которое нравилось ей самой) — я встретил в Альпбахе, в 1948 году. Она была родом из словенской части Австрии, изучала этнологию и говорила на полудюжине языков. Она была одной из секретарш, которым я надиктовывал то, что сначала писал скорописью. Мы поженились из практических соображений: в сороковых только супруги могли путешествовать вместе или снимать один номер в гостинице. Я любил Эдельтруд, но меня отвлекали другие дамы, элегантно одетые и с безупречным макияжем — они во множестве украшали лекции и привносили аромат порока. Некоторые из них, кажется, были очарованы мной — моим безрассудством, моим вечно не закрывающимся ртом, который они принимали за интеллект, и моими странностями. В Альпбахе возникало множество псевдоинтеллектуальных романов. Здесь был Кереньи со своей австрийской графиней, загадочной и неземной («Он только суетится, а я делаю всю работу», — жаловалась мне его жена); неподалеку Геммел [29] выгуливал восторженную студентку из Америки; Поппер ходил кругами по деревне с симпатичной докторшей — они проходили мимо нас и в восемь, и в девять, и в десять. «Что же мне теперь делать?» — спросил он меня, когда вот-вот должна была приехать его жена. После Альпбаха я посещал своих новых знакомых. Мы пили чай или обедали; ходили в кино, театр, в магазины одежды (некоторые из дам хотели преобразить меня в более элегантного джентльмена), а также и в более компрометирующие заведения. Кое-какие открытия я сделал и неподалеку от дома.
Инге была владелицей молочного магазина на первом этаже дома, в котором я жил. Я и раньше ходил туда, чтобы купить йогурт или что-нибудь съестное. Когда предприятие перешло к Инге, я начал испытывать томление — я чувствовал себя счастливым в ее обществе. Вскоре мы стали вместе выходить в свет — в бары, в оперу или на длинные прогулки. У Инге был мотороллер — я садился позади нее, молился всем святым, которых мог вспомнить, и мы уносились прочь. Затем ее муж начал преследовать нас. Он выскакивал из кустов, когда мы гуляли по парку, появлялся словно из ниоткуда, когда мы обнимались на скамейке в парке, шел за нами по пятам, когда мы выбирались за город. «Gott im Himmel!" («Боже святый!») — восклицала Инге, когда видела его машину, и сильнее давила на газ. Пару раз она меня чуть не уронила. В конце концов этот джентльмен предложил поговорить, как «мужчина с мужчиной». Мы встретились в кофейне. Так мы и сидели — Инге посередине, муж справа от нее, я слева. Точных подробностей этого разговора я не припомню, но он был примерно таким. Он: «Забирай ее. Я ухожу». Я: «Нет, нет, вы ее муж — это я ухожу». После этой встречи мы все разошлись по домам. Через час Инге позвонила (что означает, что она позвонила моей соседке снизу, фрау Тифенбахер — также замужней даме, которая погуливала с моим папой), завела разговор как ни в чем ни бывало и спросила: «Ну и где мы сегодня поужинаем?» Я слышал, что она развелась и снова вышла замуж. Смог бы я ее узнать, если бы встретил на улице теперь — тридцать пять лет спустя? В этом я совсем не уверен.
Однажды я нашел в своем почтовом ящике записку: «Меня зовут Шейла Портер. Меня послала к вам Элизабет Энском» — и номер телефона. Я позвонил. «Не хочу вас беспокоить. Когда будет удобно зайти?» Мой ответ (по словам Шейлы): «Вы в любой момент потревожите меня, поэтому время визита не важно». Вскоре после того, как Шейла заявилась, мы начали спорить. По мнению Шейлы, люди могут жить вместе, только если у них есть похожие интересы. Для меня схожесть интересов была смертельно опасной; она вела к скуке и разобщению. Шейла прибыла из Южной Африки; она изучала философию и искала работу. Вероятно, при помощи своего брата (музыкального критика Эндрю Портера) она стала пресс-атташе Ковент-Гарденской оперы, помощницей Сола Юрока[30]. После смерти Юрока она перешла работать в Сити Опера, но не поладила с Беверли Силлз. В течение нескольких лет она разрешала мне останавливаться у нее В Лондоне; в свою очередь, она прожила год в моей венской квартире. Кроме того, она еще и расписала там стены — к моему огорчению. Недавно я получил от нее письмо из Нью-Йорка — она спрашивает, где я и как.
Я упомянул любовные увлечения, разговоры, прогулки — но ни слова не сказал о сексе. Не потому, что я что-то недоговариваю. Во многих случаях его просто не было. Мы флиртовали и прекрасно проводили время.
Но вопрос секса, конечно, никуда не исчезал. И когда он вставал ребром — я обычно шел на попятный. Ведь я страдал бессилием и никогда не знал, как дама отреагирует на это. Не однажды я вызывал изумление, и даже ярость, когда в решающий момент направлялся к двери и исчезал. Когда меня все-таки удавалось затащить в постель — случайно или по причине того, что моя страсть делала меня неудержимым, я тщательно запоминал каждое движение и каждый звук, который я слышал, и пытался дать удовлетворение способами, отличными от обычной процедуры (если мы предположим, что такая стандартная процедура существует). Кажется, мне это удавалось — по крайней мере, иногда. Более того — некоторые женщины говорили мне, что никогда не испытывали такого оргазма раньше. Проблема была в том, что, хотя мне и нравились первые этапы встречи, и я был более чем рад следовать подсказкам и открытым инструкциям, которые я получал, я никогда не испытывал оргазма сам. Наблюдая радостные конвульсии моих партнерш, я часто чувствовал себя довольно нелепо. Подруга Жаклин — очаровательная женщина, в прошлом выступавшая за олимпийскую сборную Югославии и на двенадцать лет старше меня, пыталась решить эту проблему, но безуспешно. Тем не менее мы провели вместе два года — и теперь возникла новая трудность: чем больше я был влюблен, тем больше я ненавидел рабство, которое эта любовь, казалось, подразумевала. Я снова предпринял отступление, на этот раз другого рода, но это не сработало. Свобода, которой, как мне мнилось, я достиг, была столь же удушающей, как наваждение, которое я хотел оставить позади. Потребовалось много лет, чтобы этот цикл зависимости, изоляции и новой зависимости принял более сбалансиро