Грация прочла некоторые из моих статей и довольно капитально их раскритиковала — и язык, и манеру изложения, и сами идеи. Ни одна страница не ускользнула от ее «non capisco»[78]. Большая часть моей книги «Прощай, разум» (это еще один мой коллаж) без ее деликатного, но настойчивого вмешательства так и осталась бы неразборчивой тягомотиной. В свою очередь, я прочел некоторые ее работы и оставил замечания тут и там. После десяти лет такой переписки наши взгляды стали довольно близкими, за исключением того, что Грация знает множество историй и имеет талант, которого у меня нет — различать простые идеи в сложном и туманном послании. Как и я, она изучала физику, но продвинулась в этом дальше — она получила степень по самой физике, безо всяких философских примесей. В этой области она замечательно себя проявила, занималась передовыми исследованиями и могла сделать великолепную карьеру — некоторые из ее коллег даже пророчили ей Нобелевскую премию. Однако она от всего этого отказалась. Столкнувшись лицом к лицу с человеческими страданиями в Индии, она захотела сделать что-то для того, чтобы их облегчить, и решила, что физика, вероятно, здесь не поможет. Руководствуясь в большей степени интуицией, чем ясным планом, она приехала в Беркли, нашла возможность получить степень в области здравоохранения и начала заниматься новым для себя делом охраны и развития природы. В этой области она взяла на вооружение и продолжает совершенствовать подход, называемый первичной экологической работой. Этот метод предполагает решение экологических проблем «снизу», то есть не на основе глобальных стратегий или программ, разработанных в удаленных кабинетах, а за счет работы с каждым отдельным кейсом, в близком контакте с проблемами, желаниями и мнениями местного населения. Она посетила сообщества в Эфиопии, Эквадоре, Коста-Рике, Бразилии, Лос-Анджелесе (!), Уганде, Танзании и во многих других местах. Недавно она возглавила программу социальной политики в Международном союзе охраны природы (IUCN), штаб-квартира которого находится в Гланде, под Женевой. Я бесконечно обожаю ее — за ум, настойчивость, за волю к преодолению тягот, за деликатность (которая, кстати, не мешает ей время от времени быть довольно назойливой) и особенно за то, сколь успешно она скрывает все эти свои таланты и достижения. Ведь в личном общении Грация столь же непосредственна и пряма, как когда-то был непосредственен и прям Шпунд, — и я часто сравнивал ее с этим чутким и доверчивым существом. И разве удивительно, что я веду себя как молодожен и продолжаю терзать друзей, знакомых и даже совсем незнакомых людей своими рассказами о Грации?
15. Угасание
Когда летом 1993 года я дал такое название этой последней главе книги, я думал о своем профессиональном угасании. Не нужно было больше писать статей, лишь закончить одну короткую книгу, и время от времени читать лекции для того, чтобы оплатить путешествия с Грацией. Я рассчитывал проводить время за чтением, гулять по лесам и посвящать время своей жене. Но вышло не совсем так.
В начале девяностых мы с Грацией часто бывали на разнообразных конференциях. Во Флоренции я встретил старых друзей — в их числе были Марчелло Пера, Хилари Патнэм, Боб Коэн и Йен Хакинг, а также обзавелся новыми — например, я свел знакомство с Басом ван Фрассеном. Одним холодным и ветреным вечером мы проходили мимо Дуомо, который был просто великолепен. Я часто беседовал с Грацией о временах, когда Сиена, Флоренция и Орвьето — относительно бедные по нынешним стандартам города, опаленные войнами и страдавшие от необъяснимых в то время эпидемий — умудрялись создавать такие грандиозные памятники. Дух этих людей, укрепленный их верой, все еще находится перед нами, словно живое сердце в самом центре города. Для встречи во Флоренции я приготовил доклад в виде, готовом для публикации, но прочел его, не подглядывая в рукопись. В аудиторию набились люди, которые, кажется, думали, что я звезда, но я этого никак не мог уразуметь.
Я также несколько раз съездил в Локарно, а однажды прочел там доклад об исторических измерениях рационализма. Это была не слишком удачная речь — я частично зачитал ее, пропустил несколько строк там и тут и в результате все безобразно скомкал. В 1990 году меня удостоили премии Фрегене — в компании с Альберто Моравиа, принцем Уэльским, автором поваренной книги и автором книги о насилии над девочками. Эту премию ежегодно вручали за достижения в разных областях, и ею была отмечена моя книга «Прощай, разум» — новейший сборник очерков, который был только что опубликован в переводе на итальянский. Мне оплатили дорогу из Цюриха в Рим и обратно, я получил маленькую, но очень тяжелую статуэтку и дал интервью итальянскому телевидению. Примерно в то же время кардинал Ратцингер, папский эксперт по вопросам вероучения, выступил с речью в Парме и упомянул меня, аргументируя свои взгляды.
На другой встрече, в Палермо, мы пообедали с Аленом Роб-Грийе, которого гораздо больше заинтересовала Грация, чем его приятели-интеллектуалы. Нас также пригласили в Сполето, где к музыкальному фестивалю Менотти прикрутили довесок в виде философского лектория. Здесь, в Сполето, в 1991 году Стивен Джей Гулд сообщил мне, что при создании [эволюционной теории] прерывистого равновесия опирался на идеи книги «Против метода». Здесь же он прочел воодушевляющую речь по мотивам своей книги «Чудесная жизнь». В 1993 году мы побывали в Сполето снова и слышали выдающееся исполнение «Реквиема» Берлиоза на площади перед собором. Наконец-то мы смогли попасть и на представление «Джанни Скикки» — одной из наших любимых опер. Мы также приятно поговорили с Джеромом Брунером и прослушали доклад Джона Бэрроу по теории хаоса. Как обычно, я попытался деконструировать все большие концепции, которые попадались мне в этих докладах или спорах. Были и другие поездки — в Голландию, в Неаполь и в Вену — и множество тихих дней в Риме.
Примерно в эти годы я стал членом редколлегии нового журнала Common Knowledge, за публикацию которого взялось издательство Оксфордского университета. В этом качестве я должен был писать колонки и «небольшие обзоры» новых книг, которые получал бесплатно. Мне пришлось по душе сочетание риторики и аргументов в формате таких колонок — не нужно было долго обосновывать главный довод, важнее были быстрые наблюдения, связанные фрагментами рассуждения. Образы и едкие замечания здесь обрамлялись мыслью — или же мысль приправлялась остротами и иллюстрациями; ведь колонка — это, по сути, минестроне!
Вопреки своему обыкновению не общаться со СМИ (раньше я отказывал как самым респектабельным журналам и телеканалам, так и самым маргинальным), я начал давать интервью разным европейским изданиям и вещательным организациям — и мне это даже понравилось. Кроме того, я начал писать автобиографию — главным образом для того, чтобы вспомнить годы в армии и то, что происходило со мной во времена нацизма. Как выяснилось, это был хороший способ показать, как мои так называемые «идеи» соотносились с моей жизнью после фашизма.
Я пообещал Грации написать книгу о реальности, и она очень медленно обретала свои контуры. Рабочим названием я взял «Завоевание изобилия». Эта книга должна была показать, как специалисты и обычные люди сокращают изобилие, которое окружает и сбивает с толку, и продемонстрировать последствия таких действий. Главным образом это исследование абстракций — особенно математических и физических понятий, — а также стабильности и «объективности», которые они будто бы приносят. Эта книга рассказывает о том, как возникают такие абстракции, как они поддерживаются обыкновенными способами жить и говорить и как они изменяются в результате аргументации и/или под давлением практической необходимости. В этой книге я также пытаюсь подчеркнуть прирожденную неоднозначность всех концепций, образов и представлений, которая создает возможности для изменений. Без этой неоднозначности перемены никогда не произойдут. Ярким примером этого является квантовая теория в интерпретации Нильса Бора.
«Завоевание изобилия» задумано как простая книга, которая читалась бы с удовольствием и которую было бы легко понять. Одним из моих побудительных мотивов при написании «Против метода» было желание освободить людей от тирании философов-обскурантов и от деспотизма абстрактных понятий — таких как «истина», «реальность» и «объективность», — которые сужают человеческое поле зрения и сокращают способы существования в этом мире. Формулируя то, что, как я думал, является моим собственным отношением и убеждениями, я, к сожалению, пришел к введению столь же косных концепций — «демократия», «традиция», «относительная истина». Теперь, когда я это понимаю, мне удивительно думать о том, как же это случилось. Желание изложить свои идеи не просто, не в форме рассказа, а при помощи «систематического исследования», действительно велико. Как иначе можно объяснить то, что выдающийся театральный режиссер Херберт Блау — художник, способный преобразить тусклые роли и спектакли в произведения, очень ясные и для актеров, и для зрителей — написал трактат о театре, содержащий невразумительные заявления и даже совершенную чепуху? Дело не в том, что сложен сам предмет. Платон, Аристотель, Брехт и Дюрренматт писали о театре работы, которые приятно читать и можно постичь. Значит, дело в желании быть великим, глубоким и философичным. Но что более важно — быть понятым посторонними людьми или считаться «великим мыслителем»? Писать в простом стиле, который смогут понять обычные читатели, вовсе не то же, что быть неглубоким. Я призываю всех пишущих, желающих сообщить нечто своим согражданам, держаться от философии подальше — или, по крайней мере, не поддаваться страшилкам или влиянию таких обскурантов, как, например, Деррида — вместо этого лучше читать Шопенгауэра или популярные очерки Канта.
В конце 1993 года название этой главы приобрело новый смысл. Теперь я частично парализован, нахожусь в больнице, и у меня неоперабельный рак мозга.