Теперь коротко об остальном в вашем наброске.
Для начала — я решительно возражаю против создания из философии особой дисциплины с особыми процедурами. Это предложение — само по себе особое философское учение, и его разделяют не все. Больше того, именно (философская) попытка преодолеть границы всегда приводила к прогрессу — последними великими примерами такого подхода были Бор и Эйнштейн, которые реформировали физику, обращаясь к философским принципам, и обогатили философию вливанием в нее физических результатов. Корреляция, на которую вы опираетесь (величие против длины списка публикаций для ученых XIX века) более чем сомнительна. Разве вы не знаете, что философы XIX века тоже были очень плодовиты, и что даже меньшие философы не были счастливы, если не написали множество томов? Кроме того, ученые XIX века все еще интересовались философией, так что вам, как человеку, которому надо делить материал на пригодное и непригодное, вменяется в обязанность внимательно изучать содержание их статей и не удовлетворяться одним лишь количеством. С другой стороны, в XIX веке наблюдался прогресс философских результатов (например, по линии Кант — Фихте — Гегель — Маркс), и этот прогресс выглядит почти научным (в том смысле, в котором вы употребляете слово «наука»). «Результаты философии определенно не кумулятивны, в отличие от математики или химии», пишете вы — и вы мудро не упоминаете здесь физику, ведь вы сами написали статью, которая указывает на близкое сходство между современной теоретической физикой и философией досократиков. Теперь физика, по мнению оценщиков отраслей знаний, по всей видимости, обгоняет химию — так не стоит ли посоветовать теперь упразднить также и «результаты» химии, и таким образом продвинуться вперед?
Подытоживая сказанное — проблема академической философии двояка. Она должна сражаться с администрацией, чтобы сама философия могла развиваться свободно, приспосабливаясь к тем стандартам, которые она сама сочтет нужными в тот или иной момент. И она также обязана сражаться со своими собственными предубеждениями — она должна бороться с теми же самыми стандартами, которые она использует в качестве оружия против администрации, — чтобы защитить от стагнации и себя, и другие субъекты. (Отступление философии в «профессиональную» скорлупу уже возымело катастрофические последствия. Физики младшего поколения — все эти Фейнманы, Швингеры и т.д., возможно, мыслят очень ясно, может статься, они умнее, чем их предшественники — Бор, Эйнштейн, Шрёдингер, Больцман, Мах и т.д. Но они нецивилизованные дикари, им не хватает философской глубины — и винить в этом следует ту самую идею профессионализма, которую вы сейчас защищаете.) Само собой, это означает, что департамент философии должен быть готов время от времени принимать на работу людей, которые со всех точек зрения или при любом целеполагании не сойдут за «профессиональных философов» и от которых не следует ждать хоть какого-то вклада в «современную философию». Департамент должен время от времени принимать на работу людей, потешающихся над профессиональными стандартами чтения, преподавания, публикации, и больше того — он должен быть готов принимать на работу таких людей, которые и понятия не имеют о таких стандартах. Получается, что мы должны подбирать с улицы всякого забулдыгу, если тому есть что сказать? Что ж, лично я бы против этого не возражал. Я не вижу большой разницы между чепухой, которую может молоть такой человек, и профессиональной чепухой, транслируемой из Оксфорда. Скорее всего, чепуху первого рода будет приятнее слушать, чем продукт академического запора. Но нам не нужно заходить столь далеко. Потому что у нас есть очень хорошая, и даже великолепная опора. У нас есть советчики, которые могут помочь нам, когда ситуация кажется уже непроходимым тупиком, — это наши студенты. И здесь я перехожу к последнему пункту своего письма.
Я знаю, что это предмет, по которому я не согласен почти со всеми своими коллегами. В большинстве своем вы считаете, что вы являетесь философами, а студенты таковыми не являются, что они не знают этих знаменитых трюков, которыми овладели вы сами — и к тому же столь безупречно, что студенты будто бы ленивы, глупы, не желают учиться, что их нужно дрессировать и учить повторению этих трюков за вами, чтобы когда-нибудь в будущем они, возможно, и сами стали такими же дрессировщиками, слегка меняя эти трюки то здесь, то там (это называется «оригинальное исследование»), и им следует быть такими же суровыми, как вы, в распространении знаний об этих трюках (такое зовется «профессиональной совестью»). Мне очень жаль, но я вижу свою задачу в совершенно ином свете. Я вижу перед собой молодых людей, способных на новые великие открытия, могущих показать нам, где мы заблуждались, — но индивидуальность этих молодых людей почти упразднена безумной и состязательной системой образования, они почти превратились в машины по зарабатыванию оценок, их первоначальное любопытство в большой степени вытеснил страх и желание угодить, но, вероятно, они все еще могут раскрыть те таланты, которые у них остались, и хорошо их употребить. Как-то раз во время беседы в «Золотом медведе» Бенсон Мейтс сказал мне, что люди молодого поколения не знают, чего хотят, что они недисциплинированны, глупы и т.д. Почему дела обстоят таким образом? Потому что вместо того, чтобы разрешить им учиться, их муштруют до тех пор, пока у них не остаются только страх и агрессивность.
Я считаю себя слугой студентов, и я думаю, что и вам следовало бы воспринимать себя как их слуг. Мой способ им услужить — это расспрашивать, что им интересно, или, в случае, если они этого не знают, развлекать их пестрым набором идей до тех пор, пока они не узнают то, что им и в самом деле интересно, после чего я спрошу их, как они пожелают, чтобы я углубил этот их интерес. Как вы думаете, из какого источника произойдет будущее развитие человечества? Неужто из дряхлеющих пишущих машин, каковыми являемся мы с вами, главное достижение которых заключается в том, что они написали несколько глупых статей, которые заслужили похвалу столь же сенильных читальных машин (лично мне стыдно за то, что я писал раньше) или похвалу от людей, которые еще не растеряли силу духа, несмотря на кошмарное образование? Вот что я бы предложил — чтобы мнение студентов имело значительно больший, или даже лучше — определяющий вес в найме и в продвижении наших коллег, Они могут выбрать кого-то из тех, кого все мы презираем — но это решение влияет на их жизнь, и у них должно быть право влиять на нее любым образом, каким они пожелают. Пострадает ли от этого «стандарт философии»? Платон говорит, что все вещи меняются к худшему — и только самое худщее изменится к лучшему. В этом случае стандарты философии могут только улучшиться.
Это письмо испортило мне все воскресенье. Надеюсь, что оно не звучит надменно. Я также надеюсь, что вы прочтете его с верным настроем — а именно с терпеливой увлеченностью.
Всего наилучшего, жду новых писем.
Пол Фейерабенд
6 февраля 1969 Дорогой Уолли,
получив ваше письмо, в котором вы советуете мне обратить внимание на то, что «назначение лекций вне кампуса противоречит университетским правилам», я попытался, наперекор своей природной лени, получить информацию о соответствующих правилах и в целом об университетской политике. Я обнаружил, что не существует письменного правила о том, что лекции должны проводиться в кампусе, и что даже вице-председатели долго имели обыкновение проводить семинары или лекции для небольших групп студентов у себя дома или в других подходящих местах. Разумеется, существует ожидание, что занятия будут проходить в кампусе, есть также и согласный с этим обычай; однако этот обычай не определен ясно, а кроме того, и не был когда-либо строго предписан. Насколько я смог разузнать, единственным когда-либо использовавшимся доводом в пользу такого порядка было его удобство для учащихся.
Предполагая, что вы в курсе такого положения вещей и держали его в уме, когда писали ваше письмо, я интерпретирую вашу просьбу […] как предложение, с которым вы обращаетесь ко мне, веря, что в данных обстоятельствах это будет наилучшей процедурой проведения занятий. Позвольте мне объяснить, почему я придерживаюсь иного мнения и намерен продолжать вести занятия вне университетской территории.
Мой первый довод — это удобство студентов, как я уже только что отметил, он совпадает с аргументом, который обыкновенно выдвигался в связи с обсуждаемой проблемой.
Начнем с того, что множество студентов на моем курсе поддерживает забастовку — они не хотят пробиваться через цепи пикетчиков, но в то же время желают посещать занятия. Перенос занятий на внешнюю территорию решает их проблему при условии, что это не создает обратной дилеммы для тех, кто не поддерживает забастовку. Я поинтересовался мнением нескольких весьма голосистых критиков идей и методов Фронта освобождения третьего мира (TWLF[81]). Они не высказали возражений.
Я также хотел бы, чтобы вы принимали в расчет, сколь много людей — и особенно как много милейших девушек — были напуганы насилием, которое они видели, и тем давлением, которое было оказано на них. Они определенно имеют право желать обучения в менее тревожной среде и ждут, что им пойдут навстречу. Не в моей власти остановить насилие. Однако в моей власти перенести занятия в место не столь наэлектризованное. Таким образом, я заключаю, что критерий удобства рекомендует нам оставаться вне кампуса.
Должен признаться, что я не сразу пришел к этой позиции. Я категорически против каких-либо ограничений личной свободы, даже против ее мелкого нарушения, которое возникает, когда кто-то оказывается вынужден обходить стороной одиночный пикет. Я также решительно возражаю против всяких форм насилия или принуждения. Я сознаю, что исповедовать такие взгляды довольно нереалистично, тем более в сложно устроенном обществе, которое может функционировать лишь в том случае, если люди или готовы, или вынуждены ограничивать свою свободу во многих отношениях, и кото