ешила, что бедный влюбленный Коули был доведен до сумасшествия насмешками генерала и, не ведая, что творит, выстрелил в него. Два года, проведенные в исправительной колонии, вдруг всплыли перед ее глазами во всей их красе, и Мерил мгновенно переложила револьвер таким образом, чтобы он производил впечатление оружия, выпавшего из руки самоубийцы. Револьвер она, естественно, вытерла, чтобы уничтожить отпечатки пальцев любимого, но забыла приложить его к руке Сомервилля. Впрочем, удивляться нечего: для нее увиденное было страшным ударом. Затем она побежала в мастерскую, но в дверях остановилась. Она решила не показывать Коули, что ей все известно. Наверное, она даже поклялась себе, что никогда в жизни не даст ему понять, что знает его страшную тайну. Она его любила, и этим сказано все… Но когда она услышала, что Коули бежал, и когда поняла, что в доме полно полицейских, которым конечно же сразу станет известно, что под именем Мерил Перри скрывается бывшая участница молодежной банды, отбывавшая наказание, она упала духом. Сама она почти уже забыла о своем прошлом, стала совсем другой, однако при расследовании правда выйдет наружу: ведь именно она уничтожила улики против преступника… Все коллеги, весь университет завтра узнает из газет, что Мерил Перри… и она наглоталась снотворного… Но достаточно о бедняжке Мерил. Я уже знал все, но… опять это «но»! Я не очень-то понимал, как можно доказать виновность Джоветта. Если бы я сказал тебе, что Коули, по всей видимости, нет в живых, а Мерил невиновна, и назвал бы имя убийцы. Джоветт легко опроверг бы мои рассуждения. Как я уже подчеркивал, все мои доводы сводились лишь к одному: никто другой, кроме Джоветта, не мог совершить убийство. Но нечем было доказать виновность убийцы. С помощью хорошего адвоката Джоветт, безусловно, снял бы с себя все обвинения. Я был вынужден ждать.
— Чего? Я прекрасно понимаю, что ты не мог просить меня арестовать Джоветта. Я бы не пошел на такой шаг. Прежде всего, Коули не было, и раз мы не нашли его труп, можно было предположить, как, например, я и думал, что Коули скрылся вплавь…
— Естественно. Но согласись, что для не умеющего плавать человека это был бы нешуточный подвиг. Конечно, оставалась ничтожная вероятность, что в свое время инженер обвел вокруг пальца страховую компанию… Я был уверен, что он не бежал вплавь. Для этого ему пришлось бы еще накануне за пару миль отсюда спрятать одежду, плыть несколько часов, то есть выбрать самый медленный способ бегства, оставив здесь собственную машину, которая за пять минут позволила бы ему оказаться гораздо дальше от Мандалай-хауз, чем три часа муки среди волн и скал нашего побережья. Абсурд! Но… для адвоката Джоветта это не было бы абсурдом. И если бы даже аквалангисты подняли со дна моря труп Коули, мы по-прежнему ни в чем не могли бы обвинить Джоветта. Их преступление: два независимых друг от друга плана, мистификация с борьбой за Мерил Перри, мифический Пламкетт настолько перепутались бы в головах любого суда присяжных, что позволили бы защите спутать карты обвинения. Джоветт мог остаться вне подозрений. Для уверенности, что ему не удастся выкрутиться, мне не хватало одного: этих четырехсот тысяч долларов. В противном случае у обвинения не было ни малейших шансов. А поскольку я знал, что Джоветт пошел на убийство ради денег, то был уверен, что он должен забрать деньги с собой. А действовать он мог смело. То, что поначалу казалось крахом его плана — инсценирование Мерил с самоубийством генерала, превратилось в его триумф! На такое он не рассчитывал в самых дерзких мечтах! Мерил Перри стала сообщницей умершего Коули. Когда после ее неудачной попытки самоубийства ты снял охрану, Джоветт понял, что его гениальный план удался. Конечно, он не подозревал о моей уверенности, что застрелить Сомервилля в павильоне не мог никто. Джоветт умер, не зная, что Хиггс находился поблизости от павильона с 9.30 и до минуты обнаружения трупа. Джоветт был твердо убежден, что полиция ищет Коули и деньги, которые, как считали полицейские, должны быть у него при себе. А я, в свою очередь, был уверен, что Джоветт прячет деньги не в своей комнате. На первом этапе расследования это было бы слишком рискованно. Существовала вероятность того, что полиция перевернет весь дом вверх ногами в поисках банкнот. Закопать их он тоже не мог… потому что потом их нужно будет выкопать, а он не знал, как сложится ситуация при его отъезде, не будет ли полиция следить за каждым шагом всех присутствующих в доме. Но деньги он обязательно должен был увезти с собой. Ради них он совершил двойное убийство, и они, безусловно, были отчаянно необходимы ему сразу же. Значит, считал я, он должен их так спрятать, чтобы, с одной стороны, иметь возможность мгновенно добраться до них, но в случае их обнаружения полицией иметь шанс оправдаться и объяснить, что деньги в этот тайник засунул, по всей видимости, Коули, чтобы позже их забрала Мерил Перри. Поэтому ночью я позвал тебя в мастерскую. Я не искал труп Коули. Джоветт не был сумасшедшим и не мог оставить его там. Я искал деньги и нашел. Но даже глазом не моргнул. Модель памятника была легкая, из картона, и если бы Джоветт сам не спрятал в ней толстую пачку долларов, он сразу же отреагировал бы на увеличение веса модели, как только взял ее со стола. Но он не отреагировал. Когда я пошел с ним в мастерскую, он взял в руки модель и, разговаривая со мной, повернул к дому. Тут я сказал ему, что мне известна тайна, скрытая в модели. Он сохранил самообладание. Я сказал, что мне все было ясно с самого начала, что я обвиняю его в двойном убийстве и что для него это будет означать бессрочное заключение и унижение среди бандитов и головорезов, без надежды когда-нибудь увидеть свободу. Я сказал ему также, что памятник, который он проектировал — очень хороший и что в конечном счете единственным виновным ведь может оставаться Коули, если будет отсутствовать второй. Он спросил меня, как это я себе представляю? Я ответил, что моя машина стоит у подъезда, и если, например, он свернет не в том направлении и упадет в море, я присягну, что он, Джоветт, был пьян и…
Паркер стал мгновенно серьезным.
— Ты понимаешь, что говоришь, Джо? Ведь ты… ведь ты совершил преступление… И я обязан…
— Прежде всего ты обязан доказать, что все рассказанное мной является правдой, — Джо усмехнулся. — А я, уверяю тебя, докажу на суде, что ФАТАЛЬНАЯ ОШИБКА, от которой я тебя спас, временно повлияла на твою нервную систему и тебе слышится такое, чего я не говорил.
— Но почему ты так поступил?
— Потому что я обещал Чанде, что его господин будет отомщен и виновный, совершивший это злодеяние, заплатит за него головой. И кроме того… кроме того, это будет прекрасный памятник… я имею в виду памятник погибшим летчикам Манчестера. Мне хочется сдержать слово, данное Джоветту. В тюрьме он бы погиб. Джоветт был жестокий, отвратительный, но гениальный человек. Обреченный на пожизненное заключение, он пропал бы с той лишь разницей, что дольше умирал бы. Я уберег великого художника с низкими моральными качествами от наихудшей из смертей — в забвении… И я надеюсь, что ты поможешь мне в этом… и еще в одном деле.
— В каком?
— Я имею в виду Чанду.
— Да?
— Пожалуй, ты никогда больше не увидишь его. Я только хочу сказать, что шум вокруг статуи, с которой он отплыл, был бы весьма нежелательным. Мы оба прекрасно понимаем, что если Чанда уже приплыл в какой-нибудь французский порт, ему надо еще найти судно, идущее в Индию. Я хочу тебя спросить, намерен ли ты послать во Францию телеграмму, что некий человек, такой-то и такой-то наружности, везет из Англии украденную статую Будды?
— Гм… — Паркер прикусил губу. — Что же… Ты не далек от истины… Но пока что я никому ничего не передавал…
— Ты не спешишь, потому что знаешь, что можешь повременить. У тебя есть в запасе время. Чанде предстоит выполнить все формальности, дождаться теплохода, идущего в том направлении, а все это не так быстро… Да, окончательного решения ты еще не принял, однако твоя совесть полицейского непрерывно дает о себе знать. Ты медлил, потому что хотел сначала услышать, как было с Джоветтом. Теперь ты знаешь и готов заняться другими делами. Вот я и опасаюсь, что не имея другой работы… Но сначала хочу напомнить тебе, что тогда ночью я сказал: «Ты поступишь так, как считаешь необходимым, и я сделаю то, что считаю необходимым»… И я сделаю это!
— Насколько я понимаю, — голос Паркера стал сухим, официальным, — такое поведение принято называть шантажом. Что именно ты считаешь необходимым? Заявить публично, что я ошибся и хотел арестовать невиновную девушку? Помешать тебе я не могу, но если вспомнить нашу многолетнюю дружбу, то я хотел бы тебе ска…
— Я вижу, — прервал его Джо с показным ужасом, — что сейчас ты такого же хорошего мнения обо мне, какого вчера вечером был о Каролине. Нет, я не заявлю о твоей ошибке. Я найду месть похуже: Я не приглашу тебя на мою свадьбу!
— Что-о-о-о? — воскликнул Паркер, вскакивая. Широкая улыбка медленно проступала на его лице. Он протянул над столом огромную, мускулистую руку. — Боже! Что скажет моя жена, когда узнает об этом! Она всегда сокрушается: «Такие чудесные люди, любят друг друга, как два голубка, один без другого жить не могут, и никак не поженятся…»
— Ба… — рассмеялся Алекс. — Как тебе известно, моей вины здесь нет. Но Каролина… Смерть генерала потрясла ее, так мне кажется. И… и… — он покраснел. — Наверное, не время об этом говорить, но… Каролина сказала мне, почему так внезапно… — Он замолчал, замялся. — Впрочем, не так сразу… Она в трауре… Но она сказала мне, что… что когда увидела меня после его смерти и поняла, что я должен переживать, потому что не уберег его, а ведь был так близко… словом, что я в отчаянии… тогда, хотя она сама глубоко переживала гибель деда, она поклялась себе, что когда все кончится… то есть расследование… она скажет мне, что теперь мы будем вместе…
Он перевел дыхание. И внезапно засмеялся:
— Ты ничего, естественно, не понял из моего заикания, но это не имеет никакого значения.