м, что она пожелает вернуться на родную планету. Гор жесток и неприветлив. И уж, конечно, женщина, рожденная для цивилизации и удобств Земли, не захочет остаться в этом диком, варварском мире — мире удивительно красивом, но не менее коварном и опасном, в котором женщине редко позволено быть чем-то большим, нежели просто женщиной, в мире, где даже столь превозносимые всеми свободные спутницы ложатся спать с рабским кольцом на щиколотке ноги.
Элизабет поцеловала меня на прощание и убежала.
Эту ночь она проведет в камере для ожидающих, а наутро её вместе с сотнями других отправят в клетки для рабов Куруманского квартала.
— По загонам! — кричал Хо-Ту. — Занять свои места!
Эти слова относились к Вирджинии Кент и Лане, которые никак не могли решить, кому из них первой оставить почетное место обслуживающей рабыни за столом Ремиуса.
— По местам, маленькая рабыня, — подгонял Вирджинию Хо-Ту. — Я к тебе обращаюсь, любительница надевать своим хозяевам миски с кашей на голову. Давай быстрее в камеру. Тебе нужно хорошенько выспаться. Завтра у тебя ответственный день. Ты будешь представлять на аукционе дом Кернуса!
Вирджиния сразу погрустнела.
— Да, господин.
Лана победоносно рассмеялась, подошла к Ремиусу и, поглядывая на Вирджинию, положила руку ему на плечо.
— Завтра, рабыня белого шелка, тебя продадут, но Лана так и останется в доме Кернуса, — торжественно произнесла она, наклонившись и поцеловав Ремиуса в затылок.
Вирджиния не в силах была сделать ни шагу с места, её кулачки беспомощно сжимались, а в глазах заблестели слезы отчаяния.
— Как твое имя? — требовательно обратился Хо-Ту к рабыне красного шелка.
— Лана, господин, — ответила она.
— Завтра ты тоже оставишь дом Кернуса.
— Да, господин, — недоуменно пробормотала девушка, переводя ничего не понимающий взгляд с Хо-Ту на Ремиуса и обратно.
— А сейчас, — распорядился Хо-Ту, — отправляйся в камеру для ожидающих!
У девушки от неожиданности едва земля не ушла из-под ног.
— В камеру для ожидающих?! — воскликнула она.
— Да, — усмехнулся Хо-Ту. — Завтра на Празднике Любви тебя выставят на продажу.
— Нет! — закричала она. — Нет!
Вирджиния расхохоталась и захлопала в ладоши.
— Нет! — продолжала истерично кричать Лана.
— Марш в камеру, рабыня! — скомандовал Хо-Ту, снимая с пояса стимулятор.
В глазах девушки появился животный ужас. Она бросила последний взгляд на Ремиуса и, опасаясь вывести из себя Хо-Ту, опрометью бросилась из зала. Вирджиния Кент опустилась на колени перед Хо-Ту и низко склонила голову.
— Спасибо, господин, — сказала она.
Хо-Ту взял её за подбородок и приподнял ей голову.
— Ты смелая девчонка, маленькая рабыня, — сказал он. — Но к мискам с овсянкой тебя допускать опасно.
Она снова уронила голову.
— Ну, хватит! — тут же пробурчал Хо-Ту. — Живо в камеры!
И Вирджиния Кент, некогда преподававшая в колледже на Земле древнюю историю, мигом вскочила на ноги и, босая, в короткой тунике рабыни, побежала в камеры для ожидающих, откуда её поутру вместе с остальными отправят на невольничий Куруманский рынок, где она, стоя на деревянных подмостках рядом с Филлис и Элизабет, будет своим выставленным на продажу телом, как и сотни других девушек, зарабатывать деньги для дома Кернуса.
Хо-Ту поглядел ей вслед и усмехнулся:
— До чего смелая девчонка.
— И весьма опасная, когда у неё под рукой оказывается миска с овсянкой, — напомнил я.
— Да, верно, — согласился он.
Я окинул взглядом опустевший зал. Теперь здесь оставались только охранники и члены обслуживающего персонала. Мне уже хотелось вернуться в свою комнату.
Прощание с Элизабет давалось мне тяжелее, чем я мог предполагать.
Внезапно в зал вошли два охранника, толкая перед собой женщину.
Я заметил, что лицо Хо-Ту покрылось мертвенной бледностью. Его рука потянулась к кривому ножу на поясе.
Женщину подвели к столу, к тому месту, где сидел Кернус. Вокруг её талии был завязан ярко-алый шнурок, с которого свисала длинная полоса красного шелка. Волосы женщины были распущены, а руки стянуты цепями за спиной. На левой лодыжке у неё ещё позвякивали прикрепленные колокольчики, по звон их уже не казался таким мелодичным, как раньше. И шокера для рабов у неё на поясе тоже не было.
— С Кейджералией тебя, Сура, — приветствовал женщину Кернус.
— С Кейджералией, господин, — с неприкрытой злостью ответила она.
Хо-Ту не выдержал.
— Пусть она вернется в свою комнату, — обратился он к Кернусу. — Сура хорошо служила нам. Она лучшая наставница во всем Аре.
— Ей следует напомнить, — ответил Кернус, — что она всего лишь рабыня.
— Я прошу вас! — воскликнул Хо-Ту.
— Это решено, — сказал Кернус. — Пусть разыграют, кому она достанется.
Несколько мужчин оставили свои места и собрались вокруг одного из столов, на котором тут же появились игральные кости и пустой кубок. Сура с низко опущенной головой продолжала неподвижно стоять перед Кернусом на коленях. Охранник пристегнул к её ошейнику цепь, а ключ от крохотного замка — кусок загнутой на конце проволоки — повесил себе на грудь. За спиной женщины мужчины возбужденными криками сопровождали каждый бросок игральных костей. Я начинал догадываться, что это уже не просто очередной розыгрыш; за всем стояло нечто большее. Гордость Суры и занимаемое ею в доме положение, хотя она и была всего лишь рабыней, признавались и большинством охранников, и членами обслуживающего персонала. Похоже, даже Кернус решил, что она заходит слишком далеко, поэтому и счел необходимым унизить её, позволив использовать Суру как обычную рабыню красного шелка.
— Она — моя! — радостно воскликнул один из бросавших кости. — Я буду с ней первым!
Послышались завистливые возгласы его товарищей, и дележка женщины продолжилась с удвоенной силой.
До меня наконец дошло, что они разыгрывают очередность обладания ею и что ей предстоит обслужить каждого из них.
Я взглянул на Хо-Ту. К моему удивлению, его глаза уже не горели злобой, в них стояли слезы. Но рука судорожно сжимала рукоятку кривого ножа.
Сура застыла на коленях на каменном полу с низко опущенной головой и рассыпавшимися по плечам густыми волосами, лишь бедра были прикрыты клочком красного шелка, с руками, стянутыми цепями за спиной. Я заметил по её плечам, что она плачет.
Тогда я неторопливо поднялся с места, подошел к не замечающим ничего вокруг возбужденно бросающим игральные кости мужчинам, не говоря ни слова в ответ на возмущенные выкрики, раздвинул их и забрал у очередного игрока кубок с костями. Тот недовольно нахмурился, но возражать не посмел. Я пристально посмотрел каждому из них в лицо и вытряхнул игральные кости из кубка прямо под ноги. Бросок был плохой, очков выпало мало. Кое-кто из стоявших вокруг меня рассмеялся. Но тут я обнажил меч и концом лезвия перевернул кубики так, что они стали показывать наибольшее количество очков.
Лица игравших исказила злобная гримаса. У кого-то вырвался гневный крик. Они едва сдерживались от возмущения.
— Она — моя, — произнес я, стараясь сохранять спокойствие и невозмутимость. — И я буду пользоваться ею один.
— Нет! — закричал стоящий рядом охранник, бросаясь на меня.
Я внимательно посмотрел на него, и он, сжимая побелевшие пальцы в кулаки, резко развернулся и, бормоча себе под нос проклятия, быстрыми шагами оставил зал.
— Каждый из вас, кто захочет, — предложил я, — может оспорить у меня это право.
Переругиваясь вполголоса и бросая на меня ненавидящие взгляды, они медленно разошлись по залу.
Я повернулся к Кернусу. Он рассмеялся и развел руками.
— Если никто не хочет оспорить её у тебя, она твоя, — сказал он и, посмотрев на Суру, криво усмехнулся: — С Кейджералией, рабыня!
— С Кейджералией, господин, — едва слышно прошептала она.
— Отведи меня в свою комнату, рабыня! — как можно резче бросил ей я.
Она, пошатываясь, поднялась на ноги, и стоявший рядом охранник поспешно отстегнул цепи от её ошейника. Я направился к выходу, и она робко побрела за мной, оглашая притихший зал грустным позвякиванием привязанных к щиколотке колокольчиков. Сейчас ничто не напоминало в ней надменную и грациозную рабыню красного шелка Кернус за моей спиной громко сказал.
— Я слышал, что Несущий Смерть знает, как обращаться с рабами.
Сура на мгновение замерла, низко уронив голову, но, так и не найдя в себе сил повернуться и взглянуть ему в лицо, торопливо выбежала из зала.
— Несущий Смерть! — донеслось до меня.
Я обернулся. Рука Хо-Ту все так же лежала на рукоятке кривого ножа.
— Она не обычная рабыня, — сказал он.
— Значит, я могу рассчитывать на необычное наслаждение, — усмехнулся я и вышел из зала.
Сура провела меня через многочисленные залы дома Кернуса, мимо помещения, где она проводила занятия с девушками, и остановилась у дверей своей комнаты.
Когда мы вошли, я снял висящий у неё на шее ключ, отомкнул замок на цепях, сковывающих её, и бросил их в угол комнаты.
Она стояла, потирая затекшие руки, на её запястьях виднелись красные отметины. В её обращенном ко мне взгляде были ненависть и отвращение. Я осмотрел комнату. Здесь стояло несколько сундуков, очевидно, с одеждой, косметикой и украшениями. На полу лежали богатые шкуры. В углу лежал шестиструнный калик. На стене невысоко на крюке висел шокер для рабов.
Сура стояла неподвижно, перестав растирать запястья, хотя красные полосы на них были все ещё хорошо заметны. Распущенные волосы её, ниспадающие на плечи густыми, тяжелыми прядями, выглядели сейчас особенно красиво; черные заплаканные глаза тускло мерцали, гибкое, тренированное тело с удивительно пропорциональными формами замерло в напряженном ожидании, в тонких чертах лица, в складках губ чувствовался едва уловимый, но ставший столь знакомым для меня за эти долгие месяцы лежащий буквально на всем отпечаток дома Кернуса.
Я огляделся, ища глазами что-нибудь выпить, кувшин с ка-ла-на или с пагой, хотя и сомневался, что здесь может находиться что-нибудь подобное. Разве что спрятано где-то в сундуках. Я откинул крышку ближайшего из них, затем следующего. Сура все ещё стояла не шевелясь. Я подошел к очередному сундуку.