— Пожалуйста, не открывайте его! — попросила она.
— Да ну, чепуха, — небрежно ответил я, полагая, что здесь-то, вероятно, и должны храниться какие-нибудь напитки, и поднял тяжелую крышку.
— Прошу вас! — воскликнула она.
Ну, точно, решил я если что-то у неё припрятано, то именно здесь. Я порылся среди шелковых лоскутов, связок бус, каких-то украшений, но ни на шаг не приблизился к предмету своих поисков. Это ж надо — столько барахла, а того, что действительно необходимо, нет! Хотя, конечно, все эти тряпки представляют для неё определенную ценность, вероятно, её запасам могла бы позавидовать даже иная свободная женщина Ара.
— Пожалуйста, не надо здесь рыться! — воскликнула она.
— Молчи, рабыня, — огрызнулся я, занятый своим делом, и тут заметил на дне сундука выцветшую тряпичную, местами порванную куклу размером не больше фута, одетую в костюм свободных, — обычную куклу, с которыми играют все девочки в любом городе, наряжая её или рассказывая ей сказки.
— Что это? — недоуменно спросил я, показывая куклу Суре.
С диким криком рабыня красного шелка сорвалась с места, схватила со стены шокер и привела его в готовность. Я заметил, что стрелка указателя мощности на нем дошла до красной, смертельной отметки. Металлический наконечник почти мгновенно раскалился докрасна. Мне даже было больно смотреть на него.
— Умри! — закричала она и, выставив перед собой шокер, бросилась ко мне.
Я выронил куклу и, сделав шаг в сторону, поймал женщину за запястье. Шокер выпал из её завернутой за спину руки и покатился по полу. Затем я оттолкнул от себя Суру, подобрал шокер, выключил его и повесил себе на пояс.
Сура стояла, прижавшись спиной к стене, закрыв глаза и отвернув голову.
— На, возьми, — протянул я ей куклу.
Она прижала куклу к груди.
— Извини, — сказал я.
Она стояла с куклой в руке, не сводя с меня встревоженных глаз. Я отошел от неё и, сняв с пояса шокер, повесил его на прежнее место, откуда она снова могла взять его, если, конечно, захочет.
— Извини, я просто искал ка-ла-на.
На её лице отразилось полное замешательство.
— Вино в последнем сундуке, — шепотом ответила она.
Я подошел к сундуку, откинул крышку и обнаружил бутыль ка-ла-на и несколько небольших бокалов.
— Ты пользуешься большим расположением в этом доме, рабыня, если тебе позволяют иметь в комнате вино, — заметил я.
— Позвольте, я вам налью, — прошептала она.
— Это уже без всяких штучек Кейджералии? — поинтересовался я.
— Да, господин, — ответила она.
— Тогда, если Сура позволит, я сам налью ей вина.
Она безучастно посмотрела на меня и, продолжая прижимать куклу к груди, протянула руку за бокалом. Рука её дрожала, проливая на пол капли ка-ла-на, и мне пришлось поддержать её ладонь, помогая ей поднести вино к губам.
Она пила, судорожно глотая, так же, как та темноволосая девчонка — предводительница рабынь с Горшечной улицы. Затем и я поднял бокал, позволяя ей осушить свой первой.
— С Кейджералией.
— С Кейджералией, господин, — прошептала она.
— Куурус, — сказал я.
— С Кейджералией, Куурус, — также шепотом ответила она.
Я отошел в центр комнаты и уселся, скрестив перед собой ноги. Бутыль я, конечно, взял с собой.
Она поставила рядом со мной свой бокал и подошла к сундуку, в котором хранилась её кукла.
— Зачем тебе эта игрушка? — спросил я.
Она молчала, аккуратно укладывая куклу на прежнее место среди лоскутов и украшений, на самое дно сундука, в правый угол.
— Можешь не отвечать, если не хочешь, — сказал я.
Она вернулась ко мне и опустилась напротив меня на колени. Я снова поднес ей вина и выпил сам.
— Эту куклу подарила мне моя мать, — сказала она.
— Я и не знал, что у рабынь красного шелка могут быть матери, — заметил я и тут же пожалел о своей нелепой шутке, увидев, что она не улыбается.
— Ее продали другим хозяевам, когда мне было пять лет, и это все, что у меня от неё осталось.
— Извини, — сказал я.
Она опустила глаза.
— Отца своего я не знала, — продолжала она, — но думаю, он был красивым рабом. Мать тоже мало что знала о нем, поскольку во время моего зачатия они оба были в масках.
— Понятно.
Она снова поднесла бокал к губам.
— Хо-Ту любит тебя, — сказал я.
Она отвела глаза.
— Я знаю.
— И часто на Кейджералию тебя вот так приносят в жертву?
— Когда у Кернуса появляется для этого соответствующее настроение, — ответила она и спросила: — Можно, я оденусь?
— Да, — кивнул я.
Сура подошла к одному из сундуков и, достав длинный отрез красного шелка, обмотала его вокруг себя, закрепив на талии шнурком.
— Спасибо, — сказала она.
Я снова наполнил её кубок.
— Однажды, много лет назад, на праздновании Кейджералии меня заставили отдаться рабу и я забеременела, — продолжала она.
— Ты знаешь, кто это был?
— Нет. Я была в маске, — она невольно содрогнулась. — Его привели откуда-то с улицы. Я до сих пор его помню. Он был такой потный, пухлый, с липкими, грязными руками. Он все время пыхтел и так противно похихикивал. Зато мужчины за столом веселились вовсю. Наверное, действительно забавное было зрелище.
— И что с ребенком?
— Я родила его. Но ребенка сразу забрали, так что я его никогда не видела. Скорее всего, получился такой же урод, как и его зачинатель.
— Вряд ли, — сказал я.
Она грустно рассмеялась.
— Хо-Ту часто к тебе приходит?
— Да, я играю ему на калике. Он очень любит слушать эту музыку.
— Ты настоящая рабыня красного шелка.
— Много лет назад, — задумчиво продолжала Сура, Хо-Ту был изувечен — его заставили выпить кислоту.
— Я об этом не знал.
— Некогда он был рабом, но завоевал себе свободу поединками на кривых ножах. Он был очень предан отцу Кернуса, а когда Кернуса-старшего отравили и фамильный медальон дома перешел к Кернусу-младшему, Хо-Ту позволил себе выразить недовольство, и его заставили выпить кислоту. Но он так и остался в этом доме.
— А зачем бы ему было здесь оставаться?
— Возможно, потому, что одна из рабынь этого дома Сура, — ответила она.
— Понятно.
Она засмеялась и покраснела. Я оглядел комнату.
— Знаешь, у меня нет никакого желания возвращаться к себе, — признался я. — К тому же все в доме, очевидно, ожидают, что я задержусь здесь подольше.
— Давайте я буду служить вам как рабыня для удовольствий, — предложила она.
— Ты любишь Хо-Ту? — спросил я.
Она ответила мне долгим задумчивым взглядом и медленно кивнула.
— Тогда давай займемся чем-нибудь другим, — сказал я.
— Хотя для других развлечений твоя комната, очевидно, мало что может предложить, — заметил я.
— Да, кроме самой Суры — ничего, — смеясь, призналась она.
Мой взгляд, в который раз скользнувший вдоль пустых стен, остановился на калике.
— Вы хотите, чтобы я для вас поиграла? — спросила она.
— А чего бы ты сама хотела? — поинтересовался я.
Она, казалось, была ошеломлена.
— Я? — недоуменно переспросила она.
— Да, Сура, именно ты.
— Это Куурус спрашивает серьезно?
— Да, — подтвердил я, — Куурус совершенно серьезен.
— Я знаю, чего бы мне хотелось, — после минутного замешательства ответила она, — но это так глупо.
— Ну в конце концов ведь сегодня Кейджералия.
— Нет, — покачала она головой, — это слишком нахально с моей стороны.
— Что именно? — допытывался я. — Если ты хочешь, чтобы я постоял на голове, сразу предупреждаю — в этом я не мастер.
— Нет, — ответила она, робко поднимая на меня глаза. — Не могли бы вы обучить меня игре?
Подобная просьба меня очень удивила. Она тут же стыдливо потупила взгляд.
— Да, конечно, — пробормотала она. — Я знаю. Я женщина. Рабыня! Извините.
— У тебя есть доска и фигуры? — спросил я.
Ее лицо озарилось счастливой улыбкой.
— Вы меня научите играть? — недоверчиво спросила она.
— Доска и фигуры у тебя есть? — повторил я.
— Нет, — сокрушенно покачала она головой.
— А бумага? У тебя есть карандаши или чернила?
— У меня есть шелк. Есть румяна и банки с другой косметикой!
Мы расстелили на полу большой кусок желтой шелковой материи, и я довольно добросовестно расчертил его на квадраты, закрасив нужные красными румянами.
Затем мы вывалили из сундука огромный запас маленьких бутылочек, пузырьков и брошек и договорились, какая из них будет соответствовать какой фигуре.
Меньше чем через час все уже было готово, и я прочел Суре краткий вводный курс об основных правилах игры и элементарных комбинациях. В течение следующего часа она, иногда путаясь, нерешительно попыталась перенести новые знания в конкретные перемещения фигур, не слишком, надо признать, глубокие по своей эффективности, но всегда обдуманные и логичные. Мы долго обсуждали каждый ход, рассматривая его сильные и слабые стороны, уделяя внимание его последствиям, пока она не воскликнула наконец: «Понятно!» — и мы не переходили к следующему.
— Нечасто встретишь женщину, которую увлекла бы игра, — признался я.
— Но ведь это так красиво! — воскликнула она.
Мы играли недолго, но даже за столь краткий промежуток времени её ходы раз от разу становились все более точными, эффективными и дальновидными. Мне пришлось уже меньше указывать ей на то, каким образом следует развивать дальше ту или иную разыгрываемую ею комбинацию, и больше внимания уделить защите своего собственного Домашнего Камня.
— Ты действительно никогда прежде не играла? — удивился я.
— А что, у меня уже получается? — с видимым удовольствием спросила она.
— Да, недурно, — признался я.
Эта женщина начинала восхищать меня. Я не мог поверить, что она играет впервые в жизни. Стало ясно, что мне удалось столкнуться с одним из тех редких типов людей, которые обладают замечательной врожденной способностью к игре. У неё ещё ощущались определенные шероховатости и недостаточное владение ситуацией на доске в целом, но судя по тому, сколь стремительно она прогрессировала, все эти недоработки можно было очень скоро устранить. Ее лицо раскраснелось от возбуждения, глаза радостно засверкали.