— Кто вы?
— Княгиня Тарусова, жена присяжного поверенного, который защищает убийцу Франта. Якобы убийцу. Ведь он невиновен, Франта застрелили вы.
Конечно, Сашенька так не считала, иначе не рискнула бы сюда заявиться. Просто решила огорошить «бланковую» для острастки. А то начнет запираться.
Желейкина вскочила:
— Вы ошибаетесь.
— А кто? Кто убил? Дуплет?
«Бланковая» разрыдалась. Сашенька, заметив на буфете графин, налила Желейкиной воды. И чуть не выронила стакан, потому что внезапно в гостиную ворвались обманутая прислуга вкупе с дворником.
— Барыня, простите, — неопрятная рябая девка кинулась к Желейкиной, тыча пальцем в Сашеньку. — Они-с обманом.
— Ступай, — утирая слезы, велела ей хозяйка.
— А за дверь кто заплатит? — уточнил дворник.
— Что с дверью? — забеспокоилась Желейкина.
— С петель снял, она велела, — указал он пальцем на рябую девку.
Желейкина подошла к буфету, сняла с шеи ключ, открыла ящик, достала дорогой porte-monnaie.
«Не крокодиловой ли кожи?» — мелькнуло у Сашеньки.
— Рубля достаточно?
— Достаточно полтора.
Поклонившись, дворник ушел, прислуга за ним.
— Рассказывайте, — сказала Сашенька, когда они с Желейкиной снова уселись за стол.
— Один клиент, из постоянных, скотопромышленник, Павлом Терентьевичем звать, завсегда в Серапинской останавливается. А меня вызывает на ночь. В то утро я как раз от него выходила. И столкнулась в коридоре с Франтом.
— Тоже клиент?
— Да… то есть был… — снова разрыдалась Желейкина. — Увидев меня, Франт обрадовался. Мол, добрый знак, всегда удачу ему приношу. — Проститутка всхлипнула, хлебнула воды. — Потому пригласил в номер. Предложил заказать шампанского, устриц, но я отказалась: к дочке спешила. Попросила его побыстрее. Мигом разделась… ну почти разделась… панталоны Франт сам стянул. Я нарочно их завела, мужчины сильно возбуждаются, когда их снимают.
Привычное нам нижнее белье стали носить лишь в двадцатом веке. До того мужчины обходились кальсонами, а женщины — панталонами, да и то преимущественно в зимнее время.
Трусы вошли в обиход с модой на купание и спортивные игры. А бюстгальтеры появились благодаря эмансипации — трудиться в корсетах было затруднительно, а без него блузку было не надеть. Сперва грудь просто бинтовали, потом додумались закрыть ее чашечками из ткани.
Желейкина рассказывала о собственном непотребстве безо всякого стыда, Сашенька с трудом сдерживалась от гнева.
— Франт сунул панталоны под подушку, я уселась ему на колени…
— Попрошу без гнусностей, — оборвала проститутку княгиня.
— И тут в номер постучали.
— Он заперт был?
— Да, я всегда в гостиницах запираюсь на ключ. Знаю я этих коридорных — приоткроют дверь и пялятся. Франт крикнул: «Позже! Занят!» Но в ответ раздалось: «Открывай, а то без приглашения зайдем». Я узнала голос — Ломакин.
— Тоже ваш клиент?
— Один-единственный раз. Больше — ни за какие деньги.
— Почему?
— Вам лучше не знать.
— Что было дальше?
— Франт побелел. Знаками показал мне спрятаться в ванной комнате. И платье чтоб забрала с собой. Потому что замечательным был, не то что другие. Мужчины к нам как к скотине относятся, справят нужду, и проваливай. А Франт и цветы дарил, и нежности говорил, и про Лизоньку спрашивал. И даже в свой смертный час о ней подумал, о том, что пропадет без меня. Потому спрятаться и велел. Как только я закрылась, накинул халат и открыл Ломакину с Дуплетом.
— А его как узнали? Тоже по голосу?
Желейкина кивнула.
— Тоже ваш клиент?
— Нам выбирать не приходится.
— Рассказывайте дальше.
— Я ничего не видела, но все слышала. Франт сперва шутить пытался: «Здорово, Ломака. Привет, Дуплет. Какими судьбами?» В ответ: «Да вот должок пришли стребовать». Франт: «Что-то не припомню, чтоб одалживал». Ломакин как закричит: «А разве не ты меня жмокнул?»[25] И сразу выстрел. А потом я услышала грохот, будто человек на пол рухнул. Ломакин в крик: «Что ты наделал, орясина? Я в подвал его хотел сунуть, деньги чтоб вернул». Дуплет стал оправдываться: «Так он руку в карман сунул. Вдруг револьвер?» — «А ну, проверь», — велел Ломакин. «Кажись, деньжата», — сказал Дуплет. «Сколько?» — «Триста, четыреста, четыреста пятьдесят семь». Ломакин снова кричать: «Франт тридцать кусков стырил. Кто их теперь вернет?» Я услышала звук пощечины, видимо, «иван»[26] гориллу свою ею наградил. «И что нам делать?» — спросил после паузы Дуплет. «Что, что? Заголяясь бегать!» — «Это как?» — «Я к Малышу пойду…»
— К малышу? — удивилась княгиня.
— Хозяин гостиницы, Малышев его фамилия. «А ты дуй в участок, тащи сюда Добыгина». — «А ежели не пойдет?» — спросил Дуплет. «Тогда жалованья больше не получит. Так и передай!» На мое счастье, в ванную комнату они не заглянули. И даже номер за собой на ключ не закрыли. Как только ушли, я выскочила и понеслась в номер к Степану Терентьевичу.
— Зачем?
— Из гостиницы чтоб вывел. Вдруг портье заподозрит, что у Франта была? А про панталоны второпях забыла. Как они к вам попали?
Тарусова объяснила.
— Нет, в суд не пойду, — затрясла головой Желейкина. — Тогда и меня прикончат.
— Пожалейте несчастного Шалина. Мальчику всего восемнадцать.
— А моей дочке пять. Кто ее вырастит?
— Послушайте, мой муж дружен с Крутилиным, он договорится, чтобы вас охраняли.
— А клиентов как прикажете навещать? С сыскарями в обнимку?
— Я очень прошу…
— Уходите.
— Я…
— Мне правда жаль…
У Сашеньки мелькнула мысль предложить Желейкиной денег. Но даже если та согласится, обойдется это дорого, слишком дорого. Проститутка точно не бедствует, porte-monnaie, когда-то принадлежавшее Франту, разрывалось от купюр.
Porte-monnaie!
— Пожалуй, я вашего дворника отправлю на Большую Морскую, — вместо прощания огорошила «бланковую» Сашенька. — Агенты проведут обыск, найдут porte-monnaie крокодиловой кожи. Оно ведь Франту принадлежало?
— Да, — потупилась Желейкина. — Ломакин его на пол бросил. А я прихватила. На память…
— Кто знает, в чем полиция вас обвинит? Только ли в краже porte-monnaie? Могут и убийство приписать.
— Пощадите…
— Едем к мужу.
— Мне не на кого оставить Лизоньку.
— Значит, поедет с нами.
Выговский был раздавлен. Мало того что Александра Ильинична его не позвала, когда пришла Алина, так теперь настаивает на том, чтобы процесс вел не он, а Дмитрий Данилович.
— Дело поручили тебе, — убеждала мужа Сашенька. — С какой стати Антон Семенович будет вместо тебя на процессе? У него даже диплома нет.
— А с этим согласен, — сказал Дмитрий Данилович, до сей секунды колебавшийся, чью сторону принять.
— Я ваш помощник, — напомнил Выговский.
— И с этим согласен. Но про то, что не получили диплом, признаться забыл…
Антон Семенович был изгнан из университета на последнем курсе за участие в студенческих выступлениях. Дмитрий Данилович тогда тоже пострадал — его лишили кафедры.
— Значит, решено, — поднялся с кресла Тарусов. — Нынешним летом сдаете экзамены экстерном и вот тогда…
Выговский промолчал. Ему было обидно, обидно до слез.
— Александра Ильинична обещала мне охрану, — напомнила Желейкина, о которой в пылу спора забыли.
Дмитрий Данилович с удивлением повернулся к супруге: мол, что-что ты обещала?
— Обратись к Крутилину, — подсказала Сашенька.
Поразмыслив, Тарусов счел, что этого делать не стоит:
— Антон Семенович считает, что у Ломакина в сыскном осведы. Если освед узнает о местонахождении нашей очаровательной Машеньки…
Сашенька чуть не поперхнулась. Нашел кому комплименты отсыпать. И почему Диди так и тянет на порочных женщин?
— …Ломакин расправится с ней до суда. И значит, о ней никто не должен знать.
Княгиня встала:
— Можно тебя на минуточку?
Они вышли в коридор:
— Если не приставить к твоей Машеньке полицейских, она сбежит.
— А где у нас полицейские? — обвел рукой пустой коридор Тарусов. — Раз их нет, просто предложим переночевать у нас…
— Что?
— Не в наших интересах, чтобы скрылась…
— Ладно. Но имей в виду — сегодня спишь в моей спальне.
Антон Семенович демонстративно не остался на ужин. Проходя мимо дома, где проживал Крутилин, неожиданно для себя поднялся к нему.
В качестве начальника Иван Дмитриевич был суров, но всегда справедлив. Нынешний же патрон Дмитрий Данилович даже когда журил, словно извинялся. Этим и подкупал. Но сегодня вдруг показал истинную личину: вдруг отступился от собственных слов, пошел на поводу у жены, на поводу у собственного честолюбия, обмакнув Выговского в грязь.
Крутилин в детской играл с сыном:
— Папа, папа, купишь лошадку?
— Зачем? Знаешь, сколько с ней хлопот? Овес насыпь, бока почисть, из стойла навоз выгреби. На извозчике дешевле…
— Да нет, класненькую[27]. Как у Володи Талусова.
— А-а-а, качалку? Ну это пожалуйста. Вот скоро Рождество…
Тут Никитушка увидел Выговского и бросился к нему обниматься:
— Дядя Тохес, дядя Тохес.
Похоже, до конца своих дней ему не избавиться от прилипшего прозвища. Антон Семенович схватил мальчугана в охапку и подкинул вверх.
А Крутилин приказал Степаниде достать из ледника белый лиссабончик[28]. Когда тот хорошо охлажден — идеален под фрукты. Выслушав Выговского, Иван Дмитриевич заметил:
— Тарусов платит тебе жалованье. Потому все нарытое тобой принадлежит ему, как хочет, так и распоряжается. А ты терпи. Терпи и учись. Придет время, сам Тарусовым станешь.
— Дело не в нем. В Александре Ильиничне. Она его науськала.
— Будь и к ней справедлив. Она по-своему права. Без ее помощи мы разносчицу панталон месяц бы искали. Конечно, рано или поздно нашли бы. А что толку? Суд-то завтра. А у Александры Ильиничны, надо признать, талант. Талант ищейки. Никогда не думал, что и у женщин такой встречается.