— Дохтур из Питера, — заискивающе сообщил староста.
— Ах, дохтур, — развязно произнес Поликарп. Личность неизвестного господина, ударившего Мишку, его беспокоила. Вдруг начальство? А доктор, пусть и столичный, угрозы не представлял. — А что он у нас позабыл? Али приболел хто?
Лёшич понимал, что Пшенкин его провоцировал. Хотел, чтобы он его оскорбил, а лучше ударил. Тогда бы сыновья Поликарпа бросились бы их разнимать, а заодно под шумок увели бы Нюшу.
Потому Прыжов ответил почти миролюбиво:
— Я прибыл сюда по поручению судебного следователя Бражникова, который расследует убийство вашего сына.
Вот черт. Доктор-то не простой, судебный.
— И что за поручение? — уже с беспокойством уточнил Поликарп.
— Осмотреть тело.
— Ужо смотрели.
— Надо еще раз.
Поликарп, хоть и неграмотен был, законы знал. Тотчас задал вопрос:
— Предписание имеете?
Лёшич вздохнул:
— Увы, нет.
— А на нет и суда нет. Ну что, Фрол, про Мишку с Нюшкой все понял?
Фрол потупился.
— Что скажешь, власть? — с угрозой в голосе переспросил старосту кабатчик.
Фрол, будто загнанный заяц, переводил взгляд с одного мироеда на другого. Потом зажмурил глаза и выпалил:
— Следствие закрыто. Мишка не виноват.
— Нет! — закричала Нюша. — Не слушайте Поликарпа. Он деньги мои хочет отнять, за Мишку замуж выйти заставляет.
— Что ж молчала? — воскликнул кабатчик.
Лицо его посуровело. И было с чего — если Поликарпу отойдут Петькины капиталы, соперничать с ним Мефодий Ионович вряд ли сможет.
— Во-во. Слышите? Я ж говорил, умом девка тронулась, — обвел присутствующих взглядом Поликарп. — Сама не понимает, что болтает.
— Да, Поликарп Петрович, истинно так, — поддакнул староста.
— Домой ей надо, прилечь.
— Конечно, конечно. Не смею задерживать.
— Не пойду, — попятилась Нюша.
— Посторонись, ваше благородие, — попросил доктора старик. — Ужель не видите, баба не в себе.
— Я, милейший, вижу прямо противоположное. И как доктор медицины заявляю: Анна…
Лёшич никак не ожидал, что его Пшенкин ударит. Потому на ногах и не удержался, полетел на пол.
— Помогите! — завизжала Нюша.
Старик схватил ее, поднял, перекинул через плечо…
И тут прогремел выстрел!
Когда дым рассеялся, Прыжов увидел, что Васька и староста лежат рядом с ним на полу, обхватив головы руками. Мефодий Ионович стоит у стола и сжимает в руке револьвер. А братьев Пшенкиных будто ветром сдуло: услышав выстрел, они сбежали. А вот Поликарп не успел. И теперь, прикрываясь от револьвера невесткой, двигался к выходу, приговаривая:
— Стреляй, Ионыч, стреляй! Попадешь в умалишенную, спасибо скажу. И ее от мучений избавишь, и нас от догляда.
Лёшич хотел броситься, вырвать Нюшу, но заметил в руках у Поликарпа отточенный сталью нож.
Выстрел раздался, когда взошли на крыльцо. Опытная Ариша (Мефодий уже не раз прекращал драки в кабаке револьвером) прижалась к стенке, чтобы с ног не сбили. Княгиня же бесстрашно распахнула дверь — случай с Ломакиным ничему ее не научил, думала лишь о том, что внутри Лёшич. Вдруг ранен?
Однако зайти в сени Ариша ей не позволила, оттащила к себе. И вовремя — братья Пшенкины промчались табуном, ничего не видя перед собой.
— Чтоб их кондрашка хватил, — пожелала им вслед Ариша и отпустила Сашеньку.
Та в два прыжка преодолела сени, отворила дверь и увидела Поликарпа Петровича, который, пятясь спиной, удерживал Нюшу. Сашенька схватила то самое ведро из печного кута и нахлобучила Пшенкину на голову. Тот от неожиданности выпустил жертву, а бросившийся вперед Лёшич Нюшу подхватил. Васька с кабатчиком, отняв нож, схватили старшего Пшенкина, вынесли на крыльцо и выкинули в сугроб.
— Ты тоже проваливай, — велел Фролу Мефодий Ионович, когда вернулся.
— Ты что? Я выпить хочу.
— Пусть Поликарп тебе и нальет. Только сперва счета в кабаке оплати. За последние полгода пятьдесят рубликов должен.
— Ионыч…
— Сорок семь лет как Ионыч. Почему Поликарпа не задержал? Он доктора ударил, ножом угрожал.
— Но не зарезал же… Горе у Поликарпа. Понимать надо.
— А ну, вон отсюда.
Фрол вскочил, схватил шапку:
— Еще пожалеешь.
После его ухода Ариша накрыла стол и напоила всех чаем с пирогами.
— Становой далеко живет? — спросил кабатчика Лёшич.
— Не очень. Только вот в Новгород его вызвали.
— Может, к сотскому обратиться?
— А… — махнул рукой кабатчик. — С него как с козла молока. Еще более пустое место, чем Фрол.
— Как сами-то здесь жить не боитесь? — покачал головой Прыжов.
— Так у меня револьвер. А еще ружье. Да и Пшенкины раньше руки не распускали, действуют всегда исподтишка. Если кто им не угодил, сарай ночью сломают или посевы потравят. А сегодня словно с цепи сорвались. — Мефодий Ионович выглянул в окно. — Кажись, уехали. И Фрола забрали.
— Значит, и нам пора, — поднялся с места Лёшич. — Мефодий Ионович, сани не одолжите? А то в Васькиных втроем мы до станции не доедем.
— До станции? — удивилась княгиня. — А как же осмотр?
— Какой, к черту, осмотр? Скажи спасибо, что живы.
— И что? Пшенкиным все сойдет с рук?
— Конечно, нет. Завтра же напишу местному губернатору. Анна Никитична, собирайтесь, поехали.
— Нет! — сказала Нюша. — Езжайте без меня. Петеньку обязана проводить.
— Но…
— Будь что будет. Мир не без добрых людей, теперь это точно знаю.
— Я вас не брошу, — решительно сказал Лёшич.
Вдова с благодарностью ему улыбнулась. Прыжов ей в ответ. Сашенька вскинула удивленно на приятеля брови. Тот в ответ покраснел.
Ну и дела. Неужели влюбился?
— Если Нюша придет на похороны, Пшенкины ее больше не выпустят, — заявил кабатчик. — А честной народ их поддержит. За сумасшедшей догляд нужен.
— Я не сумасшедшая, — возмутилась Нюша.
— Слух Пшенкины ужо запустили. Поди теперь докажи, что вранье.
— И что нам делать? — спросила Сашенька.
Стали обсуждать планы один фантастичней другого: просить командира расквартированного поблизости полка выделить роту солдат; послать телеграмму губернатору, чтоб прислал полицейский резерв.
— С лешим надо потолковать, — предложил Васька. — И с кикиморами. У них к Пшенкиным свой счет, они лес тайком вырубают.
— А езжайте-ка к Александру Алексеевичу, — предложил вдруг кабатчик. — По воскресеньям он обычно в усадьбе.
— Кто это? — спросила Александра Ильинична.
— Помещик бывший. Человек строгий, справедливый. А главное, Пшенкиным цену знает. Почти десять лет они народ баламутили, чтобы мировое с ним никто не подписывал. Шелагуров — не последний в губернии человек, земский гласный. Ни Фрол, ни становой перечить ему не рискнут. Если скажет, и Мишку заарестуют, и самого Поликарпа. А там уж как мировой судья решит, — лукаво улыбнулся в бороду Мефодий Ионович и пояснил: — Но по секрету скажу, мировой с Александром Алексеевичем приятели. Понятно? Ну что? Поедете? Я тогда не только сани, пару лошадок в придачу дам. На тройке домчитесь мигом.
И Прыжов, и Сашенька поняли, что кабатчиком не желание помочь движет, а собственный корыстный интерес. Но раз альтернативы нет, таким содействием воспользоваться не грех.
— Если Александра Алексеевича в усадьбе не застанете, сюда не возвращайтесь, — напутствовал их кабатчик. — Народ от Пшенкина угощения ждет, как-никак поминки. Боюсь, защитить не смогу.
Воскресенье, 6 декабря 1870 года,
Санкт-Петербург
Милостыню у Введенского собора[57] пристав Добыгин всегда раздавал с удовольствием. Потому что, сколько здесь ни пожертвуй, все вернется сторицей. Ну ладно, пусть не сторицей, но с каждого полтинника верный рубль. Потому что знают здешние христарадники[58]: не поделишься выручкой с полковником, пойдешь по этапу к месту прописки.
Вот и сегодня после воскресной литургии семейство Добыгиных — сам полковник, его супруга, после пяти родов превратившаяся в колобок, и все их отпрыски — жертвовали направо-налево. Один из нищих, принимая монетку, задержал пальцы полковника. Добыгин поневоле всмотрелся в лицо. Ткач?
Когда покойному Ломакину требовалась встреча, именно Ткача он посылал к полковнику, потому что из всех его подручных меньше всего тот походил на мазурика. Но Ломакин был мертв, на сегодня назначены похороны…
Когда взгляды встретились, фартовый подмигнул Добыгину. Раньше сие означало, что Ломакин ожидает пристава в любимом трактире «Герань». А теперь? Кто смеет его вызывать?
Обеспокоенный и оттого раздраженный полковник прикрикнул на детишек:
— А ну, поживей.
Супруга сжала ему локоть:
— Куда торопимся?
— Вы домой, я по делам.
— По каким делам?
— Не твое дело.
— Совсем вы, Родион, стыд потеряли.
Полковник вырвал руку. Вот дура ревнивая. Сама ведь виновата. Жрет как свинья, оттого раскоровела, что не обнять. А туда же, права предъявлять.
— Садитесь, живо, — указал семейству полковник на подлетевшие сани.
Извозчики, что стояли у Царскосельского вокзала, по очереди возили Добыгиных по воскресеньям. Разумеется, за бесплатно.
— А ваше высокоблагородие? — удивился «ванька».
Почему полковник не садится в сани? Что вдруг не так?
— Пешком пройдусь.
Супруга возмущенно хмыкнула.
— Позвольте тогда на пару слов, — сказал возница. — Только вперед проедусь, чтоб не мешать.
Полковник хоть и удивился, решил выслушать. Вдруг извозчик что-то важное скажет? Сани проехали вперед, Добыгин прошелся следом. Возница, спрыгнув с облучка, представился:
— Афонькой меня звать, ваше высокоблагородие. У вокзала ужо пятый год. Если не верите, Никудышкина спросите, отрекомендует меня с лучшей стороны. Водки не пью. Ну почти… Не гуляю, тружусь себе и тружусь. И всех тут знаю. Даже постоянных пассажиров имею.