до было самому пойти и забрать ключ.
— Отпустите, — прохрипел Бражников.
Добыгин разжал пальцы.
— Я! Я дал ключ, — признался Петр Никанорович, отдышавшись.
— Зачем? Дружку хотели помочь?
Следователь, фраппированный столь грубым поведением полковника, заметил:
— Имею на то полное право. Адвокат, между прочим, обязан исследовать доказательства по делу.
— Имеет право? — переспросил Добыгин.
— Да-с.
— А за что плачу вам в месяц тридцать рублей? А? Чтобы вы вещественные доказательства друзьям раздавали? Можете попрощаться с деньгами.
— Ваше высоко… За что?
— Потому что ваш дружок убил нашего благодетеля. Думали, деньги с неба ко мне в карман падают?
— Я не хотел, думал… погодите… высокоблагородие, могу сообщить нечто важное…
— Вы? — спросил полковник, смерив следователя презрительным взглядом.
— Да. Сядьте, прошу. Прокурор отписал мне повторно допросить хозяина Серапинской.
— И что? Допрашивайте. В убийстве Франта Малышев не замешан. Ломакину помогал портье.
— Да, конечно, — многозначительно улыбнулся Бражников и даже подмигнул. — Конечно, портье. Но знаете… Тохес после обыска с Обуховского проспекта не уехал. Сел в сани и стал ждать.
Бражников замолчал. Полковник от волнения стал покусывать губы:
— Дальше, дальше, что? Язык проглотили?
— Дайте-ка еще из фляжечки. Коньяк у вас вкусный.
Добыгин протянул ему фляжку. Петр Никанорович от души хлебнул, крякнул от удовольствия и только потом продолжил:
— Тохес проследил за Малышевым. Видел, как вместе ездили к Ломакину.
— И что?
— Крутилин счел вас соучастником, — сообщил следователь.
— А прокурор?
— Говорит, что сие невозможно, что Крутилин очерняет вас из-за личной неприязни.
— Так и есть.
— Потому прокурор поручил допрос Малышева мне, а не Крутилину. Ну-с. Надеюсь, недоразумение снято. И мою «катеньку» отдадите в срок… Я очень на нее рассчитываю. Долги, все такое.
— Тогда почему обо всем я узнаю случайно? Почему не примчались тотчас же?
— Занят был. Но я бы непременно, клянусь. А что за дело вас привело?
— Об этом позже. Сперва о Малышеве. У него сильно расстроены нервы. Вчера жаловался, что устал от жизни, что болен, что руки готов наложить.
— Что вы говорите? — не без иронии спросил Бражников.
— Когда сие прискорбие случится, в дознании не усердствуйте.
— Давно бы так. А то водили за нос. Знал бы, что Дуплет убил Франта, Тохесу ключ не дал бы.
— Ваш Тохес еще крупно пожалеет.
— Вы что? Его хотите убить? Я… не позволю.
— Разве я разрешение спрашиваю?
— Опомнитесь, он полицейский.
— Во-первых, бывший. Во-вторых, ломакинские ребята жаждут мести. Единственное, что могу, — попросить, чтобы не на нашем участке.
— Ваше высоко…
— Заткнитесь. Слушайте дальше. Некто Афонька, приятель Стрижнева, утверждает, что тот невиновен, что есть, мол, у Ваньки инобытие[80], якобы пассажира всю пятницу возил…
— Стрижнев утверждает то же самое. Я хотел завтра поручение вам дать, чтобы проверили…
— Считайте, уже выполнил. Пассажира этого нашел. Ванька и вправду его возил, но… Теперь внимательно: в два пополудни клиент с ним рассчитался и Стрижнева опустил. Запомнили?
— А как на самом деле?
— Какая разница? Стрижнев — убийца. И в этом признается.
— Уверены?
— По дороге заеду в Съезжий дом, пригрожу, что посажу в одиночку и прикажу ее не топить.
— То бишь Стрижнев невиновен? Зачем тогда его губите?
— Потому что клиент, которого вез, не желает выступать в суде. — Добыгин нащупал в кармане шинели одну из «катенек», что выудил из Парусова. — Вот, держите, велел вам передать.
— А вдруг как с Шалиным? Ушлый адвокат отыщет вашего клиента…
— Ушлый адвокат? У Стрижнева? Не смешите…
Воскресенье, 6 декабря 1870 года,
Новгородская губерния, Маловишерский уезд,
село Подоконниково
Сани Шелагурова въехали во двор Пшенкиных за четверть часа до полудня. Собравшиеся на похороны односельчане почтительно расступились и сняли шапки.
— Доброго дня! — поприветствовал их Александр Алексеевич, вылезая из саней.
— Доброго дня, барин, — ответили все хором.
Две бабы сразу принялись обсуждать:
— Гляди-ка, приехал. И не один. С барыней.
— Неужто женился?
На крыльцо, чтобы поприветствовать дорогого гостя, выскочил Поликарп, следом вышли его жена, сыновья и староста Фрол.
— Доброго здоровья, Ляксандр Ляксеич. Спасибо, что приехали проститься с Петенькой, — скорбно произнес Пшенкин-старший.
— Царствие ему небесное, — проникновенно произнес Шелагуров.
— А барыню сослепу не узнал.
— Княгиня Тарусова, гостья моя из Петербурга, — представил Сашеньку помещик.
К уху Поликарпа наклонился староста и стал что-то нашептывать. Шелагуров одернул его:
— Эй, Фрол! Что там бормочешь? А ну громче.
Фрол испуганно заморгал:
— Я… ничего…
— Всем про то знать не положено, — ответил за него Поликарп. — Прошу дорогих гостей в дом.
Шелагуров подал руку княгине, они вместе поднялись на крыльцо. Бабы продолжали шептаться:
— Слышала? Княгиня. Стало быть, сам теперь князь.
— Совет им да любовь.
— Да какая любовь? Из-за денег он.
— Откуда знаешь?
— Плохи его дела, имение скоро с молотка продадут.
— Все ты врешь, Брандычиха.
— Чтоб мне провалиться. Ионыч Аришке рассказывал, а Степанида за углом все слышала, рассказала Макаровне, а та мне по секрету.
— И ты поверила? Макаровна твоя дура толстая!
— На себя посмотри.
— Разве я толстая? Просто зимой у меня пища в животу замерзает.
— А летом почему не тает?
— Сколько того лета? Раз и нету.
Покойник лежал в красном углу на лавке, застеленной соломой. По обычаю был обряжен в одежду, в которой щеголял на свадьбе: цветастый жилет, кремового цвета сорочку и штаны в полоску, что были в моде два года назад. Вокруг лавки, размахивая кадилом, ходил поп. Плакальщиц Поликарп нанимать не стал — зачем деньги тратить? — пусть невестки рыдают.
Шелагуров, сняв шапку, перекрестился, прошептал молитву. Священник, увидев помещика, принялся заново бубнить литию, да так громко, что у Сашеньки чуть барабанные перепонки не лопнули.
— Покойника хочешь разбудить? Тише, не глухие, — одернул батюшку Александр Алексеевич. — Эй, Фрол, поди сюда.
Староста не без боязни приблизился:
— Ты что Поликарпу на крыльце сказывал?
Фрол бросил взгляд на хозяина дома, тот кивнул, мол, говори.
— Я про… про спутницу вашу. — Староста пальцем указал на Сашеньку. — Они-с с дохтуром приехали.
— С каким? — сделал вид, что удивлен, Шелагуров.
— Сказал, из Петербургу. Петьку резать хотел.
— Ну а ты?
— Бумагу спросил, а у него нету. Потому не позволил.
— Что потом?
— Убрался он восвояси. А Нюшка, Петькина супружница, за ним.
— Позор! Стыд и срам! — подала голос старуха Пшенкина. — Петенька остыть не успел, а она задницей вертит.
— То не дохтур, Нюшкин кобель, — заявил Поликарп. — Наследство ейное хочет заграбастать.
— А ты его заграбастать не желаешь? — уточнил Шелагуров.
— То, барин, вас не касается.
— Из-за наследства доктора избил?
Поликарп с Фролом беспокойно переглянулись.
— Не было такого, — заявил Пшенкин. — Пальцем никого не тронул.
— Разве? У меня свидетели имеются.
— И у меня. Сыновья. И Фрол подтвердит.
Помещик вытащил из-за пазухи какую-то бумажку и помахал ею перед Фролом:
— Подтвердишь?
Староста молчал. Взгляд его метался: то на Поликарпа посмотрит, то на бумажку, то на бывшего барина.
— Что? Язык проглотил? Отвечай, когда спрашиваю, — велел ему Шелагуров.
— Ваша правда, барин, — скороговоркой произнес староста.
Удержать Поликарпа не успели. С криком:
— Ах ты шишо́к[81] недоструганный! — старик развернулся и ударом в ухо сбил Фрола с ног. Падая, староста Суровешкин едва не опрокинул лавку с покойником. — Я тебе щас покажу.
Поликарп попытался еще по бокам Фролу добавить, но сыновьям удалось скрутить забияку-отца.
— Оскорбление побоями при исполнении должностных обязанностей карается заключением в тюрьму на срок от восьми месяцев до двух лет, статья двести восемьдесят пятая, — напомнил Шелагуров старику.
— Не в себе Поликарп. Аль не видите, барин, первенца нашего убили? — кинулась на выручку мужа старуха.
— Что не дает ему права кидаться на людей. Сперва доктора, теперь Фрола поколотил. Придется ему вместо кладбища в кутузку.
— Пожалейте, старика, Ляксандр Ляксеич! — бросилась в ноги бывшему помещику старуха Пшенкина. — Как про Петеньку узнал, последнего разума лишился. Не ведает, что творит. Простите, простите.
— То не мне решать. Вот она — власть. — Шелагуров с усмешкой указал на Фрола. Суровешкин от неожиданности вытаращил глаза. — Но будь я на его месте, проявил бы толику милосердия к вашему горю. Если, конечно, вы в свою очередь окажете уважение супруге покойного сына.
— Вон куда клоните, — сообразил Поликарп. — То наши дела, без вас решим.
— Так я не решаю, Фролу совет даю, — напомнил Шелагуров. — А он как представитель власти обязан защищать вдову от необоснованных притязаний родственников. Правильно говорю, Фрол?
Староста испуганно кивнул.
— Сами решим, семьей, — продолжал упорствовать Поликарп.
— В семью, если будешь упрямиться, вернешься не скоро, — пригрозил ему Шелагуров. — Так что, если желаешь пребывать на свободе, про Петькино наследство забудь. Раз уж Петра отделил, деньги Нюше принадлежат. Ей и твоему внуку.
— Про внука мне тоже забыть?
— У тебя и без него внуков хватает, здешних давай воспитывай.
Поликарп замолчал. Стоял, думал. Здоровенные кулаки сами собой сжимались. Почти минуту размышлял: