, доходный дом Григоровича. Там, на третьем этаже снимает квартиру адвокат Тарусов, Выговский — его помощник.
— А не врешь? — Кислый испытующе поглядел полковнику в глаза. — Смотри, коли окажется, что снова чего-то не знал, не взыщи. И тебя на куски порвем, и деток твоих.
Полковник поклялся себе, что не спустит Кислому такого унижения, самолично кишки ему выпустит.
— Ну, я пошел, полковник.
— Погоди, Фимка.
— Кому Фимка, кому Ефим Иваныч.
— Ефим Иванович, еще кое-что узнал.
— И?
— Кто Ломаку сыскарям сдал.
— Ну?
— Хозяин Серапинской, Малышев.
— Вот паскуда. Хорошо, и его пристрелю. Гляди, что раздобыл!
— Э-э, нет. В Литейной части что хочешь делай, хоть бомбу взрывай, а у меня на участке действуй аккуратно. Пусть Малышев из окна выпадет. Как будто счеты с жизнью свел.
— Как скажешь.
Через час довольный Добыгин стоял на Обуховском проспекте — прямо перед ним на мостовой валялся обезображенный после падения Малышев. Судебный врач Московской части Капустин с брезгливостью на лице осматривал тело:
— Странно, следов насилия нет.
— Что странного?
— Богатый, еще довольно крепкий, чего ему вниз сигать?
Полковник вздохнул:
— Я хорошо его знал. Старик страдал неизлечимой болезнью, мучился болями. В последнее время постоянно жаловался, что терпеть их больше не может.
— Так в протоколе и написать? — уточнил Капустин.
Добыгин сунул ему в руку синенькую[88]:
— А потом выпить за упокой души.
Антон Семенович Выговский проснулся поздно — предыдущая ночь была бурной, а ранним утром пришлось в буквальном смысле тащить на себе Бражникова, который на ногах стоять не мог. Разбудила Выговского квартирохозяйка стуком в дверь:
— Записка вам.
Антон Семенович на полусогнутых добрел до двери, повернул ключ, приоткрыл дверь.
— Фу, — замахала руками перед собственным носом хозяйка, отдавая жильцу записку.
Помощник присяжного поверенного закрыл дверь, нашел полотенце, намочил его в ведре и приложил ко лбу. Потом развернул записку и прочел: графиня Лиза Волобуева приглашала его вечером к себе. Выговский радостно заулыбался. Наконец-то! Как же давно они не виделись, почти месяц.
Антон Семенович провел ладонью по подбородку, нащупал пробившуюся за ночь щетину и подошел к зеркалу, чтобы побриться. Но, взглянув на отражение, решил, что и освежиться не помешает. Быстро одевшись, покатил в баню, разминувшись с Кислым буквально на четверть часа.
— А когда вернется? — уточнил у хозяйки квартиры Фимка.
— Сказал, что завтра к вечеру.
Кислый спустился в узкий двор, где у каретного сарая его ждал подручный Ромка Сапог.
— Оську-точильщика знаешь? — спросил он его.
— Что на Подольской в полуподвале? — припомнил Ромка.
— Он самый. Дуй к нему, одолжи на завтра струмент. И фартук не забудь.
— Зачем? — удивился Сапог.
— Маскарад устроим.
Воскресенье, 6 декабря 1870 года,
Новгородская губерния,
станция Веребье
Шелагуров нежно поцеловал Сашеньку:
— Прости, дорогая, но мне нужно в усадьбу. Так, значит, в пятницу на Николаевском вокзале?
— Да, в одиннадцать утра, я буду ждать.
Княгиня вернулась в зал ожидания первого класса. И Нюша, и Лёшич (в Подоконникове он принял сорок больных) дремали на кожаном диване. Сашеньке спать не хотелось, а времени до прихода машины было еще много. Сашенька потребовала чернил и перо. Устроившись за одним из столов, открыла дневник и стала записывать события последних двух дней. Когда добралась до собственных переживаний в охотничьем домике, задумалась: записывать или нет? Вдруг Диди прочтет? Муж любил совать нос в ее бумаги. Решила, что сразу по приезде тетрадь эту надежно спрячет, и таки записала свои метания.
Княгине с трудом удалось растолкать попутчиков перед посадкой. Уже в вагоне выяснилось, что Лёшич купил два купе первого класса, одно для княгини, другое для себя и Нюши.
— Одна не поеду! — заявила Тарусова. — Вдруг снова пьяный офицер?
— Никто к тебе не подсядет, я выкупил купе полностью. Оревуар…
— Лёшич, умоляю, одумайся. А вдруг Шелагуров прав про сифилис?
— А сама-то не забыла спросить, вдруг и он солдатками не брезгует?
Сашенька съездила Лёшичу по лицу.
— За что? Я лишь беру с тебя пример. Ты утешила вдовца, я собираюсь утешить вдовушку.
Глава 14, в которой княгиня Тарусова первый раз стреляет из револьвера
Понедельник, 7 декабря 1870 года,
Санкт-Петербург
На Знаменской площади[89] к ним подбежали аж десять извозчиков.
— С приездом, хозяйка, — приветствовали они Нюшу, снимая шапки.
— Терентий, отвезешь барыню за мой счет, — распорядилась Нюша, указав на княгиню.
— Спасибо, я вполне обеспечена, — не скрывая своего раздражения и вдовой, и ее подачкой, «поблагодарила» Сашенька.
— Пожалуй, я тоже поеду с ее сиятельством. Надо переговорить с ее мужем, — решил Алексей.
— Разве?.. — начала было Нюша и осеклась.
— Прощайте, Анна Никитична. Было приятно, очень приятно познакомиться.
— И мне, — печально ответила Нюша. Она надеялась, что Прыжов ее проводит. А там… кто знает, что там произойдет? — Я понимаю, все понимаю. Но если вдруг… буду рада.
— Обещать не могу, но постараюсь, — сказал Прыжов, отведя глаза. — А сейчас прошу простить, опаздываю на службу.
Сашенька с Лёшичем уселись в сани.
— Я думала, у тебя чувства, — ехидно заметила княгиня.
— Шутить изволите, ваше сиятельство? Мне нужно было встряхнуться, развеяться, глотнуть чего-то искреннего, почувствовать себя свободным. В браке это невозможно, со всех сторон давят обязательства. А еще теща! Но теперь я готов вступить с ней в бой.
— Какие же вы, мужчины, циничные! Насытились и сразу убежали.
— А вы, женщины, разве другие? Или ты собираешься бросить Диди и уйти к Шелагурову в его берлогу?
— Не твое дело.
— Надеюсь, Наталье про Нюшу ничего не скажешь.
— Если и ты будешь держать язык за зубами.
— Сама не проболтайся. Знаю я вас с Диди — как поссоритесь, рубите правду-матку.
— А о чем ты хочешь с ним поговорить? А-а-а, — поняла княгиня. — То был предлог, чтобы отвязаться от Нюши? Тогда вылезай, нам не по пути.
— Предлог предлогом, но заеду. Надо объясниться. Чтобы Диди не подумал ничего такого. Мы ведь друзья.
— Да уж, неразлейвода, и по борделям вместе ходите.
— Что ты выдумываешь?
— Думал, не знаю? Нет, но почему вам, мужчинам, изменять можно, а нам нельзя?
Прилив сил и эмоций, вызванный вчерашними приключениями и, что греха таить, кружкой пунша, к утру прошел. Сашенька чувствовала себя гнусно, глупо, словно сильно замаралась и ей теперь никогда не отмыться. Впрочем, так и было. Зачем она изменила? Вчерашняя минутная слабость будет ойкаться ей до конца дней. Что она себе доказала? Что доказала Диди? Вдобавок очень зря описала все в дневнике. Немедленно по приезде нужно кинуть его в печку. А потом принять ванну, чтобы очиститься.
Выговский даже зимой старался ходить пешком — и деньги экономятся, и для здоровья полезно, а то, чего доброго, заплывешь жирком от кабинетной работы. Да и думалось на воздухе хорошо.
От Ковенского, где обитала Лиза, до Сергеевской, где жил Тарусов, рукой было подать. Дойдя до Знаменской, Антон Семенович повернул налево и пошел в сторону Кирочной. Пытался настроиться на рабочий лад, на бесконечные иски жуликоватого Фанталова, которые ему предстояло писать и писать. Но переключиться на предстоящую нудную работу не получалось. Мешала Лиза. Красивая, юная, волнующая и сильно любимая.
Как и Выговский, Лиза была провинциалкой. Как и он, успела хлебнуть лиха — Антона Семеновича исключили из университета, а Лиза в одночасье осталась сиротой и была вынуждена пойти в содержанки. Но обстоятельства ее сломить не смогли, наоборот, закалили. Благодаря скоротечному замужеству получила титул, благодаря ему попала в высший свет, где превратилась в хищницу. Теперь ее благосклонности добивались особы со средствами и положением. А Лиза крутила ими как хотела. И дорогие подарки были лишь небольшой частью ее доходов. Государственные подряды для дружественных купцов — вот что графиня Волобуева ценила гораздо больше камушков и колечек.
А Выговский для нее был отдушиной, единственным человеком, с которым хоть иногда она могла побыть самой собой.
Как долго продлится их счастье? Чем закончатся отношения? Разрывом или совместной жизнью? Сможет ли она, богатая ныне Лиза, вкусившая успех и обожание, предаться тихому счастью с нищим помощником присяжного поверенного?
Дойдя до Кирочной, Антон Семенович перешел ее наискоски и углубился во дворы, чтобы срезать угол, — финальный отрезок сегодняшнего пути был хорошо ему знаком, именно так каждый день ходил на службу.
До дома Тарусова оставалось саженей десять, не больше, когда за спиной Выговского кто-то тревожно свистнул. Но, погруженный в раздумья, Антон Семенович и головы не повернул, решив, что балуются мальчишки.
Роли распределили так: переодетый точильщиком Кислый занял место у парадной Тарусовых, установив перед собой небольшой столик с инструментами. А Сапог и Ткач бродили по Сергеевской, зазывая клиентов:
— Кому ножи точить? Кому кастрюли паять?
Заметив приближающегося (или подъезжающего в санях) Выговского, они должны были свистом предупредить главаря.
— Тут точить нельзя, — заявил Кислому старший дворник Ильфат.
— Это почему, дяденька? — уточнил с усмешечкой криминалист.
— Другие здесь точат.
Кислый кинул Ильфату серебряный полтинник:
— Я ненадолго. Чик — и нет меня.
Ильфат призадумался — точильщик ему не нравился, рожа уж больно зверская. Однако лишних полтинников не бывает, алчность в нем победила: